Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 1
Дело было в середине девяностых.
Где он сейчас? В каком чине?
Заранее горжусь воспитанником.
Такой период
Санкт-Петербург, 1997 год. Поздний вечер. На улице, что интересно, Салтыкова-Щедрина, стоит пьяненькая тетушка в возрасте между «ягодка опять» и среднепенсионным.
— Мужчина, — говорит она мне, — ну куда вы торопитесь?
— В гостиницу, — отвечаю, — а что?
— Зачем же в гостиницу, — говорит ночная бабушка и улыбается мне довольно интимно.
Несколько ошарашенный (ибо на проститутку моя собеседница похожа, как я на Марлона Брандо), интересуюсь: что же она может предложить мне взамен?
Бабушка с готовностью выложила свой нехитрый прейскурант: сауна, несколько ее товарок на выбор… Видимо, на моем лице отразился сыновний ужас, потому что женщина, смутившись, сказала (дословно):
— Мужчина, вы не подумайте чего, мы приличные домохозяйки… Просто у нас сейчас период оплаты счетов!
«Хайтек»
В разгар телевизионной известности меня пригласили выступить перед космонавтами. Не на станции «Мир», разумеется, а в Центре управления полетами, в городе Королев.
В зону видимости станция должна была войти через час, но радиосвязь уже была, и в досужем ожидании я слушал переговоры космонавтов со специалистом на Земле.
Речь шла о невозможности закрыть какой-то люк из-за поломки ключа. Это был обычный русский народный разговор, вполне представимый у люка на асфальте.
— Может, прижать его как-нибудь? — предлагал человек с Земли.
— Как я его прижму? — доносилось через хрипы с орбиты.
— Ну упрись во что-нибудь…
— Во что я тут упрусь?
После телесеанса меня повели по ЦУПу. Показали макет станции в зале управления полетами: эти солнечные батареи не работают, этот отсек разгерметизирован, тут сломано навсегда, тут пытаемся чинить…
По орбите, издыхая, летал старый проржавленный трамвай.
Целые залы ЦУПа были законсервированы; в кабинете суточного руководителя полетом, в граненом стакане с кипятильником, булькал кипяток; сам руководитель вынимал пакетик с заваркой и разворачивал бутерброды, приготовленные женой…
Я представил себе условия работы его коллеги в Хьюстоне — и мне стало обидно за державу.
Держава, прямо сказать, не первой свежести, но, с другой стороны: сколько бы продержался в российских условиях его американский коллега? И возможны ли в Хьюстоне люди с глазами героев «Понедельника» братьев Стругацких — того, что начинается в субботу?
Катапульта для сына
Много лет назад, в самолете, летящем в Париж, я случайно оказался в компании российских авиаторов. В числе прочих, познакомился и с главой НПО «Звезда», производящего катапульты… Его звали поразительным римским именем Гай Северин.
Через несколько дней, в Ле-Бурже, на моих глазах, продукция этого НПО получила шикарную рекламу: на выходе из «штопора» Су-30 зацепил землю и взорвался, но за миг до взрыва два летчика успели катапультироваться и остались живы.
Катапульты сработали штатно. И знаете почему?
Я знаю.
Испытателем этих катапульт на НПО «Звезда» работал сын генерального конструктора!
Подъем духовности вручную
В новейшее время начальство рвануло в сторону духовности. Обкомы в полном составе перешли в православие, и не осталось ни одного офицера КГБ, который не постоял бы со свечкой у алтаря.
И вот — весна 1994-го, Кремль, Соборная площадь; из церкви, под перезвон колоколов, при большом скоплении народа выходят президент и патриарх. И Борис Николаевич, расчувствовавшись, говорит:
— Россияне! Поздравляю вас с Пасхой — и, значит, с рождением Христа!
Как говорится, чтобы два раза не вставать.
Примерно в то же благословенное время в церковь рангом поменьше, собрав вокруг себя побольше телекамер, пришел Жириновский. Пришел, решительным шагом прошел к образам, собрал в горсть пальцев… сколько Бог дал… и начал класть на себя крест.
Путь ото лба к животу Владимир Вольфович прошел безошибочно, а потом задумался. Стоит, жменю у пупа держит и к которому плечу ее вести — не знает, благодетель.
Впрочем, наш брат журналист тоже отличился на ниве православия. Пасхальный репортаж из Елоховского собора корреспондент НТВ закончил так:
— Христос воскресе! С места события — Иван Волонихин…
Хорошую компанию Ивану
…составил комсомольский поэт Дементьев, в новейшие времена освоившийся в Израиле в качестве собкора Российского телевидения.
Он сказал:
— Наш микрофон установлен на Голгофе!
Счет на восстановление
…храма Христа Спасителя был открыт в Дзержинском отделении Жилсоцбанка, в Безбожном переулке.
«Нужны ли тут слова?»
Рекламная перетяжка
…поперек Ленинского проспекта обещала «снисхождение благодати в прямом эфире»…
Зверское православие
В начале следующего века маразм окреп и сгустился. И однажды, в добрый час, ведущие программы «Спокойной ночи, малыши!» Анна Михалкова и Оксана Федорова в едином просветлении поздравили с пасхой Христовой — Степашку и Мишутку.
«Воистину воскресе!» — писклявым хором отвечали Мишутка и Степашка этим сексапильным оплотам православия.
Хорошо, хоть Хрюши там не было…
Бурый премьер
В середине девяностых Виктор Степанович Черномырдин решил побаловать себя медведжьей охотой. Славную забаву сию устроили в заповеднике на Ярославщине; премьера с ружьецом сгрузили с вертолета прямо у берлоги…
Об этом пронюхали журналисты; время было еще либеральное, начальству спуску не давали: в «Огоньке», а потом и в других изданиях появились сообщения о премьерской охоте, программа «Времечко» даже устроила сороковины невинно убиенных медвежат… В общем, Черномырдина, что называется, достали.
Накласть в карман любезному ЧВСу сподобились и «Куклы».
Программа «Витя и Медведь» вся была построена на «медвежьих» ассоциациях: то бюджетники сосут лапу, то у левых сил зимняя спячка, то Большая и Малая Медведицы плохо расположены… Нерезиновый Виктор Степанович после эфира страшно обрычал руководство НТВ по телефону.
Мы, разумеется, были довольны: высочайший гнев — лучшая похвала сатире!
Но все это оказалось только завязкой: жизнь продлила придуманный нами сюжет…
Через несколько дней, на заседании правительства, проходившем, как положено, под председательством многострадального ЧВСа, выступал главный таможенник страны г-н Круглов. И, рассказывая о трудностях таможенной службы, он позволил себе метафору: мол, есть у нас еще такие медвежьи углы…
Виктор Степанович рявкнул на таможенника так, что тот чуть язык не проглотил.
— Сядь! Все! Хватит!
Таможенник попытался объясниться: мол, про медвежьи углы — это же он в порядке самокритики…
— Сядь на место! — крикнул реформатор.
И еще, говорят, минуту в страшной тишине перекладывал ЧВС с места на место бумаги, не мог продолжать заседание.
Закончу, однако, также на самокритике: ведь я, готовясь писать ту программу, выписал в столбец все, что смог вспомнить в русском языке на косолапую тему. Мне казалось, я ничего не забыл…
Но русский язык приберег «медвежьи углы» — для отдельной репризы в зале заседаний правительства.
Мы строили, строили…
Как-то раз Виктор Степанович Черномырдин сказал Ирине Ясиной:
— Ну что, Ирка, построили мы с тобой капитализм!
И поделился наблюдениями, породившими этот неслабый тезис:
— Вчера ночью, — говорит, — ехал через деревню, специально попросил шофера остановиться у магазина. Семь сортов колбасы! Ночью! В деревне! Представляешь?
— А что за деревня-то? — поинтересовалась Ира.
— Да почем я знаю? — отмахнулся премьер. — Какая-то деревня.
— Да как называется? — не отставала Ира.
Премьер даже возмутился.
— Что ты пристала? Какая разница! Простое русское название…
— Не Жуковка, часом? — уточнила Ясина.
— Точно, Жуковка!
Ну да, где ж еще было ехать с работы Виктору Степановичу?
Жуковка — кусочек номенклатурной Швейцарии по Рублево-Успенскому шоссе. Там, где они построили капитализм…
Панихида для пиара
Жизнь сплетает жанры самым фантастическим образом, и смешная история может, оказывается, начинаться словами «дело было на отпевании Бродского»…
Этот сюжет рассказал мне Петр Вайль.
В похоронном доме в Нью-Йорке, куда привезли тело Иосифа Бродского, было два зала. Во втором в это же самое время отпевали какого-то итальянца.
И вот посреди приватного прощания с великим поэтом к дому с помпой подкатила государственная процессия — лимузины, охрана, суетящиеся холуи… Из головного лимузина вышел, собственной персоной, премьер-министр России Виктор Степанович Черномырдин. Ему в руки всунули букет красных роз, и премьер пошел прощаться с Бродским.
