Пэлем Вудхауз - Положитесь на Псмита
— Как всегда, вы демонстрируете безупречный здравый смысл, — сказал он одобрительно. — Трудно придумать более чешуйчатый способ коротать душистый летний вечер. — Он оставил тему чтения стихов. Интереса она не пробудила, это было ясно. Ей не хватало увлекательности. — Я тоже сегодня днем побывал в Маркет-Бландингсе, — сообщил он. — Товарищ Бакстер открыл мне, что вы отправились туда, и я последовал за вами. Не сумев отыскать вас, я завернул на полчасика в местный кинодворец. Там показывали одиннадцатую серию многосерийной фильмы. В финале индейцы, похитившие героиню, привязывали ее к жертвеннику и верховный жрец подбирался к ней с ножом. Герой же только-только начал карабкаться вверх по довольно-таки зловредному обрыву, торопясь прийти к ней на помощь. В заключительном кадре были крупным планом показаны его пальцы, медленно соскальзывающие с края каменного выступа. Серия двенадцатая на следующей неделе.
Ева глядела в летний мрак и молчала. — Боюсь, все кончится трагично, — сказал Псмит со вздохом. — Он ее спасет.
Ева обернулась к нему с угрожающей внезапностью.
— Сказать вам, для чего я отправилась сегодня в Маркет-Бландингс?
— Пожалуйста! — сердечно ответил Псмит. — Не мне допускать критику, но, по правде говоря, я уже давно ждал, когда вы поведаете мне свои приключения. Я ведь непростительно монополизировал разговор.
— Для того, чтобы повидать Синтию.
Монокль выскочил из глаза Псмита и заплясал на шнурке. Псмит не легко терялся, но это неожиданное сообщение вслед за странной односложностью ее предыдущих ответов его, бесспорно, несколько ошарашило. Впереди замаячили нежданные трудности, и вновь он поймал себя на нехороших мыслях по адресу этой проклятой бабы, которая вдруг возникала неведомо откуда. Какой безоблачной была бы жизнь, подумал он с тоскливой грустью, если бы у Ролстона Мактодда хватило ума остаться холостяком.
— А, Синтию? — сказал он.
— Да, Синтию, — ответила Ева. Настырная миссис Мактодд носила имя, удивительно приспособленное для того, чтобы шипеть его сквозь стиснутые зубы, и Ева этим воспользовалась в полной мере.
Псмиту стало ясно, что его милая собеседница находится в состоянии плохо скрытого бешенства и что на него вот-вот обрушится буря. Он напрягся, готовясь ее встретить.
— Сразу же после нашего разговора на озере в первый день, — сухо продолжала Ева, — я написала Синтии, прося, чтобы она немедленно приехала и остановилась в «Гербе Эмсуортов»…
— На главной улице, — вставил Псмит. — Знаю, знаю. Хорошее пиво.
— Что!
— Я сказал, что там подают хорошее пиво…
— При чем тут пиво! — воскликнула Ева.
— Конечно, конечно. Я так, к слову.
— Сегодня со второй почтой я получила от нее письмо, что она будет там днем. И я бросилась туда. Я хотела… — Ева засмеялась глухим горьким смехом такого калибра, который оказался бы не по зубам даже высокородному Фредди Трипвуду, большому специалисту по этой части. — Я хотела помирить вас. Я подумала, что, повидав ее, поговорив с ней, сумею свести вас вместе.
Псмит, хотя его и томило тревожное чувство, что он обороняется на последнем рубеже, все-таки собрался с силами настолько, что ласково погладил ее руку, которая, словно белый хрупкий цветок, лежала рядом с ним на балюстраде.
— Как похоже на вас! — прожурчал он. — Поступок, достойный вашего великого сердца. Но, боюсь, пропасть между мной и Синтией так глубока, что…
Ева отдернула руку, обернулась, и ее негодующий взгляд располосовал его.
— Я виделась с Синтией. И она сказала мне, что ее муж в Париже.
— Но почему, во имя всего святого, — сказал Псмит, продолжая мужественно отбиваться вопреки нарастающему ощущению, что он безнадежно отстает от заданного темпа, — но почему ей это пришло в голову?
— Вам правда интересно?
— Чрезвычайно.
— Ну так я вам скажу. В голову ей это пришло потому, что она получила от него письмо оттуда, — он умоляет ее приехать к нему. И только она кончила рассказывать мне про это, как я увидела вас из окна. Вы шли по улице, и я спросила Синтию, знает ли она вас, а она сказала, что никогда в жизни вас не видела.
— Женщины забывают так быстро! — вздохнул Псмит.
— Единственное оправдание, которое я могу подыскать для вас, — бушевала Ева полушепотом, поскольку кто-то вышел из дверей и терраса уже не была в их полном распоряжении, — что вы сумасшедший. Стоит мне вспомнить, что вы наговорили мне про бедняжку Синтию в тот день на озере, стоит вспомнить, сколько сочувствия я потратила на вас зря…
— Отнюдь не зря, — твердо поправил ее Псмит. — Оно потрачено вовсе не зря. Благодаря ему я полюбил вас еще больше, если только это возможно.
Ева полагала, что начала тираду, которой ей хватит, пока она полностью не изольет свое возмущение и не успокоится. Но эти немыслимые слова оборвали нить ее филиппики настолько непоправимо, что она могла только уставиться на него в изумленном молчании.
— Женская интуиция, — проникновенно продолжал Псмит, — несомненно, уже давно подсказала вам, что я люблю вас с пылом, для выражения которого в моем убогом лексиконе не найти достойных выражений. Справедливо, как вы хотели заметить, мы знакомы относительно короткое время, если измерять его днями и часами. Но что с того?
Ева подняла брови. Голос ее был холоден и враждебен.
— После того, что произошло, — сказала она, — мне, видимо, не следует удивляться тому, что вы способны на все, но тем не менее вы действительно выбрали эту минуту, чтобы… чтобы сделать мне предложение?
— Если воспользоваться вашим любимым словом, то да.
— И думаете, что я отнесусь к этому серьезно?
— Естественно, нет. На данное признание я смотрю исключительно как на пробный выстрел. Если угодно, можете считать его официальной заявкой. Я хочу только быть формально зачисленным в претендента на вашу руку. Я хочу, чтобы вы, если вы будете столь добры, просто учли мои слова и время от времени их вспоминали бы. Как выразился бы товарищ Кутс — мой юный друг, который еще не был вам представлен, — прожуйте это дело хорошенько.
— Я…
— Не исключено, — продолжал Псмит, — что в черную минуту — а черные минуты бывают у нас всех, даже у самых солнечных натур, — вы скажете себе: «Никто меня не любит!» Так вот, мне хотелось бы, чтобы в подобную минуту вы не преминули добавить: «Нет, я ошибаюсь. Есть кто-то, кто меня любит». Вначале, возможно, это будет дарить лишь слабое утешение, но постепенно с течением дней, которые мы будем проводить в постоянном общении, моя натура развернется перед вами точно лепестки робкого цветка под солнечными лучами и…
Глаза Евы раскрылись еще шире. Она полагала, что уже ничему не удивится, но тут осознала свою ошибку.
— Неужели вы намерены остаться здесь и теперь? — ахнула она.
— Всенепременно. А что?
— Но… но что помешает мне сообщить всем, что вы не мистер Мактодд?
— Ваша добрая благородная душа. Ваше великодушное сердце. Ваша ангельская снисходительность.
— О!…
— Учитывая, что я только потому явился сюда в качестве Мактодда… А если бы вы его видели, то поняли бы, что он отнюдь не тот, за кого утонченный и брезгливый человек позволит принять себя с легким сердцем… Итак, учитывая, что я взял на себя обязанности дублера только для того, чтобы проникнуть в замок и быть поближе к вам, то не думаю, что у вас достанет духа допустить, чтобы меня вышвырнули вон. Попробуйте понять, что произошло. Когда лорд Эмсуорт начал болтать со мной, принимая меня за товарища Мактодда, я позволил ему пребывать в заблуждении исключительно из деликатности — чтобы не ставить его в неловкое положение. Даже когда он сообщил, что мне предстоит поехать с ним в Бландингс на пятичасовом поезде, я твердо знал, что никуда не поеду. И, лишь увидев, как вы беседуете с ним на улице, а потом услышав от него, что он в ближайшем будущем ожидает вашего прибытия под свой гостеприимный кров, я решил, что для смелого человека иного выхода не остается. Вспомните! Уже дважды в тот день вы исчезали из моей жизни — могу ли я добавить: забирая с собой солнечный свет? — и я испугался, что вы исчезнете из нее навсегда. Как ни тяжко мне было в нарушение правил хорошего тона обманом проникнуть в эту обитель счастья, иного способа я не нашел. И вот я здесь!
— Нет, вы все-таки сумасшедший.
— Ну, как я уже упомянул, с течением дней у вас будет масса удобных случаев изучить мою личность, и вполне возможно, что со временем любовь честного сердца может показаться вам достойной вашего внимания. Могу добавить, что полюбил вас с той минуты, когда увидел, как вы прячетесь от дождя под маркизой на Дувр-стрит, и, помнится, так и сказал товарищу Уолдервику, когда краткое время спустя он остановил меня, чтобы поболтать о своем зонте. Я не настаиваю на немедленном ответе…
— Еще бы!
— Я лишь говорю: «Подумайте об этом». Это не причинит вам душевных терзаний. Другие же любят вас. Фредди Трипвуд любит вас. Так добавьте меня к. списку. Ничего другого я не прошу. Время от времени вспоминайте меня. Подумайте о том, что ко мне можно мало-помалу приобрести вкус. Не исключено, что маслины, когда вы попробовали их в первый раз, вам не понравились, и не исключено, что теперь они вам нравятся. Предоставьте мне тот же шанс, какой предоставили маслинам. Вспомните также, как мало, в сущности, вы можете поставить мне в вину. Если вы вдумаетесь, к чему в конечном счете все сводится? Поставить мне в вину вы можете лишь одно — что я не являюсь Ролстоном Мактоддом. Но как относительно мало число людей, которые являются Ролстоном Мактоддом. Размышляйте в таком духе…
