Александр Коммари - Русский, красный, человек опасный.
– А все-таки персонал жалко, – сказал Коля, помогая установить боеголовку на модуль стрельбы.
– На войне как на войне, брат. Всегда есть выбор. И можно и нужно было идти работать на завод. Или шахтером под землю. Дворником, на худой конец.
В полутора километрах от двух молодых людей находилась Останкинская телебашня. В ней – в ее вновь открывшемся ресторане, располагавшемся на высоте более 300 метров – в данный момент проходила запись новогоднего "Голубого огонька". Лучшие артисты российской эстрады – Максим Галкин, Николай Басков, Филипп Киркоров, Евгений Петросян, Алла Пугачева, Катя Лель и другие – собрались для съёмки главной новогодней телепередачи – а в зале сидели випы всех мастей – от министра Кудрина до олигарха Прохорова. Москва давно вернулась к своей обычной жизни – сытой и довольной.
Через 10 минут башня прекратит свое существование, находящиеся в ней люди превратятся в невозможную к идентификации кашу, а на месте, откуда улетит кумулятивная тандемная боеголовка, будут найдены визитки с текстом в черной рамке:
НКВД СССР
Ликвидационная комиссия
Но это случится еще только через 10 минут – ну а пока в ресторане царит праздничное веселье, красивая музыка, смех и остроумные шутки.
Сидоров идет домой.
Начальник вызвал Сидорова к себе в кабинет и сказал:
– Нужно тебе, Сидоров, в Москву съездить.
Сидоров тяжело вздохнул. Как любой настоящий житель Петербурга Москву он не любил.
– Надо, – сказал начальник. – Я бы сам поехал, но ведь поезда взрывают ингерманландско-ингушские сепаратисты, – а рисковать собой я не могу: без меня весь бизнес разладится и развалится.
Про сепаратистов он был прав: вчера в программе «Время» показали задержание одного такого – Вахи Хамидановича Кяюкияйнена. Сепаратист был зловещ, бородат и злобен – такому не то что поезд под откос пустить, такой отца родного зарежет и глазом не моргнет при этом. Сепаратист еще и ругался по-иностранному:
– Перкеле, паскаа, нохчи ду шу!
– Ладно, – сказал Сидоров начальнику, тяжело вздохнув. – Раз такое дело – то поеду.
Пришел домой, собрал вещи в свой дорожный чемодан, обнял на пороге жену и дочек – и уехал в Москву.
К счастью, в эту ночь поезда не взрывали, так что в столицу нашей Родины Сидоров приехал в целости и сохранности.
***
Остановился Сидоров в гостинице «Москва», на самом последнем этаже. После низкого, придавленного серым балтийским небом к земле и воде Петербурга было непривычно высоко, поэтому Сидоров задернул шторы и прилег на кровать. Пультом включил телевизор. Послышался шум, но изображение не появилось.
Сидоров лениво оторвался от кровати, подошел к телевизору, шарахнул по нему кулаком. В ящике кто-то ойкнул, но экран зажегся. За стеклом сидел какой-то человечек и тер ушибленную голову.
– Совсем офигел? – спросил человечек у Сидорова. – Больно же.
– Ну, извини, – сказал Сидоров. – Я вообще-то телевизор не смотрю.
– Ну и зря, – сказал человечек. – У нас есть чего посмотреть. Обхохочешься.
Он обернулся и позвал кого-то. Рядом с ним появился маленький – сантиметров сорок от края экрана – президент.
– Ну, гном, – сказал человечек, – расскажи электорату про модернизацию.
Гном-президент хмуро посмотрел на Сидорова, потом на человечка.
– Издеваешься, да? – спросил обиженным тонким лилипутским голоском – Ты еще про нацпроекты попроси рассказать, приколист хренов. Или про наши победы на Олимпиаде в Ванкувере.
– Да уж чего не надо, того не надо, – сказал Сидоров. – Кстати, давно хотел спросить – а как так получается, что вот вы, ребята, в каждом телевизоре есть? Где не включишь – а везде то Путин, то Медведев?
– Секретные технологии, – ответил за него человечек. – Еще при Ельцине придумали. В каждом телевизоре есть свой президент, есть свой премьер-министр. Власть должна быть с народом. Приглядывать за вами, несмышлёнышами. Чтобы чего не натворили.
– А сам-то ты кто? – спросил Сидоров.
– Телевизорный, – сказал человечек. – Есть домовые, есть лешие, а я – телевизорный.
– Нечистая сила, значит? – спросил Сидоров.
– Обидное какое слово, однако, – вздохнул телевизорный. – Вот нечистая сила – он, – показал на гнома-президента, который от скуки ковырял пальцем в носу, доставал козявки, долго разглядывал, а потом отправлял их в рот.
– Ну и ладненько, однако устал я с дороги, поспать мне надо, – сказал Сидоров и телевизор выключил.
С этого вечера Сидоров и телевизорный коротали темные московские вечера за долгими разговорами о том и о сём. Сидоров покупал ему бублики к чаю, который заваривал с помощью запрещенного в гостинице кипятильника, а телевизорный угощал Сидорова салом, которое ему присылала тётка, тоже телевизорная, но только на Украине.
***
Москва сильно изменилась с тех пор, как он побывал здесь последний раз несколько лет назад.
Особенно явственно это ощущалось на контрасте со столицей бывшей.
Чем больше родной город Сидорова пытались превратить в Санкт-Петербург, тем меньше это удавалось.
Переименуют, скажем, улицу Марата в улицу Прав человека, – а по ночам все равно на домах проступают старые надписи – и даже слышен голос Друга народа, кашляющим голосом призывающего резать, как свиней, врагов Республики и Свободы.
Поставят памятник поэту Бродскому – а ночью прохожие видят, что с памятником беда какая-то, и что он уже не Бродскому, а Троцкому!
Устроят на «Авроре» светскую вечеринку с губернаторшей, олигархами и проститутками, – а следующей ночью испуганные прохожие вдруг увидят, как орудия крейсера, ржаво скрипя, направляются на важнейшие в городе здания, и призрачные канониры поют при этом отнюдь не новую песенку Димы Билана, а очень старую песню Эжена Потье.
Не то Москва. Москва росла вширь и вверх, словно огромная яйцеклетка, при этом не собирающаяся делиться, и не понимающая, что делиться когда-нибудь придется. И тогда будет больно. Но это будет потом.
Символом новой Москвы могла бы служить гигантская статуя «Россия, поднимающаяся с колен» скульптора Церетели – в качестве модели России была выбрана дочка бывшего петербургского мэра, а заодно учителя-наставника нынешних главных российских начальников, живших, в силу своих скромных размеров, в каждом телевизоре. Поэтому «Россия» больше напоминала девицу, сделавшую минет клиенту и ожидавшую, что получит сейчас причитающиеся ей за работу 50 долларов.
Улицы, забитые машинами – при этом одни машины периодически врезались в другие, и потом из машин, которым повезло меньше, вырезали автогенами тела водителей и пассажиров, а те машины, которым повезло больше, радостно сигналя, улетали по своим важным делам. Проходящие снимали происходящее на мобильные телефоны: оторванные головы, клюющих кровавую пищу стервятников, задумчивых страховых агентов, брезгливо ковыряющихся в том, что было когда-то людьми и достижениями корейского автопрома.
Подмосковные людоеды, вампиры и просто ликантропы в милицейской форме с пистолетами и дубинками, зорко высматривающие в толпе добычу.
Рекламные растяжки с надписями «????? ????? ?????? ??????????», что в переводе с иврита на великорусский значило «мене, текел, упарсин»?, и на которые никто не обращал внимания, хотя скидки предлагались до 50 процентов.
Витрины, пугающие даже не ценами, а тем, что на них написано теоретически невидимыми, но очень ясно различимыми буквами: «Во время мятежа или революции камнем кидать сюда».
Нет. Москва Сидорову не понравилась. Как, впрочем, и он ей, так как после первой же поездки в метро Сидоров лишился часов, снятых изумительно-незаметно ловким московским воришкой.***
Раз Сидоров возвращался с какого-то длинного и явно бесцельного обсуждения, которое кончилось ровно так же, как и все обсуждения в Москве, – то есть пришлось позвонить начальнику в Петербург, и начальник лично договорился о сумме взятки.
На какой-то площади собралось много народу. Народ делился строго на три одинаковых части – на людей с плакатами, на милиционеров и на журналистов с камерами.
– Это чего тут такое? – спросил Сидоров у нищего в униформе попа, который собирал деньги на восстановление Храма всех святых на Фамагусте Покровского благочиния Истинной Автокефальной Православной церкви Антиохского Патриархата.
– Это «несогласные» митингуют. Хотят, чтобы все было как при дедушке, – ответил нищий поп, а потом радостно воскликнул. – Опаньки, а вот и сам дедушка!
Над толпой возникла призрачная тень Бориса Николаевича Ельцина, первого Президента Свободной России. Тень бормотала:
– Лягу на рельсы, да, да… Мешок, понимаешь, на голову одели, и с моста… Что тот генерал, что этот…
Потом что-то неразборчиво. А затем запел явно очень нетрезвым голосом, дирижируя при этом невидимому оркестру:
– Калинка-калинка-калинка моя…
