Сергей Пальчицкий - Новая страна
- Африка здесь? – спросил самый толстый из безразличных бойцов.
Царь улыбнулся. С тех пор, как солдаты стали использовать ГЛОНАСС, боевые действия становились всё более постмодернистскими.
Глава 9.
Если задуматься, всё не так уж плохо. Затянувшаяся вечеринка “Боком в СССР” (как пели ВИА “Жуки-с”) приобретала новых и новых фанатов. На рентгеновских снимках приучились нарезать флешки, выучили слово “фарцовка” и вспомнили очереди. В шкафах стали обустраивать книжные полки, в которых устанавливали фильтры для пыли под типичными названиями: “Целина”, “Всё, что Вы хотели спросить о коммунизме, но боялись ответственности” и “Многотомничек партийного активиста в отставке”.
Вернулось привычное советское ожидание войны. На нас обязательно должен был кто-то напасть. Во всяком случае, об этом напоминали плакаты с радостными людьми, расположившимися на деревянных нарах бомбоубежищ для созерцания феерических поражающих факторов: ударной волны, теплового поражения и проникающей радиации. Такие плакаты с особой язвительной радостью вернулись на свои места в ЖЭКах – рядом с каморками пьяных сантехников: мол, не всё ещё так херово в сфере ЖКХ, как может быть.
Вернулась мода и на буддийские таблички “Ближайшее бомбоубежище находится по адресу: ________ (пустота)”. Именно в таком исполнении было приятно рассуждать – а является ли это бомбоубежище достаточно ближайшим и умиротворенным. Над таким вопросом традиционно коротали советские люди время в очереди к сантехникам.
Вернулись так же плакаты, где доходчиво показывались зоны поражения от взрыва под коварно улетающим самолетом. Как правило, зон было три, что намекало на некие каноны православия или теории сварочных процессов.
Геннадий озадаченно рассматривал табличку “Ближайшее бомбоубежище находится по адресу ______ (пустота), Ответственный – протодьякон Ипинафий”. Гена был озадачен: в советские времена Ипинафия явно величали по-другому, даже когда материли.
Геннадий посмотрел на памятник Ленину, к которому крепилась табличка. Ильич энергично показывал в направлении бомбоубежища кепкой. Здесь был порядок.
- Давно ждешь? – спросила Незнакомка, подозрительно рассматривая букет ромашек у него в руках, - нас на митинге задержали!
“Задержали на митинге”, - мелькнуло что-то знакомое в его голове. Совсем недавно, до времени единодушия, это словосочетание имело другой смысл.
- Ну мы там занимались групповым клеймлением империалистов, - пояснила она, чтоб не подумал ничего плохого. Он не подумал.
Ленин бронзоворуко давил кепку, протодьякон отвечал, а ромашки довершали общую коммунистическую идиллию, лишь немного намекая нелепым кудлатым пучком на групповое клеймление.
- Красиво! – одобрила она, предположительно, ромашки.
Он глянул на ушастые цветы и мозг пронзило болезненное воспоминание- как на новогодних утренниках его одевали медведем или Чебурашкой (когда голова была поменьше- был Чебурашкой, а как башка разрослась – ушки стали казаться меньше и сползли на макушку- он стал медведем).
- Бляяяя, - непроизвольно выдавило из него костюмированное воспоминание.
Незнакомка не отреагировала: в Новой Стране матюкались все. Даже трезвые. И даже трезвые протодьяконы.
- Когда я была маленькой, у меня была игрушка: медвежонок, - почему-то сказала она. Геннадий взвыл.
Что отличало Новую Страну от прежнего бардака - это определенность. Если в прежние времена необходимо было придумывать – куда повести девушку после ромашек, Новая Страна предлагала однозначный ответ. Вчера Компотов рассказал о лавинообразном увеличении надоев, значит нужно было искать очередь за молоком, пока оно окончательно не пропало. Романтика.
Глава 10.
“Поговорим сегодня о творчестве”, - начал традиционный утренний донос Геннадий.
Судя по визгу, доносящемуся из-за окна, вороны занимались примерно тем же.
“В пионерском лагере “Родина” я впервые познакомился с кукольным театром. Наш в меру художественный руководитель долго разрывался между “Гамлетом” и “Утенком Дорофеем”, в результате чего Шекспир отступил с серьезными репутациоными потерями, уступив представителю фауны”.
Одна из ворон, весьма удачно, пародировала кота.
“В пользу Дорофея склонилась рюмка весов из-за безвыходности и тлена, на фоне искрометных и жизнерадостных монологов Гамлета...”
Вороны, почуяв интригу, затихли.
“Возможно, руководитель так и не смог приделать к черепу ниточки, из-за чего пришлось ограничиться чучелом курицы.
Спектакль готовит зрителя (как и у Гамлета, лучший возраст для просмотра произведения 3-6 лет) к реалиям жизни за занавесом.
На первых секундах представления (после невнятных приветственных реплик чучела курицы) выходит к зрителю кукловод и жестко заявляет что утка его”.
Геннадий загрустил. Тлен и безысходность в его утренних доносах, похоже, вдохновляла руководство страны на новые идиотские поступки, но Гена уже вошел во вкус и не мог отказать себе в этом удовольствии.
“Зрители радостно сдают утку кукловоду- мол, спряталась дура за елкой и все дела. Кукловод засовывает руку за занавес в районе чучела елки и таки достает животное. Зрители ликуют”.
Грусть усилилась. Ножка Незнакомки, торчащая из-под одеяла, без туфелек на высоком каблучке смотрелась не так, как в туфельке... “Поэтому придумали валенки”, - мелькнуло гамлетовское...
“Действие не ограничивается коллективным доносом на утку. “Почему ты опять убежал?”- спрашивает кукловод, намекая на гуманность законов – отсутствие смертной казни за повторный побег”.
Геннадий задумался – писать ли, что его выгнали из кукольного театра за то, что рост отличался от остальных. Оказалось, что за занавесом все должны быть одинакового роста, иначе это не настоящий занавес.
““Если тебе скучно, поиграй с ребятами!”, - говорит чучелу кукловод. Но дети знают, что игры с беглыми заключенными опасны.
Кукловод просит детей присмотреть за уткой и немедленно доносить если что“.
Вороны осторожно возобновили возню за окном. Конкретный замысел происходящего в их живом, не кукольном мире, был неясен.
“Далее зрителя подстерегает мощная метафора – утка с другим чучелом решают при зрителях дружить путем игры в мяч, который мгновенно падает в грязь.
Мне сложно оценить всю глубину авторского гения. “Бедный мячик”, - кажется, должен сказать набитый тряпками Дорофей. Но он молчит, что только усиливает драматизм”.
Вороны, уже коллективно, попытались пародировать кота, но не встретили должного зрительского интереса.
“Что характерно, зрители зовут Кукловода не в момент душевных исканий утки, а только тогда, когда чучело тонет. “Почему он тонет?”- молчаливо вопрошает автор пьесы, отгородившись плотным дымом каннабиса. И, не дождавшись ответа, чморит Шекспира всё жестче и жестче. Появляется романтическая линия, похищение и, конечно же, ёжик, у которого отжали недвижимость”.
Бланк доноса закончился.
Глава 11. То Лик.
- Я Ваш новый сосед! – радостно сообщил низкорослый улыбчивый человек.
“Цилай! Буюань цзо нули дэ жэньмэнь! Ба вомэнь дэ сюэжоу, чжучэн вомэнь синьдэ чанчэн!” – неслось пение из его квартиры.
- А Толик где? – удивился Геннадий.
- Толика никогда не было, или типа того - улыбался новый сосед.
- Стоп, - не унимался Гена, - он был военным и...
- Военным! – с забавным акцентом повторил сосед, - поехал в отпуск и всё, его никогда не было. Теперь тут живу я. У Толика другие дела- теология и всякое такое... Кстати, хотите печенье с предсказанием?
Гена взял сладость, разломил...
- Тут иероглифы, – сообщил он соседу. Тот почему-то не удивился.
- Русские всё равно не верят предсказаниям, - пояснил визитер,- печеньки жрут а предсказаниям не верят, так зачем вообще кириллица?
Некий смысл в словах соседа был. Толик тоже не любил читать, кстати.
- Возьми ещё печенюшку, - предложил То Лик (так звали нового соседа).
- Там тоже предсказание в иероглифах?
- Когда-то в древности, направив свои стопы к храму, монахи увидели толпу идиотов, бегущих на войну. Удивились монахи и пошли в селение воинов. А их уже не было. И тогда построили они свой храм на их земле, чтоб далеко не ходить.
Геннадий взял печеньку.
