Ильдиго фон Кюрти - Сердечный трепет
Как-то раз мы с Ибо выстояли огромную очередь из таких безымянных и униженных желающих, не представляющих сливки общества, и целый час ожидали свой заранее заказанный столик, доставшийся некоей даме, которая только что подошла. Видимо, это была Ханне-лоре Эльснер[3] или же госпожа министр сельского хозяйства земли Северный Рейн—Вестфалия.
Бенте заказала суп и маленькую порцию салата. Ее подруга, «черная газель», обошлась одним салатом. Она хихикала, стоило Филиппу отпустить очередную шутку или только пытаться сострить. Я думаю, она так живо реагировала на любой намек на шутку, чтобы лишний раз показать свои жемчужно-белые зубы на иссиня-черном лице.
Спутник Бенте за весь вечер не произнес ни слова, но выглядел при этом великолепно. Как Пирс Бронсон. Возможно, он боялся открыть рот, чтобы не испортить хорошее впечатление от своего внешнего вида. В таком случае, он вполне умный человек.
Собственно, все слушали Филиппа. Все, кроме меня. Потому что я знаю историю про Томаса Готтшалька почти наизусть. Или историю, как мужчина подал жалобу на газету «Бильд», потому что объявление о трагической смерти его жены озаглавили так: «Марго (42) был только 41 год».
Сверкающие улыбки.
Я молча занималась средних размеров шницелем. Раньше я всегда учтиво смеялась шуткам, даже известным, несмешным или непонятным. Но я уже давно стараюсь от этой дурной привычки избавиться.
Когда я, единственная из всех, заказала десерт, Бенте впервые обратила на меня внимание: «Малышка, — сказала она и пригубила бокал с простой водой, — мне кажется, это так здорово, что кто-то может есть просто удовольствия ради, не думая о фигуре. How should I say?[4] Стремление к получению удовольствия».
Я вспыхнула и подумала: «Бенте Йохансон, ты, мерзкий скелет! Я могу похудеть, когда захочу, а вот твое придурковатое лицо уже вряд ли что исправит! Я веселая и умная. У меня есть мужчина, по которому ты чахнешь, и я твердо решила заняться гимнастикой для живота!»
Я сказала: «А? Ах да? Спасибо. Вообще-то меня зовут "куколка"».
Она сказала: «Oh? How sweet!»[5] И я увидела, как она подмигнула Филиппу.
Это было началом пожизненной вражды — по крайней мере с моей стороны. Мы виделись еще раза три-четыре. В конце концов я решила с ней не здороваться. Чего, к сожалению, никто не заметил, потому что я и без того никогда с ней не здоровалась. Увы, Бенте не давала мне повода обходиться с ней плохо, так как она меня просто полностью игнорировала.
Я очень страдала. Еще и потому, что Филипп не высказывал никакого сочувствия моим душевным терзаниям: «Тебе это совершенно не нужно. Бенте — моя клиентка и хорошая знакомая, больше ничего. И она просто завидует тебе».
«Почему это?»
«Потому что ты такая естественная».
Я знаю, он считал это комплиментом. Но в присутствии Бенте я, несмотря ни на что, чувствовала себя как абориген из истории про капитана Жиля Сандера,[6] как непрооперированная рядом с Рамоной Друз,[7] как неодетая рядом с Гизеллой Бюндхен,[8] как необразованная рядом с Гансом Магнусом Энценсбергером[9] и так далее.
Мне и сегодня трудно вести себя свободно в обществе богатых и красивых, — наверное, потому, что большинство людей богаче и красивее меня.
Короче, вчера вечером Филипп и я решили пропустить еще по одной в «Парижском баре», до того мне приспичило! Едва мы переступили порог, как раздался резкий вопль: «Фил! Honey! Наконец-то!»
Бенте Йохансон спрыгнула со стула, облапила моего «медвежонка» и потащила его в сторону туалетов.
Я еще пробормотала что-то вроде: «Ах, Бенте, одетой я тебя еле узнала», но она не расслышала. Я стояла смущенная около стойки и пыталась сделать вид, будто не могу решить, к кому из моих многочисленных знакомых подсесть.
Я очень обрадовалась, когда обнаружила за одним из столиков Сильвию. Сильвия — лучшая актриса Германии и самая напористая личность из всех, кого я знаю. Она — единственная женщина в мире, которая отважилась бросить своего мужа, хотя ей уже за сорок, а ему под сорок. Я очень ее люблю. Особенно, потому что она тоже меня очень любит.
Женщины ее профессии обычно не слишком нежны друг к другу. Либо они сцепляются из-за ролей, либо из-за мужчин. И так как у меня нет ролей, мне нужно особенно внимательно следить за своим мужчиной.
Филипп почти тридцать четыре минуты не занимался мной. Я этого не выношу. Я — женщина. Если я здесь, пусть со мною считаются. И по возможности — исключительно со мной. Если нет, могут возникнуть проблемы.
С Сильвией я говорила о преимуществах молодых мужчин.
Филипп на восемь лет старше меня. Через два месяца он отпразднует свое сорокалетие. Но в своем тогдашнем состоянии я так ревностно отстаивала преимущества молодого любовника, что и сама Сильвия, которая сейчас проводит время с одним двадцатидвухлетним юнцом, малость насторожилась.
Во время нашего разговора я не теряла из вида проход к туалетам: Бенте, резко жестикулируя, что-то взволнованно говорила Филиппу. При этом она постоянно вскидывала голову, как женщины в рекламе лака для волос.
Я попыталась сконцентрироваться на Сильвии, которая болтала о фильме, где она опять должна играть обманутую жену.
«Знаешь, куколка, продюсеры совершенно не желают понимать, что женщина за сорок все еще с удовольствием трахается».
Я слегка сжалась, потому что Сильвия, по своему обыкновению, говорила очень громко.
«Правда?» — спросила я с надеждой.
Мне немного за тридцать, но если поставить меня перед выбором, заняться сексом или посмотреть новый фильм с Хью Грантом, честно говоря, я еще подумаю…
«Конечно, это так! — провозгласила Сильвия. — В тридцать пять я испытала первый вагинальный оргазм. И с тех пор ощущения все лучше и лучше».
Молоденький тип с художественно оформленной козлиной бородкой с интересом посмотрел в нашу сторону и спросил, чего бы мы хотели выпить.
Сильвия ушла около часа. С козлиной бородкой под ручку. Она поцеловала меня в губы и сказала на прощанье: «Послушай, малышка, на это невозможно смотреть. Ступай домой или дай своему Филиппу по физиономии».
Минут пять я медитировала на бокал с вином.
Перед внутренним взором вставали картины…
Вот я замахиваюсь.
Вот перекошенное лицо Филиппа и его распухающая щека. Из угла рта медленно течет кровь.
Вот я улыбаюсь.
Ткнув Бенте Обезжиренную Йохансон пальцем в костлявую грудь, говорю: «Девочка, пойди домой и хоть что-нибудь съешь».
Потом поворачиваюсь к Филиппу.
Он уставился на меня, не зная еще, как он выглядит.
Говорю: «Мой сладкий, ты очень аристократичен и у тебя отличный зад, но я — Амелия куколка Штурм и заслуживаю чего-то получше».
Затем я поворачиваюсь на носках, щелкнув пальцами, подзываю черного официанта, который выглядит вполне оригинально, как Денцел Вашингтон,[10] обнимаю его за талию и медленно иду к выходу — покачивая своими не худыми бедрами. Даааа…
Я печально вздохнула. Потом пошла домой.
Никем не привеченная. Присмиревшая. Но с твердым намерением восстановить свое достоинство завтра с утра.
5:40
Какой-то раздраженный черный дрозд вырывает меня из моих мрачных размышлений. С перил балкона он бросает сердитые проклятия — стокатто в сумеречное утро, брюзжит, вовсю старается.
Брюзжание мне нравится. Я тоже люблю это дело. Но брюзжать все время — надолго меня не хватит.
Без двадцати шесть. Я знаю, почему проснулась ни свет, ни заря. Иначе и быть не могло. После такой-то ночи. Но сегодня великий день. Сегодня я сделаю то, что раньше только грозилась совершить.
Сестренки! Часто ли вы запускали стаканом в стену, по крайней мере в мыслях, и злобно кричали: «С меня хватит! Ты больше меня не увидишь!» А случалось ли вам, схватив косметичку и восстанавливающий крем от Клиранс, хлопнув дверью, покидать дом? Дом, в котором ваш мужчина в это самое время наливает бокал хорошего красного вина и включает телевизор, прекрасно зная, что в следующие двадцать минут вы так и так будете стоять в дверях?
Приходилось ли вам возвращаться, только потому что он не побежал за вами?
Как часто вы снова ждали разговора, хотя знали, что говорить больше не о чем?
Так же часто, как я?
Тогда вам нужно организовать группу самопомощи для женщин, которые слишком много грозятся и слишком мало действуют. Разумеется, без меня. Я для разнообразия сделаю серьезный шаг.
Я осторожно отнимаю у Филиппа свою пуховую подушечку. Сантиметр за сантиметром тяну из-под спящего мое покрывало из ламы. Он деликатно причмокивает, энергично натягивает часть одеяла на себя и бесцеремонно в него заворачивается. Его волосы, если смотреть сзади, выглядят так, будто на его голове ночевало стадо коз, которые только что это место покинули.
