Евгений Крыжановский - От аншлага до «Аншлага»
У нас он с первого появления на сцене дал понять, что отсиживаться в тени других не собирается. Дебют в «Христофоре» состоялся у Шуры в спектакле «Кавалеры приглашают дамов», где мы все, пока Анатолий Длусский поет свои песни в длинном эффектном черном пальто, выстраиваемся в национальных белорусских костюмах в глубине сцены вдоль задника и дополняем декорации. Перед спектаклем, никому ничего не сказав, Шура пошел в нашу костюмерную, где, как я считал, кроме трех пар брюк и двух рубашек ничего не было, нашел там огромный кусок красной ткани и белую рубашку с жабо и романтическими манжетами и отворотами, подпоясался этой красной тканью, как венгр или молдаванин, лихо натянул на чуб фуражку типа казачьей, прикрепил к рубашке розочку, распушил свои роскошные усы и в таком виде предстал вместе с нами перед зрителями. Если бы вы еще увидели его изящно отставленную в сторону ножку в красивом лакированном ботинке и загадочную улыбку на лице, то поняли бы, почему он сразу же перехватил у Длусского внимание чуть ли не всего зала. Так артист Александр Вергунов заявил о себе еще и как о мастере эпизода и заслужил в тот вечер у Длусского оценку: «Ну и гусь!»
Шуру в его проказах, бывает, очень сильно заносит, и он теряет при этом чувство меры, чем вредит нередко, прежде всего, себе. Например, любой мужчина даже с минимальным семейным стажем хорошо знает, что жена — не тот человек, с которым можно безнаказанно шутить. Любой, но не Шура. Как-то, когда жена попросила его выбросить мусорное ведро, он вернулся с улицы с пустыми руками.
— А где ведро? — удивилась жена.
— Но ты же сама попросила его выбросить, — сделав невинные глазки, напомнил ей Шура.
Что было потом, мы от него добиться так и не смогли. Но уроки жизни помнит Шура не очень долго. Через некоторое время, когда жена поручила ему посмотреть на плите картошку, он сходил на кухню, но через минуту вернулся обратно в комнату к телевизору. Вскоре в доме запахло гарью. Жена бросилась на кухню, выключила газ и стала отчитывать Шуру. Он пытался ей доказать в ответ, что ее упреки необоснованны, так как он в точности исполнил поручение и на картошку «посмотрел», но в итоге спать ему в тот день пришлось ложиться на пустой желудок.
Бывали случаи, когда Шура страдал, будучи вообще непричастным к происшествию, а только из-за своей репутации. Один раз и я невольно его «подставил». Как-то, сидя в кабинете нашего директора Юрия Лесного, я разговаривал по телефону и машинально рисовал авторучкой на лежавшем передо мной каком-то листке бумаги чертиков, солдатиков и прочую чепуху. Есть у меня такая нехорошая привычка. Окончив разговор, я ушел из кабинета, оставив листок на столе и даже не посмотрев, что на нем было написано до меня. Придя назавтра на работу, я стал свидетелем разноса, который устроил Лесной ничего не понимавшему Вергунову. Оказалось, что кто-то испортил дурацкими рисунками очень важный, присланный нам из какого-то посольства документ, который Лесной должен был куда-то, кажется в ОВИР, нести! Ни секунды не сомневаясь, что это дело рук Шуры, директор наш сразу на него налетел. И только мое чистосердечное раскаяние спасло Вергунова от грозившей ему суровой расправы, хотя справедливости ради должен признать, что до моего прихода ему уже немало из-за меня досталось.
Шура — очень бескорыстный человек, у него необычайно добрая, отзывчивая душа. Ему всем хочется помочь, везде он находит людей, нуждающихся в его поддержке. Недавно, когда мы ехали на пару дней на выступления в город Рославль Смоленской области, Вергунов пришел к автобусу с огромным багажом. И нам стало очень стыдно, когда, выслушав все наши ехидные замечания, Александр объяснил, что у него в Рославле есть знакомый, у которого четверо детей, и что это им он везет в подарок одежду.
Интересы Вергунова достаточно разнообразны: мало того, что он талантливый артист, так он еще пишет замечательные стихи и прозу, с успехом закончил Московские курсы сценаристов и даже пытался создать свой театр. Последнее, видимо по причине его непрактичности, у Шуры Леонидовича не получилось, и его личный театр не состоялся.
В «Христофоре» Шура остается самим собой и в жизни и на сцене. Однажды перед отпуском мы играли последний спектакль. Такие спектакли на закрытиях сезона в театрах называют почему-то зелеными. Артистам почти официально разрешается баловаться, и начальство смотрит на эти приколы сквозь пальцы. Самое главное условие перед этим — чтоб зритель ничего не заметил (ведь бывают же в театрах и серьезные спектакли). И хоть наш «Христофор» сам по себе театр прикольный, мы все равно отдавали дань традиции и веселились как могли. Я, как всегда, вел программу и практически не уходил со сцены, играя почти в каждом отрывке. А у Шуры было или три, или четыре выхода за вечер. И вот выходит Шура в первом номере. Все нормально, играем, зритель смеется. Я, конечно, настороже, жду подвоха, но Шура отыгрывает номер и, усмехаясь в свои пышные усы, уходит за кулисы. Через несколько других номеров он опять появляется на сцене и опять ничего… Я понимаю, что он просто усыпляет мою бдительность, и остаюсь в полной боевой готовности. Третий отрывок — и опять ничего. Только усами шевелит, как таракан. И тут до меня доходит — ничего ни придумал на этот раз наш главный разыгрывательщик, вот и осталось только шевелить усами. Слабак. Сыграл я дальше с Володей Воронковым один сатирический номер и объявляю следующий, в котором опять играю с Шурой. Я, по сценарию, сажусь за стол (а играл я врача) и говорю: «Следующий». За спиной раздаются шаги и голос: «Здравствуйте, доктор». Я поворачиваюсь и офигеваю. Передо мной стоит какой-то незнакомый дядька и, подло улыбаясь, смотрит на меня. Из-за кулис видны хитрые морды наших артистов, наблюдающих за нами… Я понимаю, что это розыгрыш, что они подговорили какого-то артиста выйти вместо Шурки и сыграть со мной отрывок. Ну, думаю, молодец, хлопец, и текст выучил, и мизансцены знает… Тем временем этот мужик садится передо мной и… Шуриным голосом говорит: «Знаете, доктор, а ведь я к вам по делу…» И вдруг до меня доходит, что этот мужик с идиотской рожей и есть Шура, но только без усов!!! Я свалился под стол от хохота и номер мы еле-еле доиграли…
Оказалось, что Шура, пока я играл с Володькой, умудрился мгновенно намылиться и сбрить усы принесенной для этого бритвой, а потом выйти на сцену в образе больного. Узнать его без усов, было действительно практически невозможно. Вот сбрейте Чапаеву усы — узнаете вы Василия Ивановича? А побрейте Карла Маркса…
Но зато голос Шуры Вергунова сегодня знает каждый белорус ― и по радио, и по телевизору «крутят» бесконечные рекламные ролики, почти что треть из которых озвучивал наш Шурка. Он в этом деле собаку съел. Недаром, параллельно с «Христофором» он уже несколько лет сотрудничает с радио «Альфа».
Шура уже много лет назад, после нескольких разводов, встретил свою Иришу. Практически вырастил и воспитал, как отец, ее сына Сергея. Своя родная дочь, Катюха, вышла замуж за еврея и уехала в Израиль. Теперь Шурка уже дед. Пару лет назад сын Ириши Сергей, окончивший Военную Академию и послуживший в нашей армии офицером, тоже уехал, но уже в Германию (к своему родному отцу). И теперь Шурка с Иришей сами себе хозяева — работают, отдыхают, путешествуют. Завидно.
Солист Большого театра Артур Эйзен, обладатель роскошного баса и замечательный актер, в свое время был назначен официальным исполнителем песни «Широка страна моя родная!» Песня эта, как известно, после «Гимна Советского Союза» и «Интернационала» была третьей в коммунистической иерархии. Конечно, в другое время ее мог спеть всякий, кто захочет, но на правительственных концертах — только он, Эйзен. За каждое исполнение ему была назначена персональная ставка в 100 (сто!) рублей — по тем временам огромные деньги. Так вот, говорят, что приятель Эйзена, первая скрипка оркестра Большого театра, всякий раз «раскалывал» его одним и тем же образом. «Шир-ро-ка-а стр-ра-на моя р-родна-я — аа!» — выводил Эйзен, и сидящий за его спиной скрипач тут же громко сообщал оркестру: «Пять рублей!» «Много в не-ей лесов, полей и ре-ек!» — продолжал Эйзен, и скрипач тут же ему в спину подсчитывал: «Десять рублей!» Оркестр давился от смеха, но труднее всего было Эйзену: до возгласа «Сто рублей!» он еле допевал…
Анатолий Длусский
Мы с Анатолием, как и с остальными артистами нынешнего состава «Христофора», учились в одном институте, только Анатолий, в отличие от нас, занимался на кукольном отделении, поэтому вначале мы смотрели на него снисходительно и даже немного свысока, так как наше отделение актеров театра и кино считалось более престижным и котировалось выше. Правда, благодаря своим песням, Анатолий довольно быстро выделился сначала среди своих однокурсников, а потом стал пользоваться популярностью и во всем институте.
