Джером Джером - Досужие размышления досужего человека
О, сыны Израилевы, неужто телец, пусть изукрашенный и сияющий, стоит таких жертв?
Не далее как вчера я беседовал с одним богачом. Он называет себя финансистом, что бы это ни значило. Каждое утро зимой и летом, в четверть восьмого, перекусив на бегу, он покидает свой прекрасный дом в двадцати милях от Лондона и едва успевает вернуться, чтобы переодеться к изысканному ужину, к которому почти не притрагивается, потому что слишком устал. Две недели в Остенде не в сезон – вот и весь отдых, и то, если родные уговорят его дать себе передышку. Причем с собой он берет секретаря, принимающего и отправляющего сотни телеграмм в день, а телефонный аппарат с прямой линией установлен в спальне.
Кстати, про телефон. Весьма полезное изобретение, не находите? Деловые люди уверяли меня, что они без телефона как без рук. Я же, напротив, удивляюсь, как им удается заниматься чем-нибудь полезным, если это дьявольское изобретение находится на расстоянии в сто ярдов. Я готов представить Иова, Гризельду или Сократа, для которых этот прибор стал бы очередным испытанием долготерпения. Особенно Сократа. Трехмесячный абонемент – и знаменитый философ окончательно растерял бы свою репутацию.
Сам я не столь крепок. Однажды мне пришлось целый месяц прожить в помещении с телефоном, – если это можно назвать жизнью. Говорят, еще пара месяцев, и я смирился бы, однако я знавал бесстрашных и мужественных людей, способных четверть часа проторчать перед аппаратом, дожидаясь ответного звонка. По их словам, поначалу они бушевали, потом сломались. Либо вы растопчете эту машинку, либо она растопчет вас – третьего не дано.
Допустим, вы хотите увидеть приятеля, живущего неподалеку. Всего-то и нужно, что снять шляпу с крючка и потратить пять минут на дорогу. Тут в поле вашего зрения попадает телефонный аппарат, и вы решаете удостовериться, что приятель на месте. Вы дюжину раз жмете на рычаг, кипите от возмущения, бросаете трубку и садитесь сочинять гневное письмо в телефонную компанию, когда наконец вам отвечают.
Вы хватаете трубку и орете:
– Это безобразие! Я звоню битых полчаса! Набирал целых двадцать раз! (Бессовестное вранье, от силы шесть, да и полчаса – изрядное преувеличение.) Я буду жаловаться! Для чего мне нужен телефон, если он не отвечает? Не говоря уже о том, во сколько мне обходятся ваши услуги! Я целое утро торчу у аппарата!
– Что? Что вы сказали? Простите, не расслышала.
– Я сказал, что битый час пытаюсь дозвониться. Я буду жаловаться!
– Что случилось? Не держите трубку так близко. Я вас не слышу. Какой вам номер?
– Теперь уже не важно! Я спрашиваю, почему вы не отвечаете?
– Восемьсот? А дальше?
На мгновение вы теряете дар речи. Для выражения ваших чувств потребны иные средства: взрывчатка, топор или револьвер, но за неимением таковых вы смиренно просите соединить вас с номером четыре-пять-семь-шесть.
– Четыре-девять-семь-шесть? – уточняет телефонистка.
– Нет. Четыре-пять-семь-шесть.
– На конце семь-шесть или шесть-семь?
– Да нет же! Не шесть-семь, а семь-шесть, хотя я уже ни в чем не уверен.
– Так определитесь, чего вы хотите. Вы держите меня на проводе целое утро.
Вы сверяетесь с записной книжкой, и наконец вас соединяют. И вот вы стоите, крепко прижав трубку к уху, и ждете.
Мужчина, который вытянулся в струнку, прижимая к уху телефонную трубку и напряженно вслушиваясь в пустоту, представляет собой весьма нелепое зрелище. Болит спина, болит голова, даже волосы на голове ноют от боли. Сзади открывается дверь, кто-то входит. Не оборачиваясь, вы чертыхаетесь – дверь раздраженно захлопывается. Вы тут же соображаете, что это была Генриетта, которую вы обещали сводить на ленч в половине первого. Все верно: вы угодили в сети этого дьявольского изобретения ровно в полдень, с тех пор прошло полчаса. Вся жизнь успевает промелькнуть перед вашим мысленным взором. Вы готовы сдаться, вы почти убедили себя, что овчинка выделки не стоит, когда телефонистка интересуется, закончили вы разговор или нет.
– Что? – От возмущения вы подскакиваете на месте. – Да я его и не начинал!
– Тогда поторопитесь, вы держите линию.
Проглотив обиду, вы делаете еще одну попытку.
– Алло? – лепечете вы на последнем издыхании, и тут – о радость, о мука! – слышите далекий голос:
– Слушаю.
– Это четыре-пять-семь-шесть?
– Что?
– Это вы, Уильямсон?
– Что? Кто это?
– Это восемь-один-девять, я Джонс.
– Бонс? Какой Бонс?
– Мистер Уильямсон, это вы?
– Кто? Я? А вы кто такой?
– Я Джонс! Мистер Уильямсон на месте?
– Кто?
– Уильямсон. У-иль-ям-сон.
– Сон? Какой сон? Ничего не слышу.
Проявляя нечеловеческое упорство, вы с трудом втолковываете болвану на том конце провода, что вам нужен мистер Уильямсон.
– Он только что вошел, – сообщает тот, и вы хватаете шляпу и выбегаете на улицу.
И вот вы на месте.
– Я к мистеру Уильямсону.
– Простите, сэр, но его нет.
– Как нет? Вы же сказали по телефону, что он только что вошел!
– Ничего подобного! Не вошел, а вышел!
Вы возвращаетесь к себе и усаживаетесь напротив телефона. Тот висит себе на стене, довольный и невозмутимый. Будь перед вами прибор попроще, его часы были бы сочтены. Отбойный молоток или кочерга – и ненавистный аппарат разлетелся бы на осколки по числу жителей Лондона. Однако поскольку вы не доверяете всяким электрическим штуковинам, да и сам черный ящик с изогнутыми проводами выглядит зловеще, вы ограничиваетесь проклятиями.
Впрочем, эти неприятности ничто по сравнению с тем коварством, с которым телефон вторгается в вашу жизнь, когда звоните не вы, а вам.
Допустим, вы по горло завалены работой, и окружающим даны строгие указания вас не беспокоить. К примеру, после плотного ленча сидите в своем кабинете, погрузившись в раздумья. Вы смежили веки, дабы ничто не прервало хода ваших размышлений, и, кажется, нет на свете силы, которая способна вытащить вас из кресла. Внезапно звонит телефон. Вы вскакиваете, словно ошпаренный, лихорадочно соображая, что это было: выстрел в упор, динамит? Поначалу вы малодушно решаете не снимать трубку, словно от этого ненавистный аппарат угомонится. Плохо ж вы его знаете. Телефон продолжает звонить с промежутками в десять секунд. Бежать некуда, замотать голову не во что, и вы решаете шагнуть навстречу судьбе.
– Что? Что вам нужно? – орете вы в трубку.
В ответ – неразборчивое бормотание, которое перекрывает площадная брань двух незнакомцев. Этот аппарат будто словно специально предназначен для четкой передачи ругательств, в то время как обычный разговор он воспроизводит неразборчиво. Вот и сейчас ругань незнакомцев может слышать каждый лондонский абонент.
Вклиниться в их диалог не стоит и пытаться, а когда незнакомцы выдыхаются, вы снова беретесь за трубку. Там по-прежнему тихо. Вас переполняют злость и сарказм; впрочем, что толку источать яд, если вас никто не слышит?
Спустя четверть часа молчание в трубке нарушается вопросом:
– Алло, вы тут?
– Тут.
Девичий голосок интересуется, что вам угодно.
– Мне? Да, собственно, ничего.
– Тогда почему вы держите линию? – возмущается она. – Телефон – не игрушка!
Захлебываясь от возмущения, вы пытаетесь объяснить, что звоните не вы, а вам!
– Кто?
– Почем мне знать?
– Очень жаль, – резюмирует телефонистка.
Вы швыряете трубку на рычаг и возвращаетесь в кресло, но не успеваете усесться, как телефон трещит снова. Вы хватаете трубку, чтобы выпалить, кто, черт возьми, звонит, и какого дьявола ему нужно?!
– Не кричите, ничего не разобрать. Что берете?
– Я? Ничего! Оставьте меня в покое!
– Гонконгских по семьдесят четыре нет.
– И на здоровье!
– Возьмете зулусских?
– О чем вы говорите?
– Зулусские идут по семьдесят три с половиной.
– Мне их и даром не надо! Кто вы?
– Гонконгских по семьдесят четыре не предвидится. Постойте, дайте мне полминуты… Вы еще здесь?
– Здесь, но вы принимаете меня за другого.
– Гонконгские уходят по семьдесят четыре и семь восьмых.
– Да пошли ваши гонконгские к черту, и вы вместе с ними! Вы принимаете меня за другого!
– Другого?
– Я не тот, кто вам нужен.
– А кто вы?
– Восемь-один-девять. Я – Джонс.
– Восемь-один-девять? А это не один-девять-восемь?
– Нет.
– Ясно, до свидания.
– И вам счастливо.
Можно ли после такой встряски спокойно дописать статью о европейском кризисе? И это еще не самое страшное зло, которое исходит от телефона. Я только что рассуждал – пусть и не вполне серьезно – на щепетильную тему тщеты богатства, когда одно упоминание о дьявольском аппарате вызвало поток красноречия, который наверняка приведет в бешенство моих критиков, если, паче чаяния, это эссе – не иначе как в наказание за их грехи – попадет к ним в руки. Посему вернемся к моей исповеди, вернее, к исповеди моего приятеля-миллионера.
Однажды после обеда мы сидели в его роскошной столовой и курили сигары.
