Эдуард Дворкин - Государство и светомузыка, или Идущие на убыль
33
Предоставив гостю расположиться на старинном, красного дерева, табурете, Иван Иванович в некоторой задумчивости принялся расхаживать по просторному своему апартаменту.
— Вижу, вам хочется знать мою историю, — проговорил он, закладывая в обе ноздри по доброй понюшке табаку. — Слушайте же и не отвлекайтесь… Матушка моя, графиня Наталия Федоровна Вонлярская к семнадцати годам превратилась в совершеннейшую красавицу. Высокая, статная, с голубыми круглыми глазами и чрезвычайно белой кожей лица, она считалась богатой невестою, и множество молодых и пожилых мужчин прочили себя ей в мужья. Каждодневно приезжали они в имение отца Наталии Федоровны, привозили богатые дары, играли на дутарах, резали под окнами красавицы жертвенного барана, устраивали промеж себя отчаянные любовные турниры, нередко со смертельным исходом. Израненный победитель просил обыкновенно если не руки, то, хотя бы, пальца юной графини, имея в виду пусть не самую свадьбу, но долгую и позволявшую надеяться на нее помолвку. Девица, однако, оставалась холодною ко всем домогательствам. Время шло. Обеспокоенные родители вывезли Наталию Федоровну в столицу, но и здесь, пленив многих, она не дала согласия никому… Уже изъезжено было пол-Европы, очаровательная молодая графиня вскружила головы едва ли не всех наследников конституционных монархий, геральдические отпрыски один за другим рассыпались перед прелестницею поистине с королевскими предложениями… Вотще! Никто из них не смог завоевать ее сердца. Обескураженные старики возвратили дочь на место и положились на волю случая. Наталия Федоровна никуда более не выезжала, под разными предлогами манкировала балами и светскими приемами. Почти не покидая пределов усадьбы, она предпочитала остальному времяпрепровождению одинокие прогулки по саду, и никому не дано было проникнуть в ее продолжительные и сосредоточенные раздумья. Судьбе угодно было однажды завести Наталию Федоровну на задний двор, где расположены были хозяйственные постройки. Там она повстречала улыбчатого белозубого угольщика с черным от намертво въевшейся пыли лицом. Молодые люди тотчас полюбили друг друга и уединились под крышею угольного склада. Прошло несколько времени, и однажды за обедом, состоявшим из полпорции суточных щей, тефтелей с капустою и черничного пирога, воспитанная в деликатности молодая графиня вдруг отчаянно рыгнула. Встревожившиеся родители послали за лекарем. Результат осмотра потряс всех. Наталия Федоровна оказалась на сносях и вскорости произвела на свет младенца мужского пола. Принявшая его акушерка лишилась речи и до конца дней принуждена была объясняться на пальцах. Ребенок оказался черным. И никакие средства не могли отмыть его добела… — Здесь добрейший Иван Иванович наконец-то чихнул и продолжил далее. — Вы догадались, конечно, что этим мальчиком был покорный ваш слуга… Родители Наталии Федоровны, мои дед и бабка, скоро, разумеется, умерли от позора и горя, сама же молодая графиня, едва оправившись от родов, таинственным образом из поместья исчезла — говаривали, что, приняв схиму, она уединилась где-то в отрогах Сихотэ-Алиня… Опекуном моим сделался двоюродный дядюшка, отставной царский берейтор, читавший целыми днями Адама Смита, игравший по семитке с челядью в стукалку и отчаянно пивший горькую. Предоставленный большей частию самому себе, я рос диким арапчонком, в одной набедренной повязке (а то и без оной) бегавшим по начинавшему разваливаться без хозяйского глаза поместью. Никто из соседских детей не хотел протянуть мне руки, и даже сыновья кухарки не принимали в свою компанию, считая порождением диавола и чертенком во плоти… Уже подросший и отчаянно нуждавшийся в женском обществе, я не смог увлечь ни одной девицы — все они оказались зараженными расовыми предрассудками… Отчаявшись, собирался я бросить все и отправиться в Африку простым погонщиком слонов — и тут жизнь преподнесла мне сюрприз, — Епанчишин смахнул тыльной стороной ладони навернувшуюся крупную слезу и показал в сторону кровати, где неподвижно лежала Варвара Волкова. — Это внезапно повстречавшееся мне ангельское создание согласилось на правах супруги согреть мою постель, разделить стол и дом. — Не удержавшись, он зарыдал и вынужден был прикрыть лицо платком.
Степан Никитич, не зная, как реагировать, беспомощно заперебирал руками, приготовляясь сказать, может быть, что-то подходящее к моменту, но тут ворох тряпок на постели зашевелился, и немного резкий, с визгливыми нотками голос Варвары Волковой проник ему в самые уши.
— Как же, как же, — мечтательно протянула инвалидка, и Степан Никитич, не видя ее глаз за чудовищно распухшими веками, мог только догадываться, смотрит на него хозяйка дома или находится в полусне. — Прекрасно помню нашу первую с Иваном Ивановичем встречу… но об этом чуть позже… Я родилась в высшей степени благополучной семье, — настраиваясь, судя по всему, на долгое и романтическое повествование, продолжала убогая. — Родители мои были университетскими профессорами. Отец преподавал математику, антропологию и юриспруденцию. Высокий, сильный, любивший жизнь во всех ее проявлениях, он мог съесть за обедом поросенка с ведром каши, а потом без устали протанцевать ночь на балу, не переставая шутить и смеяться. Маменька ни в чем не уступала отцу, а в некоторых смыслах и превосходила его. Почетный доктор семи европейских университетов, продолжательница дела великого Гумбольта, она с успехом возглавляла кафедры географии, астрономии, энтомологии и античной литературы. Едва ли не на голову выше отца и много сильнее его физически, буквально обожавшая жизнь во всех ее поползновениях, она могла съесть за завтраком цельного барашка с парой ведер каши, а потом танцевать сутки напролет, беспрестанно каламбуря, разбрасывая экспромты и от души хохоча… Семья наша была многодетной, у отца с матерью уродились на славу пятнадцать сыновей — все они уже были университетскими профессорами, когда мать на склоне лет произвела шестнадцатого ребенка, очаровательную девочку, румяную, крепкую, в розовом платьице и с двумя смешными тонкими косичками. — Неподвижно доселе лежавшая рассказчица выпростала из-под тряпья чумазую искривленную ступню и принялась громко скрести ее вросшими желтыми ногтями. — Семья наша была едва ли не счастливейшей от моря Лаптевых до пролива Беринга. Казалось, благополучию нашему не будет конца, но нашлись завистники, люди безжалостные и вероломные. Отец мой по ложному навету был осужден за карманную кражу к пожизненной каторге и сгинул бесследно средь каракумских барханов. Маменька, бездоказательно обвиненная в торговле собственным телом, отправилась на остров Врангеля, где и затерялась промеж льдин и торосов. Братьям приписано было участие в вооруженном разбое… несчастные распрощались с жизнью на плахе… Дом наш пошел с молотка. Девушкой вынуждена я была пуститься по миру… Странствуя с переметной сумою, я проходила через эти места. Народ здесь подает охотно, скоро я набрала вдоволь колбасных очистков, сырных корок и прекрасного хлебного мякиша. Утомившись, я присела у ручья и принялась за трапезу. Вдруг где-то высоко, в кроне развесистого дуба раздался треск, и что-то черное стремительно метнулось оттуда едва ли не мне на колени. Уже готовилась принять я долгую, мучительную смерть — веселый смех заставил меня приоткрыть сомкнувшиеся в ужасе веки… Иван Иванович, обнаженный, лихо отплясывал передо мною на траве, строил уморительные гримасы… испуг мой сменился безудержным весельем — едва не надорвав живот и аплодируя удивительному артисту, я тут же отдала ему самое дорогое. — Здесь инвалидка перестала, наконец, скрести ногу и убрала ее обратно под одеяло.
Степан Никитич, полагая историю оконченной, начал приподниматься, желая оставить хозяев наедине, а самому продолжить ремонтные работы — скрипучий голос Варвары Волковой вернул его к насиженному месту.
— Предвижу ваш вопрос, — раздумчиво обращалась в пространство инвалидка. — А счастлива ли я?.. Иван Иванович необуздан в проявлениях страсти, его потребность в чувственном наслаждении безгранична, а способ его достижения не бесспорен. В любви Иван Иванович удав. Свою жертву он сдавливает так, что у нее ломаются кости. Ложась с Иваном Ивановичем в постель или принимая позу вне ее, всегда нужно быть готовой к очередной болезненной травме. За годы супружества мой опорно-двигательный аппарат претерпел разительные изменения. Некогда стройная и даже грациозная девушка, я превратилась в совершеннейшего инвалида и вынуждена передвигаться на костылях. Близости с Иваном Ивановичем обязана я и болезнью глаз. Испытывая пароксизмы, Иван Иванович прямо-таки впивается зубами мне в веки — это тысячекратно, как он уверяет, усиливает его чувство, но, поверьте, причиняет мне добавочные неудобства — помимо хирургов я вынуждена задействовать еще и нескольких окулистов… Иван Иванович не свободен и от других недостатков. Так, например, много времени он тратит на изготовление срамных поделок, которые пользует в мое отсутствие… Наверное, вы заметили, что в усадьбе напрочь отсутствуют домашние животные — я вынуждена была истребить всех поголовно, дабы не потворствовать еще одной, побочной страсти супруга… Иван Иванович разрывает иногда могилы умерших молодых женщин, и это тоже встречает серьезное мое сопротивление… Так счастлива ли я? — Она ненадолго задумалась. — Скажу откровенно — да, я счастлива!
