Герман Дробиз - Вот в чем фокус
— Нет! Никуда вы не пойдете! Я не собираюсь единственным свидетелем оставаться!
— Я не свидетель,— возразил Веретенников.— Я себе мимо шел, а вы тут выскочили, кричите: «Нельзя, нельзя!» А я и не собирался.
— Неправда,— закипая от ярости, закричал встрепанный,— врете, врете! Вы живете в нашем доме, что я, впервые вас встречаю, что ли?
Веретенников достал сигареты, закурил.
— Слушайте, а с чего вы вообще взяли, что мы свидетели?
— Но мы же видели...
— Но нас-то никто не видел. Идемте, обойдем через пустырь. И не думайте, что мы совершаем...— Он затруднился сформулировать.— Ему ведь уже не поможешь?
— Да,— согласился встрепанный, продолжая топтаться на месте.
— Так идем?
— Идем,— решился наконец встрепанный.
Но тут странный звук, исторгнутый из-под арки, приковал их к месту. Это был стон, хриплый, но при том не лишенный приятности вследствие загадочной ровности тона.
— Агония,— еще раз объяснил Веретенников, но теперь было ясно, что уходить нельзя. Не успели.
— Это из него душа уходит. Господи помилуй...— содрогнулся встрепанный.
— Вы еще помолитесь.
— Не знаю слов,— очень серьезно признался встрепанный.— А так бы в самый раз...
Стон повторился, на этот раз настолько музыкальный, что не оставалось никаких сомнений в его происхождении. Свидетели переглянулись. Стон оборвался. Прошло несколько томительных мгновений... И трубный глас чудовищной силы грянул под низкими сводами:
— Тум!.. Тум!.. Па-пам-пам...
Прямо на них шел труп, раздувая щеки и извлекая из своего сверкающего инструмента звуки, в которых, при всех погрешностях исполнения, можно было узнать «Свадебный марш» Мендельсона.
Выйдя из-под арки, он отнял губы от мундштука, хекнул, рывком освободился от геликона и бережно уронил его к ногам.
— Ах, эта свадьба, свадьба... пела... плясала! — сообщил он радостным звонким голосом.— Мужики! Выпьем!
Он полез в карман пальто, пошарил там, а когда вытащил руку обратно, она оказалась вся обагренная черной под светом фонаря жидкостью.
— Разбил...— обескураженно выговорил труп.— Мужики! Не судьба.
Он взгромоздил на себя инструмент и побрел по тротуару, гулко ухая, на этот раз вроде бы невпопад, но Веретенников, внимательно вслушиваясь, узнал и вспомнил: это был сигнал, исполнявшийся в далеком детстве в пионерских лагерях и имевший словесный эквивалент, что-то вроде — «Бери ложку, бери хлеб и садися за обед!»
Он повернулся к встрепанному и развязно произнес:
— Ну, вот, дурочка, а ты боялась.
Это прозвучало фальшиво, но, поскольку сейчас все, что ни скажи и ни сделай, будет фальшивым, он, настаивая на полном присутствии духа в себе, еще и щелчком послал вслед трупу непогашенную сигарету.
Впрочем, встрепанный этого оценить не мог: он уже бродил под аркой и разыскивал шапку.
СТОЛБ И БАШНЯ
«Уважаемая Останкинская башня!
С приветом к Вам столб со станции Разуваевка Восточной ж. д. Вы, наверное, получаете много писем от таких, как я. Ну, извините. Но я не из любопытства к Вашей популярности, а задать серьезный вопрос.
Но сначала немного о себе. Я простой деревянный столб, работаю в осветительной сети. Освещаю перрон. Работа несложная. Лампочка в пятьсот ватт в жестяном конусе — весь мой инструмент. Станция маленькая, жизнь идет от и до. Скорые на Москву у нас не останавливаются, имеем два местных и один рабочий, вот и все наше расписание. Но не думайте, что жалуюсь на нашу провинциальную жизнь. Народ у нас хороший, простой, душевный. По телевизорам, благодаря Вам, чего только не видят. А когда гуляют по перрону, обсуждают, так что и я в курсе дела.
Но иногда берет тоска, потому что все интересные события происходят где-то далеко, у Вас в Москве или в других странах. А у нас в Разуваевке ничего не происходит.
Особенно бывает тоскливо, когда перегорает лампочка и монтер Семенов по два-три дня ее не меняет, а вместо этого в полной темноте возле меня же целуется с девушками. Прижмет ко мне и целует. Еще он любит по вечерам сидеть с приятелями в палисаднике и дуть пиво. Глядя на него, я удивляюсь: я молодой, и он молодой, но он ни о чем не мечтает и счастлив. Чем же он счастлив, не могу понять. Меня же в такие ночи, когда темно и тихо, разламывает от тоски. Так хочется вырваться и зашагать куда глаза глядят.
И вот возникает вопрос, с которым я и решил обратиться к Вам: могу ли я, простой деревянный столб, когда-нибудь стать таким же известным, как Вы? Или это вообще невозможно? А если возможно, то что мне делать? Можно ли этого достичь у нас на станции или надо куда-то переезжать?
Напишите мне, если не секрет, с чего Вы начинали, кто помогал. Мы тут о Вас часто спорим. Некоторые говорят: чтобы стать как Вы, нужен талант. А некоторые — только не обижайтесь — что все по блату. Напишите откровенно и не смейтесь над моим письмом, ведь я еще молодой, свежий, недавно ошкуренный.
Старые столбы смеются над моими мечтами, а мне их философия противна и ненавистна.
Жду ответа, как темнота света.
С глубоким уважением неизвестный Вам столб».
«Дорогой столбик!
Прости, что долго не отвечала. Таких писем я действительно получаю немало.
Что тебе посоветовать? Конечно, старые столбы не правы: мечтать надо. Но, мечтая, не забывай, что у тебя и сейчас интересная и в чем-то даже творческая работа. Ты несешь людям свет! Пойми, можно быть счастливым и на скромном перроне маленькой станции. А мечтать надо, в этом ты прав.
Прости, что пишу кратко, очень занята: транслирую три программы, на четвертой прохожу профилактику; снимаюсь в фильме, позирую фоторепортерам; принимаю делегацию бельгийцев на смотровой площадке; в ресторане у меня деловые люди из Скандинавии, с минуты на минуту жду японцев и мексиканцев.
С сердечным приветом твоя Башня.»
«Уважаемая Башня!
Ваше письмо получил давно, но стеснялся отвечать из-за Вашей занятости. Но все-таки решился продолжить нашу переписку, если она Вам не надоела.
Вы пишете, сколько у Вас событий: и японцы, и профилактика. У меня ничего такого нет. Но Вы, конечно, правы, что моя работа приносит пользу людям. На днях одна девушка торопилась на поезд, уронила кошелек, рассыпала мелочь, но, пользуясь моим освещением, собрала все до единой монетки. Поезд, правда, ушел.
Но хочу сказать откровенно, хоть и вижу, что моя работа полезная, счастья от этого почему-то нет. А мечты все больше кажутся несбыточными, и по-прежнему угнетает неподвижность.
Монтер Семенов женился. Недавно пришел ночью на перрон и стал биться об меня лбом. Но это Вам неинтересно. Вы, может, даже не дочитаете такое скучное письмо. Ну, если дочитаете, очень прошу, ответьте. Ваши письма для меня как голос из того мира, о котором я уже неизвестно зачем мечтаю. Я уже не такой молодой. Высох, побурел, затвердел.
Остаюсь искренне преданный Вам
столб».
«Милый столб!
Прости, опять задержалась с ответом. Много работы, и огромная почта. Но твои письма трогают меня, поверь, я принимаю твою судьбу близко с сердцу. Не хандри, дружок, и не стесняйся писать. Если не отвечу в этом году, то в одном из ближайших — непременно. Извини, только что позвонили: надо меняться программами с Парижем. Выше голову!
С наилучшими пожеланиями твоя Башня».
«Уважаемая Башня!
Давненько Вам не писал, да и о чем теперь? Смешно вспоминать глупости, которые я излагал Вам, когда был молодым, и которые Вы поддерживали во мне, советуя бодриться и верить. Когда-то смеялся над старыми столбами, над их боязнью покинуть привычное место. Теперь сам в возрасте и понял наконец: ничего хорошего не будет, если все захотят стать знаменитыми и бросятся в столицы. Жизни столько башен не надо, ей столбы нужны, много столбов. Годы прошли, пока я созрел до этой мысли, и теперь я по-настоящему счастлив.
У нас перемены: снесли старый вокзал и построили новый, красивый. Есть и другие новости: в нашей осветительной сети появилась молодежь. Это, представьте себе, совсем другие столбы, не деревянные, а бетонные. Работают они хорошо, ничего не скажу. Но если бы Вы слышали, как они гудят по ночам! Мы так никогда не гудели.
Монтер Семенов ушел от жены, но далеко на нашей маленькой станции не уйдешь. Снова был ночью у нас на перроне. Бился лбом, но не о меня, а о новый, бетонный.
Думаю, этим письмом Вы впервые останетесь довольны: как видите, все мои переживания кончились.
С уважением Ваш столб».
«Мой старый друг!
Каждый раз отвечаю с опозданием. Работы все больше, а ведь и я моложе не становлюсь.
Разреши сказать откровенно: твое последнее письмо меня огорчило. Да, твои мечты были несбыточны, и если я прямо не писала об этом, когда ты был моложе, то с единственной целью — не травмировать юную душу, а вовсе не для того, чтобы обманывать и утешать. Но теперь ты сам осмеиваешь мечты своей юности и заодно — порывы новых поколений. Зачем? Несбывшееся есть у всех, даже у меня. Подумай над этим и не обижайся. За долгие годы заочного знакомства я привязалась к тебе. Пиши же, старый ворчун, не забывай.
![Светлана Чистякова - Наследники Падших Книга вторая Трудно признать [CИ]](/uploads/posts/books/3156/3156.jpg)