Александр Шаргородский - Колокольня Кваренги: рассказы
— Ты собралась в Америку, мишуге, — сказала бабушка, — ты же даже не знаешь американского!
— Я не знаю?! А «плиз»?!
— Вус?
— Плиз?
— Что это, «плиз»?
— Я не знаю, но ты говоришь «плиз» — и перед тобой раскрываются все двери! Во-первых, я знаю «плиз». И, во-вторых, — кто в Америке говорит по-американски? Президент?!! Так я не собираюсь им становиться. Но нормальные люди говорят по-еврейски — в магазинах, лавках, на базаре.
— И где ты там будешь жить, швестерке?
— В Нью-Йорке.
— У тебя ж там нет хаты.
— Какая хата? Я буду жить в билдинге.
— В билдинге? Что это за штука, билдинг?
— Билдинг — это хата, которую не поджигают! Мне надоело жить в хате, которую каждый год жгут и каждые полгода грабят! Я уже три года хочу жить в билдинге! Я хочу пожить на земле, которую не поливают нашей кровью.
— Ты всегда была мечтательницей, — протянул дед и погладил куру, — спасибо тебе за подарок!
— Я ее не дарю, — сказала Бася, — я вам дарю яйца. Куру вы мне вернете.
— Как мы тебе ее вернем, швестерке?
— Привезете в Америку.
— Ты хочешь, чтобы мы специально поехали в Америку отвозить тебе куру?
— Вы приедете в Америку и так.
— С чего ты взяла?
— Все евреи приедут в Америку, — сказала Бася. — Все евреи будут жить в билдингах.
Она обняла деда, бабушку, куру.
— Ну, я пошла.
— Куда?
— В Одессу, на пароход…
Так в хате впервые появилась живая кура. Ей отвели отдельную комнату. В угол, где она сидела, бабушка положила вышитую салфетку.
На следующее утро дед встал веселый и после молитвы направился в комнату куры. Та важно сидела в углу.
— Два яйца, пожалуйста, — сказал дед.
Кура не реагировала.
— Что ты с еврейской курой говоришь по-русски, — заметила бабушка и ласково проговорила, — цвей эйер, — и почему-то добавила, — плиз.
Кура не повела и головой.
— Мы не в Америке, — сказал дед. — «Плиз» открывает все в Америке. И потом, почему мы решили, что она должна поднести нам завтрак? А может, это обед?..
Они сели во дворе на солнце и стали ждать обеда.
— Я приготовлю яйца вкрутую, — мечтательно сказала бабушка.
— Ты как хочешь, — возразил дед, — а я выпью свое сырым. В сыром больше силы. Шаляпин пил сырые.
— Шаляпин — певец, — заметила бабушка, — великий певец.
— А, может, я хочу тебе спеть? — сказал дедушка. Он огладил бороду:
Ба мир биз ду шейн
Ба мир биз ду…
Он пел минут пять.
— А, как? Это без яйца. А что будет с яйцом?!..
Обед кура тоже не поднесла.
— Что можно было ожидать от твоей сестры, — ехидно заметила бабушка, — «кулак антисемита»!! Что можно ожидать от человека, который на свадьбу дарит телегу?!
— Чем тебя не устраивала телега? — спросил дед.
— А тем, что у нас тогда не было коня! А мой брат, между прочим, подарил нам коня.
— Когда уже не было телеги, — сказал дед. — Есть волосы — нет расчески, есть расческа…
— Нету яиц! — закончила бабушка.
Дед долго молчал. Гладил бороду. Щурился на солнце.
— Куриные мозги, — наконец сказал он.
— Что? — спросила бабушка.
— Мы идиоты, — сказал дед, — глупее куры. Сегодня же суббота, Неся. Мы забыли, а она — помнит. Кура снесет нам яйца к царице-субботе.
Как только взойдет луна, она озарит своим загадочным светом угол, и ты увидишь два яйца, необыкновенных, как жизнь еврея.
Взошла луна. Она светила мертвым светом с черного неба — угол был пуст. Курица спала, удобно устроившись на дедушкиной подушке.
— Возможно, в субботу нельзя нести яйца? — предположила бабушка.
— В Торе об этом ничего нет, — заметил дед.
Он разлил остатки бессарабского вина и произнес над ним субботнее благословение. Потом он произнес молитву над зерном, поскольку булки не было, сказал «Аминь», и они молча жевали эту нехитрую пищу.
Яиц не было и на следующий день, и на второй, и на третий…
— Ну, что ж, — сказала бабушка, — если ты не хочешь, чтоб мы съели твои яйца — мы съедим тебя.
— Как мы можем ее съесть, — спросил дед, — когда мы должны отвезти ее в Америку, моей сестре?
— Если мы ее не съедим, — заметила бабушка, — некому ее будет отвозить в Америку. Мне кажется, что брат важнее, чем кура. Даже для твоей сестры.
— То есть, ты хочешь ее зарубить?!
— Я хочу есть! Почему, когда такой аппетит — нечего жрать?
— Закон шевелюры, — пояснил дедушка.
— Я бы с удовольствием съела отварной кусочек.
— А я б жареный.
— Хорошо, жареный — так жареный, — согласилась бабушка, — и еще я тебе начиню шейку — луком, шкварками и мукой.
— Побольше лука, — попросил дедушка, — а из ножек сделай студень с чесночком и хреном. Ты еще помнишь, как он делается?
— А как же! Я ж его делала на нашу свадьбу. И редьку с медом.
— У-у, михае, — у деда потекли слюнки, — сделай сегодня такую же.
— Хорошо.
— И штрудел с антоновкой! Я люблю штрудел с антоновкой!
— Что за вопрос — все приготовлю! Только где взять редьку, мед, антоновку?
Дед несколько пришел в себя.
— … И лук, и чеснок, — печально произнес он, — и муку?.. Но кура-то у нас есть! Идет царица-суббота, ты успеешь приготовить куру к ее приходу? Богу будет угодно видеть куру на нашем столе.
— Конечно, — сказала бабушка, — сейчас поставлю кастрюлю, а ты пока зарежь.
— Кого? — не понял дед.
— Куру.
— Я?!
— Ну, а кто же? Шойхета-то нет.
— Да, да, — горестно протянул дед, — это печально… Но по еврейским законам куру может зарезать только он. Иначе ее нельзя есть.
— А если шойхета зарезали?
— Не знаю. В Талмуде нет ни слова, кто должен зарезать куру, если зарезали шойхета.
— Талмуд предполагает, что его читают умные люди, — сказала бабушка — и они должны понимать: если нет шойхета — режет обычный мужчина.
— Как?! — вскричал дед. — Она же не будет кошерной?! Кура будет трефной!
— Лучше остаться живым, но трефным, чем кошерным, но мертвым, — сказала бабушка и протянула ему нож. — Иди, суббота приближается.
— Убери нож! — приказал дед. — Я должен посоветоваться с Богом.
— Только побыстрее — предупредила бабушка, — уже восходит луна.
— Я хочу с Ним поговорить с глазу на глаз, — сказал дедушка и вышел из хаты.
Он сел посреди двора и поднял к небу свои молодые глаза. Дед не любил отвлекать Бога. Он не считал себя столь важной персоной. Он отвлекал Его только тогда, когда речь шла о жизни и смерти, то есть последнее время почти каждый день — то казаки, то погром, то красные, то белые, и каждый хотел срубить его голову. И зачем она так им нужна?..
И каждый раз он обращался к Богу, и Бог оставлял его башку на плечах.
Сейчас он решил вновь побеспокоить Бога — речь опять шла о жизни и смерти. А умирать не хотелось, даже с половой на плечах. Во-первых, он очень любил жену, во-вторых, хотел повидать сына, и, в-третьих, просто хотел жить — сидеть на солнце и пить бессарабское вино.
— Боже, — начал он, — прости меня, что я тебя отвлекаю. Но взгляни, как мы живем, хотя бы одним глазом: хлеба — нет, вина — нет, шойхета — нет. Есть только кура. Разреши мне ее убить не по правилам. Тем более, что она — паскуда! Не снесла обещанных яиц, цвей эйер с кулак антисемита, не знаю, видел ли Ты его, но я видел не один раз. Разреши мне зарезать эту паскуду не по правилам, а? Не может быть, чтобы ты считал, что лучше быть кошерным и мертвым, чем трефным, но живым! Столько евреев уже отправлено на небо, может, стоит несколько оставить на земле? Разреши мне, о Боже…
К утру Бог, видимо, разрешил, поскольку дед вошел в хату с ружьем.
— Где паскуда? — спросил он.
— Ты спятил, — сказала бабушка, — с ружьем на куру! Это же не медведь! — и протянула деду нож. — Вот, пожалуйста.
Дед взял и долго рассматривал орудие убийства.
— Ну, чего ты ждешь?
— Он тупой, — ответил дед, — я не мог им отрезать колбасу, а ты хочешь, чтоб я зарезал куру!
— Когда ты резал колбасу?! — удивилась бабушка — Полтора года мы не видели колбасы! Во сне?
Дед стоял с ножом в руке и не двигался.
— Ну, — спросила бабушка, — ты не в силах зарезать куру?
— Я не в силах ее поймать, — ответил дед.
— Хорошо, тогда поймаю я.
— А твоя вода? — спросил дед. — Как ты побежишь с водой в колене?!
— Пустой желудок хуже воды в колене, — ответила бабушка и начала носиться за курой. Та бегала, летала, кудахтала и не поддавалась. Бабушка опрокинула стол, скамейку, ведра. Наконец, она упала.
— Если хочешь, — дед протянул ей нож, — можешь ее зарезать, а я поймаю.
И, не дожидаясь ответа, начал погоню.
Кура была проворнее деда, несмотря на то, что дед когда-то был николаевским солдатом. Она ловко уходила от него, взлетала из-под рук, наконец, дед выдохся. Он сел и печально смотрел на куру.
