Виктор Шендерович - Евроремонт (сборник)
Выборы запомнились почесаловцам одним большим праздником. Голова самолично ходил по домам, плясал с бубном, пил чай с баранками, играл в шарады, рубил дрова вдовам, прислонял к плечу бабушек и кормил грудью младенцев. Визг населения сопровождал его могучую поступь от двора ко двору, и народные почесаловские артисты эстрады мелкой трусцой своей не поспевали за бенефисом.
Талантлив был голова! Силушки жило в нем, что в атомном ледоколе, и смета била через край; пряников было роздано до повального диабета, но проклятый рейтинг все лежал пластом. А выборы уж рядом маячили, и уже приехал в Почесалов международный наблюдатель с моноклем – смотреть, чтобы все было по-честному!
Таковая европейская прихоть страшно разозлила почесаловцев. В администрации хотели сначала вставить наблюдателю тот монокль в иное место, чтобы не мешал торжеству демократии, но решили дело тоньше: завели невзначай на ночь в посольство к иноземцу главного местного коммуняку при полном параде – с баяном, красным флагом и медведем на цепочке.
Мишенька сплясал, бубнила на баяне “Интернационал” исполнил, иноземец весь репертуар выслушал и понял, что, если в Почесалове честно выбирать, еще хуже будет. Засунул он тогда сам свой монокль от греха подальше в иное место и отвернулся: делайте что хотите.
Без иноземного надзора самая демократия и началась: коммуняке наутро первым делом порвали баян, а самого чутка притопили в луже вместе с мишуткой. Певун сразу тише стал, а мишутка вообще с плясками завязал, подался в партию “Наш дом – Почесалов”, где до смерти поднимал лапу за кусок сахара – одно удовольствие было смотреть!
Умер, правда, от стыда – с животными это бывает.
Пойдя на второй срок, городской голова первым делом слег, ибо надорвался в процессе агитации: всех бабушек к плечу не прислонишь. Но не обделил Бог почесаловцев – без присмотра город не остался.
В это самое время возле администрации всплыл из ниоткуда какой-то суетный лысоватый, отзывавшийся на слово “Абрамыч”. Само по себе это слово ничего хорошего в Почесалове отродясь не сулило, но конкретно этот Абрамыч всплыл не один, а с большими деньгами и охраной, чем несколько отсрочил погром. Абрамыч позвал шестерых дружбанов, миновавших взаимного расстрела, и они весело зарулили Почесаловом.
Ежедневную пульку, под коньячок и базар, расписывали прямо у дверей больничной палаты. И кто вытягивал мизер с третьей дамой, входил потом в палату к гаранту-дедушке и возвращался с нефтяной компанией, а кто с двумя тузами и длинной мастью отходил в семерную, того позорно банкротили, выводили на крыльцо и давали пенделя.
Сам Абрамыч никогда не проигрывал – потому что, во-первых, был хороший математик, а во-вторых, проигрыш все равно не отдавал, и все это знали.
Лужу они заложили, перезаложили, объявили дефолт, взяли кредит, распилили кредит, взяли другой, распилили другой, – короче, провели время с пользой.
Этот период почесаловского народовластия вошел в историю как прощальный. Ибо еще многие годы при слове “демократия” перед глазами почесаловцев неотвратимо вставал лысоватый болтливый хрен, прибравший к рукам полгорода и переимевший заодно все женское население выше ста семидесяти сантиметров.
Когда наконец срок головы закончился и пришло время расчета, перед крыльцом городской администрации с вечера собралась угрюмая толпа желающих не пропустить начало линчевания. Один был в кепке с женой, двое в треухах с саблями, трое с ордером на арест, четверо с красным знаменем, пятеро с битами, шестеро с арматурой плюс еще полсотни желающих дать поскорее в заветное рыло.
Увидев за окном такой пейзаж, Абрамыч со словами “я на секундочку” протиснулся в палату к городскому голове и плотно прикрыл за собой дверь. Но на секундочку не получилось: вышел он только наутро, и не в Почесалове, а в районе Кенсингтон энд Челси, где до сих пор борется за демократию, прерываясь лишь на выполнение своей страшной стахановской клятвы по женской линии.
А в Почесалове тем временем наступил порядок. Поначалу ничто этого не предвещало, и многим даже казалось, что все обойдется. Но – не обошлось.
Новая эпоха началась невзрачно. Ближе к сроку городской голова вывел с собой за ручку из палаты небольшого человека незапоминающейся внешности. Этого, сказал, оставляю за себя.
– Этого? – переспросили почесаловцы, не поверив то ли ушам, то ли глазам.
– Этого, этого, – заверил городской голова.
– А это кто? – осторожно уточнили почесаловцы.
– А вот увидите, – пообещал голова.
– Так ить выборы. – напомнили почесаловцы.
– А вот его и выберете, – успокоил голова, видевший будущее насквозь.
– Может, не надо? – ляпнул один бестактный почесаловец. Человек незапоминающейся внешности повернул голову и ласково на него посмотрел, запоминая. Позже выяснилось, что память ему тренировали в специальном месте – там же учили пить не пьянея, поддерживать приятную беседу и пускать иглы под ногти.
Наутро на дом к сомневающемуся пришли восемнадцать человек, частично в масках. Первые восемь были из прокуратуры, остальные из налоговой полиции, пожарной инспекции, наркоконтроля и общества защиты животных. Последним подоспел чувачок из санэпидемстанции со своими тараканами.
Сомневающегося с заломленными руками провели через город, и с тех пор в Почесалове никто ни в чем не сомневался.
Лицо человека с незапоминающейся внешностью почесаловцам пришлось впоследствии запомнить очень хорошо – восемь лет напролет, дрожа от счастья, они вышивали это лицо крестиком, отливали в чугуне и лепили из пластилина. Малые дети писали по его имени прописи, ткачихи прилюдно кончали от звука негромкого голоса, художественная интеллигенция занимала очередь, чтобы постирать благодетелю носки после отбоя.
Как это все получилось, никто потом объяснить не мог. Психиатры склонялись к гипнозу, философы кивали на недоступную уму почесаловскую ментальность, историки привычно валили все на татаро-монголов.
Но сверх того – при новом начальнике завелась в луже говорящая щука, умевшая повышать цену за баррель. А баррель-батюшка был в тех широтах единственным источником жизни (ничем рукодельным почесаловцы мир порадовать не могли по некоторым особенностям телосложения: руки у них росли не из того места).
А щука разговорилась: сегодня сорок долларов выкрикнет, завтра все восемьдесят. Короче, поперло. Года не прошло – наполнились почесаловские закрома золотом по самый верх. Новый начальник, ходя по трудовым коллективам, горстями раздавал излишки и бойко шутил; население отвечало обмороками благодарности.
Насчет лужи начальник оказался строг необычайно: сейчас, сказал, мы положим этой мерзости конец! Вот прямо сейчас. И выйдя на берег, посмотрел на лужу холодным внимательным взглядом. Лужа сразу усохла на полметра – по крайней мере, об этом сообщило почесаловское телевидение, а почесаловское телевидение – это вам не Си-эн-эн какое-нибудь: эти ежели чего сказали – умри, но поверь!
Очень скоро почесаловцам открыли окончательную правду – это, оказывается, демократы во всем виноваты! Это они совратили народ с пути истинного, начальстволюбивого и в лихую годину безвластия ссали в лужу по заданию ЦРУ..
Демократов в Почесалове было много, человек пять. Уже несколько веков они начинали утро с покаяния, а тут, по высочайшей отмашке, болезных начали гонять по пейзажу, с улюлюканьем и посвистом. Дегтя и перьев истрачено было немерено, но уж и радости населению случилось – давно такой не было!
На глазах у перепуганного мира Почесалов вставал с коленей.
Излишек средств пробудил в горожанах фантазии доселе невиданные. Всякий честный почесаловец сделал себе карпатский евроремонт, элита перешла с онучей на версачей и взяла в кредит по джипу с кенгурятником. Каждый третий с Лазуркой, каждый второй с мигалкой, и все стали такие гламурные, что хоть не мойся.
Про элиту следует уточнить отдельно. Раньше, в лихие годы безвластия, почесаловской элитой были всякие бесчестные абрамычи, чуть не погубившие Среднерусскую возвышенность – теперь к власти пришли наконец настоящие патриоты: свояки и двоюродные нового начальника, друзья его юности, товарищи по кооперативу и коллеги по пыточной. Все они переехали в Почесалов и переделили промеж себя все, что лежало плохо или просто неправильно.
Отныне почесаловцы могли вздохнуть с облегчением: на Родине все теперь было под полным контролем; приступили к окрестностям.
Окрестности эти давно и настоятельно требовали мордобоя. Замечено было, что те, которые живут вокруг, Почесалов не любят. То есть буквально в кого ни плюнь – не рады встрече, уроды неблагодарные! Ну что сказать? – не повезло почесаловцам с человечеством.
