Филип Рот - Болезнь Портного
— …наш посланник, — декламирует равви Уоршоу. — Теперь он становится нашим посланником…
Только интонация его вдруг изменилась. И как!
— …этот человек с менталитетом сводника! — гневно обрушивается равви на меня. — С мировоззрением жокея! Что для него является высшим достижением человеческого опыта? О, для него важнее всего на свете сидеть в ресторане с длинноногой курвой! С потаскушкой в чулках телесного цвета!
— Послушай, По-чи-та-е-мый, я уже большой мальчик — так что можешь прекратить свои праведные речи! Ты выглядишь смешным! Да, я предпочитаю сексуальных красоток холодным уродинам — разве это трагедия? Зачем же рядить меня в одежды лас-вегасского прожигателя жизни? За что меня приковали к стульчаку? За то, что я люблю модную девчонку?!
— Любишь? Ты? Тьфу на тебя! Ты любишь только Себя, мальчик! Себя — с заглавной буквы! У тебя вместо сердца — пустой холодильник! У тебя кровь — из кристалликов льда! Удивляюсь, что ты еще не позвякиваешь при ходьбе! Модная девчонка — так называемая модная девчонка — всего лишь оперение для твоего члена! Вот и все ее предназначение, Александр Портной! Как ты обошелся со своими перспективами?! Омерзительно! Слышится любовь? Произносится: п-о-х-о-т-ь! Произносится: са-мо-влюб-лен-ность.
— Но я почувствовал какое-то шевеление в душе — тогда, у «Говарда Джонсона»…
— Это шевелится твой член, болван!
— Нет!
— Да! Это единственное, что в тебе когда-либо шевелилось! Что ты скулишь? Ты превратился в большой мешок полный обид! Ты зациклен на самом себе с первого класса, черт подери!
— Неправда!
— Правда! Правда! Голая правда, приятель! Страдающее человечество — пустой звук для тебя! Страдания человечества всего лишь прикрытие для тебя, парень, и нечего обманывать самого себя! «Посмотрите! — взываешь ты к своим собратьям. — Посмотрите, кого я трахаю: десятиметровую манекенщицу! Я получаю бесплатно то, за что другие платят по триста долларов! Разве это не триумф, а, ребята? Разве триста долларов не щекочут самолюбие? Конечно, щекочут! Только как насчет того, кого ты любишь, Портной?
— Послушайте! Разве вы никогда не читали «Нью-Йорк Таймс»? Всю свою сознательную жизнь я защищаю права беззащитных! Пять лет я боролся в рядах Американского Союза за Равноправие неизвестно ради чего. А перед этим работал в комитете Конгресса! Я мог бы зарабатывать в два, в три раза больше, чем я зарабатываю сейчас! Но я не стал открывать частное дело! А теперь меня назначили — неужели вы не читаете газет?! — заместителем председателя Комиссии по обеспечению равных возможностей? Я сейчас готовлю специальный отчет о дискриминации при продаже недвижимости…
— Херня все это! Ты — уполномоченный по пизде, а не по равным возможностям! Вот артист! Жертва задержки развития! Все суета, Портной, но ты в этом превзошел всех! Сто пятьдесят пунктов коту под хвост! И зачем тебе надо было перескакивать через два класса, дружок?
— Что?
— Зачем ты заставлял отца тратить на тебя такие деньги? Вспомни, сколько он присылал тебе на расходы, когда ты учился в Антиох-Колледж? Конечно, во всех твоих ошибках виноваты родители, не так ли, Алекс? Все, что в тебе плохого — это от них. А все твои достижения — плод твоих собственных усилий! Ах ты, неблагодарный! Ледяное сердце! Почему тебя приковали к унитазу? Я скажу тебе, почему: это наказание исполнено поэзии. Ты обречен дрочить свой член до окончания века. Дергай свой член ныне и присно и во веки веков! Вперед, уполномоченный — дрочи! Ибо твой вонючий путц — единственное, к чему ты относился с искренней сердечностью.
emp
Облачившись в смокинг, я заезжаю за Мартиникой. Она еще в ванной. Дверь в квартиру она оставила открытой — очевидно, для того, чтобы не вылезать из-под душа, когда я приду. Мартышка живет на последнем этаже большого современного дома в районе восточных восьмидесятых улиц, и мне становится немного не по себе при мысли о том, что в эту квартиру мог бы преспокойно проникнуть кто угодно — подобно тому, как только вошел сюда я. О чем я и сообщаю Мартышке через задернутую занавеску в ванной. Она прижимается ко мне влажной щекой.
— Почему кому-то заходить ко — мне? — спрашивает она. — Я все деньги храню в банке.
— Твой ответ меня не удовлетворяет, — говорю я, и возвращаюсь в гостиную, стараясь не раздражаться по пустякам.
На кофейном столике лежит лист бумаги. Наверное, какой-то ребенок заходил, думаю я, увидев издали эти каракули. Нет-нет, просто я впервые знакомлюсь с рукописным наследием Мартышки. Эта записка уборщице. Хотя сперва я подумал, что это — записка от уборщицы.
Но почему? Почему я решил, что это — записка от уборщицы? Только потому, что Мартышка — «моя» женщина, и, следовательно, Не может так писать?
дырыгая пажалуста памой пол возли ванной и
низабудь пратереть пылль между аконными рамами
мэри джейн р
Я перечитал записку трижды, и каждый раз — как это случается с некоторыми текстами — обнаруживал все новые оттенки смысла и скрытые подтексты; я трижды перечитал записку, находя все новые свидетельства тому, какие неисчилимые беды грядут на мою бедную задницу. Почему я не оборву наш «роман» сию же секунду? О чем я думал в Вермонте!? Взгляните на это «пажалуста» — да в ней не больше, чем в киношной декорации! А «низабудь»?! Разве не так произносят это слово проститутки? Но хуже всего дело обстоит со словом «дырыгая». Надо же так искалечить полное нежности и любви слово. Какое душераздирающее открытие! Сколь ненатуральными, неестественными могут быть человеческие взаимоотношения! Эта женщина не поддается обучению! Ее уже не исправить! Да по сравнению с ее детством можно считать, что я вырос в аристократических кругах Бостона! Что нас может связывать? Ничего!
Взять, например, телефонные звонки. Я зверею от этих се телефонных звонков! Помните, как очаровательно по-детски она предупредила меня о том, что будет звонить все время? Она действительно звонит все время! Я сижу у себя в офисе, у меня приемный день. Ко мне пришли родители психически больного ребенка. Они жалуются, что ребенка морят голодом в городской клинике. Они пришли со своей жалобой именно ко мне, а не в департамент здравоохранения, потому что один блестящий юрист из Бронкса сказал им, что их ребенок — несомненная жертва дискриминации. Между тем, я звонил главному врачу клиники, и тот сказал мне, что ребенок отказывается принимать какую бы то ни было пищу — держит ее во рту часами, но не глотает. И вот я пытаюсь объяснить этим людям, что ни их ребенок, ни они сами не подвергаются никакой дискриминации. Мой ответ поражает их, как гром среди ясного неба. Он и меня поражает. «Он бы проглотил все, как миленький, если бы у него была такая мать, как у меня», — думаю я про себя, одновременно выражая искреннее сочувствие проблемам моих посетителей. Но они заявляют, что не уйдут из этого кабинета, пока не поговорят с мэром. Они уже заявляли одному из сотрудников моего отдела, что не уйдут, не повидав «председателя Комиссии». Отец ребенка заявляет, что он постарается изо всех сил, чтобы меня уволили — чтобы уволили всех, кто не хочет помочь беззащитному маленькому ребенку, которого морят голодом только потому, что он пуэрториканец!
— «Эс контрарно а ла леи дискриминар контра куалькер персона», — цитирует мне папаша из двуязычной книжки, выпущенной городской комиссией по обеспечению равных возможностей.
Эту книжку написал я.
В эту минуту раздается телефонный звонок. Пуэрториканец орет на меня по-испански, моя собственная мать замахивается на меня из детства ножом, — ив это время секретарша сообщает мне, что на проводе мисс Рид. Это уже третий ее звонок за сегодняшний день.
— Я соскучилась, Арнольд, — шепчет Мартышка.
— Я сейчас занят. Извини.
— Я люблю тебя.
— Да-да, замечательно… Давай мы обсудим это позднее, ладно?
— Как я хочу, чтобы твой длинный член оказался в моей пизде…
— До свидания!
Что еще меня не устраивает в ней, раз уж мы начали об этом говорить? Она шевелит губами, когда читает. Серьезно. Представьте, каково мне сидеть за обедом с двадцатидевятилетней женщиной, у которой со мной роман, — и смотреть, как она шевелит губами, выбирая на газетной странице кинофильм, на который мы могли бы сходить. Я знаю, на что мы пойдем еще до того, как она сообщает мне об этом. Я читаю по ее губам! Я приношу ей книги — думаете, она таскает их со съемки на съемку для того, чтобы читать? Дудки! Она хочет произвести впечатление на фотографа, на прохожих, на совершенно незнакомых людей! Посмотрите, какая она разносторонняя! Видите эту девушку с потрясающей попкой? У нее в сумочке книга! С настоящими словами! На следующий день после возвращения из Вермонта я подарил ей экземпляр «Воспоем ныне славу знаменитым людям». Вложил в книгу карточку с надписью «Потрясающей женщине», упаковал ее как подарок, и вечером преподнес Мартышке.
