Александр и Лев Шаргородские - Бал шутов. Роман
Наверное, ему нехватало театра, комику Леви.
Автобус с туристами катил по Женеве, и Леня на чем‑то ломаном сообщал в микрофон.
— Дорогие товарищи, — говорил он, — сейчас мы с вами совершим экскурсию по городу — герою Женеве.
Швейцар — шофер косил в его сторону. Японцы записывали.
— Как известно, — продолжал Леви, — Женева — город трех революций.
На этом месте шофер вздрагивал. Он не знал, что Леня из Ленинграда, города трех революций, и что он сбежал, не дожидаясь четвертой.
— В ночь с 17–го на 18–ое, — сообщал Леви, не давая более точной даты, — вооруженные рабочие и крестьяне штурмом взяли… — он начинал высматривать из окна автобуса, что же взяли восставшие.
Иногда это был магазин «Гран Пассаж», иногда отель «Ричмонд», но чаще всего на глаза ему попадался какой‑нибудь банк, — штурмом овладели «Трэд Девелопмент Бэнк», — заканчивал он.
Леви презирал банки. Ни в одном из них у него никогда не лежало ни копейки. Ни су. Ни пессеты. Не будем продолжать поиск валют…
После взятия банка ему всегда становилось легче. Лик его просветлялся и он радостно возглашал:
— Банк, товарищи, был взят, и деньги перешли к народу. Так произошла Великая Швейцарская революция!
Японцы записывали…
— Революция, — понижал голос Леви, — была кровавой. Вы знаете, сколько крови надо пролить, чтобы взять один банк? Даже сегодня. А до революции?! И все?!
Посланцы страны Восходящего Солнца выпучивали глаза.
— Силы были неравны, — повествовал Леня, — рабочих мало, банков много, денег еще больше! Буржуазия защищалась отчаянно. Приходилось брать с боем каждый сейф, каждую тысячу, каждую сотню. Особенно ожесточенно сопротивлялся «Сhange». Буквально силой приходилось вырывать доллары, фунты, марки. Сейчас «Change» открыт, народу немного, можете поменять.
Японцы послушно меняли, затем покупали шоколад, синхронно жевали и, развесив свои желтые уши, слушали Леви.
— После банков, — в его голосе слышались трагические нотки, — были взяты почта, телеграф, телефон.
Японцы записывали. Иногда кто‑нибудь интересовался.
— Простите, Леня — сан, какой селефон?
Леня — сан на терялся.
— Телефон — автомат, — объяснял он и оглядывался в поисах будки, — вон, напротив. Взять телефон было еще труднее, чем банк, товарищи.
Японцы удивлялись.
— Посему, Леня — сан? — спрашивали они, держа блокноты наготове.
— Вечно был занят, — объяснял тот, — буржуазия только и делала, что болтала. Теперь телефон — свободен! Можете позвонить.
Японцы снимали трубку и щелкались.
— Кстати, — добавлял он, — из телефона очень хорошо видна тюрьма. До революции, как и все, она принадлежала помещикам и капиталистам. Сейчас — народу! И сидит в ней простой народ — рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция.
Японцы прилежно записывали.
Потом начинались памятники.
Указывая на первый попавшийся, Леви торжественно сообщал:
— Великий вождь революции — товарищ Кальвин. За непреклонность к врагам его называли «железным». Кто хочет, может убедиться.
Японцы трогали металл, убеждались и фотографировались на фоне железного Кальвина.
— Прошу почтить память вождя минутой молчания, — скорбно произносил Леви и срывал кепочку.
Японцы молчали. Леви отдыхал.
«Еще час с самураями, — думал он, — а потом пойду в «Ричмонд», выпью «рестретто».
Минут через десять минута молчания заканчивалась, и они ехали в Бастионный парк.
В нем Леви любил хоронить легендарных революционеров.
— Товарищи, — обращался он к японцам, — отойдите немного, еще чуть — чуть. Хорошо! Вот здесь, на этом месте, где вы только что стояли, были зверски убиты контрреволюционерами верные соратники Кальвина, несгибаемые революционеры Каменев и Зиновьев.
Места зверского убийства постоянно менялись. Жертвы — никогда! Леви почему‑то хотелось расстреливать именно Каменева и Зиновьева. Японцы шумно снимались на месте зверского убийства, широко улыбаясь на своих кривых ногах…
Автобус катил дальше. То тут, то там, на площадях и в скверах Леня расстреливал несгибаемых революционеров, пытал их, вел на виселицу.
Иногда по обе стороны Женевского озера он организовывал жестокоподавляемые мятежи.
— 23–го апреля, — сообщал он, — в Кронштадте вспыхнул контрреволюционный мятеж.
— А где Кросстат, Леня — сан? — спрашивали потомки самураев.
— Вон! — он резко выкидывал руку вперед. — Видите, в тумане?..
Японцы одевали очки и вглядывались в туман.
— Видите? — интересовался Леви.
Те дружно кивали, хотя месторасположение Кронтшадта часто менялось.
— Рабочие и крестьяне, — продолжал он, — с этой стороны, от гостиницы «Хилтон», по льду пересекли озеро и самоотверженно подавили мятеж!
— Исвините, — иногда робко возражали японцы, тыкая в свои путеводители, — тут написано, что осеро не самерсает.
— Сейчас нет, — соглашался Леви, — но до революции не было зимы, чтобы оно не покрылось толстым слоем льда. По нему скользили сани, катили обозы, пролетал в своей пролетке Пушкин.
Ему всегда хотелось прокатить по озеру Александра Сергеевича.
Японцы не реагировали. Они записывали, что до революции озеро замерзало.
Почему‑то больше всего японцев интересовала могила Брауншвейга с эклектической усыпальницей и гробом на шестиметровой высоте.
— Свердлов, — объяснял Леви, — верный соратник Кальвина. Зверски убит из‑за угла.
— Позвольте, Леня — сан, — возражали японцы, — могила Свердлова на той стороне. Вы ее только что покасывали!
Это была правда. Он так ненавидел Свердлова, что хоронил его всюду, где только было свободное место.
— Вы правы, — отвечал он, — товарища Свердлова убивали многократно. У него несколько могил. Нам еще предстоит познакомиться с тремя…
Леви должен был перевести дыхание.
— Прошу почтить минутой молчания память зверски убитого из‑за угла, — просил он…
Японцы молчали. Леви закрывал глаза и думал о кофе в «Ричмонде».
— А что стало с железным Кальвином, — периодически интересовались островитяне, — его тоже убили из‑за угла?
— Нет, — скорбно сообщал Леня, — его убил шоколад.
Японцы переставали жевать.
— После революции, — продолжал он, — товарищ Кальвин ел много шоколада, заболел диабетом и умер. От цирроза. Прошу почтить память товарища Кальвина минутой молчания.
Здесь наступало обычно легкое замешательство.
— Мы разве не поминали, Леня — сан? — волновались японцы.
— Железный Кальвин, — холодно отвечал Леви, — заслуживает, чтобы его память почтили дважды.
И вновь срывал кепку…
Он немного отдыхал, расслаблялся и возвращался к Великой Швейцарской революции.
— Буржуазия отчаянно сопротивлялась, — опять пугал он. — И тогда при Женевском совете рабочих и солдатских депутатов была создана Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
— Во главе ЧК был поставлен несгибаемый революционер, — Леви начинал крутить головой в поисках подходящей кандидатуры для председателя ЧК. — Верный соратник Кальвина, — кандидатуры не находилось, — неподкупный, самоотверженный, — и тут он обычно замечал какую‑нибудь конную статую. Он надевал очки и направлялся к ней, — легендарный, любимый народом, железный — он всматривался в надпись на цоколе, — железный генерал Дюфур! Кто желает — может убедиться, — говорил Леви.
Японцы убеждались, фотографировались на фоне железного председателя женевской ЧК и ехали к всемирно известному фонтану.
Это была кульминация экскурсии.
— Самый высокий в мире фонтан, — понизив голос, сообщал Леви, — до революции его высота была всего семь метров, сегодня — 264!
Японцы аплодировали.
— При южном ветре — до трехсот, — добавлял он. И затем испытующе смотрел на представителей первой индустриальной державы Азии.
— Вы думаете, это вода? — дьявольски спрашивал он.
Японцы разевали рты.
— Это кровь! — выпаливал Леня. — Рабочих и крестьян! Пролитая за правое дело!
— Японцы тянули руки к струе, проверять, как Кальвина. — Оторвет! — предупреждал он. — Струя вылетает со скоростью 700 км/час. Символизирует бессмертие рабочего дела. Посвящена жертвам Великой Швейцарской революции. Прошу почтить их память минутой молчания.
Островитяне снимали шляпы. Леви закрывал глаза и засыпал. Пораженнные его верностью идеалам, японцы не решались его трогать.
Затем Леня очухивался, снимался с японцами на фоне струи, и экскурсия по городу — герою заканчивалась…
Трудно сказать, скольким японцам он запудрил мозги «Великой Швейцарской революцией», пока на него не накапали. И Леви знал, кто — это был китаец. Он был с японцами. Пожилой, в очках, он попросил Леви уточнить, в каком году произошла Великая Швейцарская революция.
