Владимир Кунин - Возвращение из рая
Так обычно, НЕ ВЕРЯ САМИМ СЕБЕ, на меня смотрят Люди, невольно начинающие ПОНИМАТЬ МЕНЯ безо всякого перевода на тот или иной язык!
А то, что Пит уже стал полегоньку врубаться в то, что я говорю по-шелдрейсовски, — у меня сомнения не было. Поэтому я молча, внутренне, только мысленно пожелал ему успокоиться и быть повнимательней. И все. Пит и успокоился.
Когда начали собираться на выезд, я просквозил в спальню — проведать Братка.
Тот уже очухался от наркоза, содрал, сукин сын, бинты с покалеченной задней лапы и вовсю лечился Древне-Котовым способом, идущим из тьмы веков — наверное, еще от саблезубых Тигров. Он просто языком зализывал свою рану.
— Жрать охота, Шеф!.. — капризно сказал Браток.
О черт побери... Мы же совсем забыли про еду для Братка!
— Перебьешься! — максимально строго проговорил я, чтобы скрыть свое смущение. — Сейчас что-нибудь притащим. Как ты себя чувствуешь?
— Я себя чувствую, но плохо. Очень хочется жрать, — ответил Браток.
Я вспрыгнул к нему на кровать, лизнул его в нос и понял — температура спала, нос Братка был уже влажным и прохладным. Дело явно шло на поправку, и в том, что Браток хотел есть, не было ничего удивительного. Ай да Моше-Майкл доктор Фейгельман!..
Натащили мы Братку все, что было в холодильнике, и пообещали после работы привезти свежего мяса. И спросили, что он больше всего любит.
— Я тут недавно в одном дворе долины Сан-Фернандо Индюка пришил! — мечтательно проговорил Браток по-Животному. — Вот где был кайф!.. Индюк здоровенный, тяжелый, подлюга, я с ним еле-еле через забор перемахнул... Но уж зато вкуснятина, я вам скажу, Шеф, — зашибись... Я, Шеф, вообще от индюшатины торчу.
— Все!!! — рявкнул я на этого жлобского Кото-Пума величиной с теленка и весом в полтора Джека Пински. — Никакой индюшатины! Будешь жрать то, что мы тебе дадим, или то, что я тебе потом разрешу отловить. Понял, бандитская твоя харя?!
— Да вы что, Шеф?.. — заныл этот обалдуй. — Я же Хищник... У меня этот... как его?.. Инкт... Инс-кинт...
— Инстинкт, дубина! Сколько раз повторять? Короче: еще раз попробуешь что-нибудь спиз... в смысле — украсть, попрошу Джека пристрелить тебя из пистолета к свиньям собачьим!
Браток напряженно подумал, поднял бровки «домиком» и тихо возразил:
— Таких не бывает.
Я чуть до потолка не подпрыгнул от злости:
— Чего «не бывает»?!
— Свиней собачьих. Или — или, — робко сказал Браток.
— А вот ты, мудила, попробуй — укради что-нибудь, я тебе покажу не только свиней собачьих, но и собак свинячьих! — пригрозил я напоследок. — Закончили прения. Остаешься один дома. Поссать, погадить — в садик. Дошкандыбаешь. Служащие отеля будут там твой капкан убирать — затаись и не возникай. Ну а если кто-нибудь сюда к нам полезет... Сам понимаешь.
— Не трухайте, Шеф. Я пока хоть и с тремя лапами, но за вас, Шеф, за Тимурчика и за Джека кому хошь козу заделаю!..
* * *Когда мы вышли из отеля под жесткий полосатый навес над входом и прошли по красной ковровой дорожке мимо огромных керамических вазонов с потрясными цветами, мимо квадратных колонн, поддерживающих этот длинный полосатый свод, откуда-то сбоку (я сидел в рюкзаке за спиной у Тимура и поэтому ни фига не сообразил — откуда?..) мягко выкатился «линкольн» последней модели, затормозил прямо перед нами. То, что это была именно «последняя модель», сказал потом Тимур. Он в автомобилях сечет невероятно!
Из-за руля выскочил абсолютнейший китаец в черной маечке под самое горло, в легком черном пиджачке с закатанными рукавами, в черных же брючишках и каких-то очень мягких, совершенно неслышных туфлях. И как у всех здесь в Калифорнии — темные очки на полфизиономии. А пистолетом от него за версту разило!..
Странная у нас была первая половина этого дня — два человека в черном: раввин Моше Фейгельман (тот, правда, был еще и в шляпе...) и теперь вот этот с понтом Водитель-полицейский Китаец. Без шляпы, но зато в черных очках.
Кстати, очки он тут же сдернул и поклонился всем нам ну совершенно по-китайски! Я сколько раз видел по телику вот такие китайские поклоны. И у нас в Квинсе, в китайской лавке...
— Чжи-Бо — мой партнер, — представил его Пит Морено. — Теперь — ваш водитель.
— Можно просто — Боб, — улыбнулся Китаец.
— А это — Джек Пински, детектив. Нью-Йорк полис департмент.
— Добрый день, сэр. Мы виделись вчера в аэропорту.
Джек протянул руку Китайцу:
— Просто — Джек. А это — Тим Истлейк.
— Привет, Тим.
И тут произошло невероятное! Стоило мне только высунуться из-за плеча Тимура, как этот китайский «просто Боб» сказал мне на кристально чистом шелдрейсовском языке:
— С вами-то, мистер, я полагаю, проблем не будет. Судя по тому, что я слышал и читал о вас, — вы превосходно знакомы с работами английского профессора Ричарда Шелдрейса.
Мы с Тимуром так и присели на задние лапы!.. Даже Джек, уж на что невозмутимый тип, и тот чуть в осадок не выпал.
— Так что, мистер Плоткин-Истлейк фон...
— Просто — Кыся, — демократично прервал я китайского Боба и протянул ему лапу из-за спины Тимура.
— Тем лучше! — Боб аккуратно пожал мне лапу.
Джек наконец обрел дар речи и удивленно спросил:
— О Боже! В тебе-то это откуда, Боб?!
— С детства, сэр. От мамы. У мамы — от бабушки. У бабушки — от прабабушки. И так далее. В нашей семье ВСЕ ЭТО шло изначально по женской линии, — по-английски сказал Боб даже без намека на хвастовство. — За много сотен лет еще до возникновения теории профессора Шелдрейса. Возможности диалога Человека с Животным еще в пятом веке до нашей эры описаны древним китайским философом Лао-цзы...
— Грандиозно! — искренне восхитился Джек Пински и неожиданно попросил всех нас — и Пита, и Боба, и Тимурчика, и меня:— Ну-ка прошвырнитесь в сторонку минут на десять. Я один хочу осмотреть это чудо автомобильной техники.
И из небольшой сумочки, висевшей у него на плече, Джек вытащил приборчик размером с телефонную трубку. Приборчик, который мы с Тимуром у него еще ни разу не видели. Темнила чертов!..
— Не беспокойтесь, сэр, — улыбнулся ему Боб и показал Джеку точно такой же приборчик. — Я обе машины проверил на эти «русские народные игры». Все чисто.
Мы с Тимурчиком переглянулись: что это еще за «русские народные игры»?! Уж кто-кто, а мы с ним должны были бы знать про это! Где бы мы сейчас ни жили, но мы с Тимуром — все равно же РУССКИЕ!
— Что это за «игры», Джек? — подозрительно спросил Тимур. — Что-то мы с Мартыном таких игр не помним...
— А это, сынок, когда один большой «мерседес» или вот такой «линкольн» вдруг взрывается вместе с пассажирами и улетает в небо в виде большого количества маленьких некрасивых кусочков.
— Сейчас в России эти игры очень популярны, — добавил Боб.
— И эти штуки гарантируют, что мы не превратимся в маленькие некрасивые кусочки? — спросил Тимур у Пита Морено и показал на приборчики в руках Боба и Джека.
— Нет, — ответил Пит. — Это вам гарантируем мы — Джек, Боб и я. А приборы нам в этом только слегка помогают. Поезжайте на «Парамаунт», а я возвращаюсь на «Джей-пи-эл». Привет!
* * *«Ну что сказать вам за Лос-Анджелес? Таки — не Нью-Йорк!» — как выразился бы Шура Плоткин с легким ироничным еврейским акцентом, которого в нормальной речи у него и отродясь никогда не было.
И был бы прав. «Таки — не Нью-Йорк».
Все очень одноэтажное, разнесенное хрен знает на какое расстояние, соединенное скоростными дорогами — фривеями, с кучей съездов в улицы с односторонним движением и в бульвары с двусторонним...
Где-то внизу и сбоку, в стороне — даунтаун с мрачноватыми высоченными домищами, смахивающий на спрессованный кусок нью-йоркского Манхэттена.
Боб сказал, что Лос-Анджелес — единственный город в Америке, центр которого находится на его окраине...
А так все, повторяю, тоскливо-одноэтажное, залитое солнцем, невероятно вытянутое в длину предместье ожидаемого и неначинающегося большого города!
Но это мое личное, скороспелое и неквалифицированное Котовое мнение, и на него, как говорит Шура, «можно положить с прибором». Что это — я не знаю, но Шуре верю.
Хотя в то же время, говоря о Лос-Анджелесе без особых ноток восторга, просил бы учесть следующее.
Наверное, если я поживу здесь подольше, мне и Лос-Анджелес понравится. Вот только что Боб пообещал свозить нас с Тимурчиком в Санта-Монику на Променад — к океану. Этот полицейский Китаец со своими талантами по семейно-женской линии четко просек, что я не бог весть в каком восхищении от города, и теперь хотел сделать все, чтобы я не расстраивался...
И последнее. Как говорил мой старый друг Водила: «Меня тоже не в дровах нашли!», а родился я и вырос в Ленинграде — ну, в смысле, в Санкт-Петербурге. В одном из самых красивых городов в мире! И ничего страшного, что мы с Шурой жили на его задворках. Нам это совершенно не мешало считать Фонтанку и Адмиралтейство, Казанский собор и Петропавловку, Зимний дворец и наш любимый пустырь перед нашим домом на Гражданке — СВОИМИ...
