Николай Ватанов - Метелица
— Почему Фокиных едет четыре персоны, документы ведь нами высланы только на трех?!
— Действительно интересно, почему четыре?! — прервал свои рассуждения профессор. — Не совсем понятно!… Гм… может быть они везут с собой Жучку или любимого петуха, так сказать, единственный сувенир с советской родины?
— Если четвертая персона дог, то его можно будет временно поместить под верандой, — деловито заметила на это Лика.
IIВ океанском просторе попал генерал Мюр в полосу весенних бурь. Корабль сначала замедлил ход, потом стал кружить, нырять на месте. Пассажиры жестоко страдали, выли истошно, требовали немедленной высадки. Лике, дважды выезжавшей напрасно на пристань, стало тошно и на берегу.
— Ну и папка, всегда влипнет, — неодобрительно думала она об отце.
Снова выехала, только получив из Нью-Йорка сообщение, что «генерал» входит в гавань.
Перед самым отъездом профессор успел высказать несколько полезных суждений:
— Эти люди, вырвавшись за границу, несомненно впали в нервный шок, — говорил он, бегая вокруг машины. — По гениальному выражению Достоевского, они уязвлены. Уязвлены западной культурой, свободой, богатством, красивой одеждой, едой. В убогом рубище, с любимым петухом под мышкой, несчастные жмутся к стене…
— О кей, о кей, папочка… Отступи-ка немного!
Лика в сердцах безжалостно вздыбила свой новый Бюик и рывком вынеслась на улицу. Через полтора часа она была уже на пристани. Вдали, в обширном загоне виднелся кучами наваленный скарб — ящики из наструганных досок, распухшие баулы; тиграстые перины, чайники, детские горшки, и вокруг всех этих ужасов, вяло копошилось обиркованное человеческое стадо. У Лики тоскливо засосало в груди и возникло желание сбежать. Но отступать было уже поздно: к ней подскочил длинный, изможденный господин, судя по повязке на руке, благодетель от мировых церквей. Сей господин, не смотря на Лику, обращаясь к какому-то множеству на стороне, побежал на месте.
— Господа, господа! — с укоризной зачастил он. — Что вы с ними делаете? Опаздываете, а люди ждут, волнуются. Мы не знаем, кого куда списывать. Нельзя так, господа…
Лика осторожно оглянулась и определила, что «господа» это она в единственном числе, и это открытие придало ей смелости.
— Позвольте! — сказала она хмурясь. — Пароход опоздал на три дня, я уже выезжала.
Распорядитель обратил свой взгляд на молодую женщину и подобрел.
— Есть, есть в партии такие, помню, — проговорил он уже мягче, узнав, что она приехала за Фокиными. — Но уверены ли вы, что эти… (он, по видимому, затруднился в определении)… эти люди выписаны вами?!. Впрочем обождите, я сейчас позову старшего, познакомлю.
И не дожидаясь ее ответа и согласия, господин побежал зигзагами, как бы следуя по извилистой тропинке, вглубь загона.
У Лики опять что-то оборвалось внутри и, в предчувствии беды, она стала медленно прохаживаться в промежутке от толстого полицейского, охранявшего выход в свободный мир — с одной стороны, и до белокурого мальчика, сидящего на ограде — с другой. Оба, полицейский и мальчик, скучали и были не прочь заговорить с ней (Лика это чувствовала) и потому она, не доходя несколько шагов до заставы, хмурилась, поворачивала и шла в противоположную сторону. Мальчику эта игра наконец надоела, он соскочил с ограды и пошел Лике навстречу.
Тут только Лика рассмотрела, она была близорука, что это вовсе не мальчик, а юноша редкой наружности. Бледненький, стройный, кудри цвета зрелых хлебов, большие серые глаза, и к тому же бархатная курточка и черный, шелковый шлипс.
— Боже мой, на кого он похож?! Из сказки прямо! Руслан или скорей Алеша Попович! — засмотрелась на него Лика. Она знала толк и была внимательна к интересным мужчинам.
— Извините меня, мэм, — тем временем вежливо, но без всякой искательности, отнесся Алеша. — Я слыхал, что вы выписали этих кретинов. Удивительно, как вы могли так влопаться?!
— Почему влопаться? Почему кретины?! — остановилась Лика и почувствовала, что краснеет. — Меня удивляет, молодой человек, ваше замечание!
Однако «молодой человек» пренебрег строгостью ее тона.
— Подождите, сейчас увидите «почему», — проговорил он весело. — Это белорусские сектанты, изуверы. Мы плыли с ними и они всю дорогу нас развлекали. То они отгоняли от себя бесов, то молились своему Даждь-богу, то просто выли со страха. И вот представьте. — … Алеша не без лукавства глянул на Лику. — И представьте, вымолили таки себе в покровительницы прелюбезную этуаль!
Это было уже совсем непочтительно. Лика еще больше покраснела и смешалась.
— Бог знает, что говорите, — нашлась только она. — Но вообще…, я не знаю, что такое «этуаль».
— Я тоже не знаю, — чистосердечно сознался Алеша. — Так любил шутить мой папа, когда мама его спрашивала, что за особа была у него на приеме. — Одна этуалька под вуалькой, — обыкновенно говорил он. — Впрочем, дорогая, успокойся, «с хвистиком и двумя вушками» как оно и полагается.
— Ваш отец видно такой же насмешник как и вы, — не решив еще, за всей глупостью, обидеться ли ей или нет, сказала Лика.
— Нет, мой отец совсем в другом роде, — отчужденно проговорил юноша. — Он материалист и для меня неприемлем.
— Отец неприемлем!! — в сокрушении воскликнула Лика, но ответа уже не получила. Вблизи зароился новый народ и отвлек их внимание.
IIIУ входа почти одновременно появились: несколько мужчин в черных монашеских одеяниях, две разряженных дамы неопределенного возраста, и пожилой господин малых размеров с пышной дамой. На ремешке дама вела откормленного бульдога. Дама стала что-то объяснять полицейскому, оживленно размахивая левой рукой (правую руку бульдог тем временем старательно выдергивал у ней из предплечья).
— Видно что это «наши» и по-английски ни мур-мур, — решил Алеша. — Пойду им на помощь, возможно что они наши спонсэры.
Как только он ушел, из темной прелости закута вынеслась пара: знакомый уже распорядитель и огненный старец в белой, толстовской рубахе на выпуск. Пара быстро приближалась, уверенно кружа по той же волнистой, невидимой тропке. Впереди летел распорядитель, за ним поспевал, прихрамывая, старец, энергично стуча и помогая себе посохом.
— Прошу знакомьтесь и уславливайтесь о дальнейшем, — не останавливаясь крикнул Лике распорядитель и взял новый курс — к выходу, где он учуял свежую, его касающуюся, дичь. Вскоре оттуда донесся его полный укоризны голос:
— Господа, господа, что вы с нами делаете…
Возле же Лики, во внутренней стороне от ограды, остановился, опираясь на двурогий посох, загнанный старец и воспаленными, словно подведенными, глазами на нее уставился.
Лике, далекой от всякой чертовщины, обеими ногами твердо стоящей на этой земле, стало жутко. Этим утром она уже однажды ощутила на себе потустороннее дыхание. Но если светлоокий юноша вызвал ее сравнение с Русланом и Алешей Поповичем, радужными героями народного эпоса, то старец ассоциировался с обитателями по ту сторону светлой черты: бабой-ягой, лешими, упырями, русалками с рыбьими хвостами, Григорием Распутиным и другими мрачными «деятелями». Появилось даже чувство, не вполне осознанное правда, о какой-то причастности к афере самого генералиссимуса. Мысленно осенив себя крестным знамением и душевно подобравшись, Лика наконец выдавила из себя:
— Вы… вы доктор Фокин??
— Верно, любова, верно, — закивал старец еще черной, смолистой бородой. — Мы целитель душ и телес, прозванный Фогиным. А тебя, матка утешительница, как прикажешь величать, за кого возносить моления?
Лике показалось, что старец готов немедленно, здесь, посреди людной нью-йоркской пристани, возопить к небу особым и предосудительным образом, и она растерянно протянула, защищаясь от удара, свои холеные с карминовыми ногтями, руки и даже зажмурилась.
— Не надо, прошу вас…, — испуганно прошептала она. — Ради Бога не надо никаких молений! — и чтобы как-нибудь отвлечь внимание старца, встряхнулась, и заговорила быстро и радостно:
— Как поживаете, вас не укачало? Меня зовут Гликерией Николаевной… Что будем, мистер Фокин, делать дальше… Вас сколько человек приехало из Европы, четыре?
— Верно, матка Гликерия, — четыре человека и четыре женки, да еще детская поросль с нами.
— Что…о?! Не может этого быть, вы телеграфировали! — захлебнулась молодая женщина, и почувствовала, что тонет окончательно.
…И тут, озираясь вокруг в поисках спасительной соломинки, она к своей радости увидела, что на выручку к ней со всех ног бежит Алеша.
— Все выяснил, — кричал юноша. — Произошла, как говорится, досадная опечатка! Святой отец именуется Фогиным и за ним приехали его единоверцы, черная братия, что торчат у входа. Наше же славное имячко Фокины и вы, милейшая мэм, наша госпожа-спонсэрша. Ура!
