Филип Рот - Болезнь Портного
Что именно произошло в те дни? Ну, в основном, мы просто путешествовали. И обозревали окрестности: долины, горы, золотистые поля; и листья, конечно, — сплошные «ахи» да «охи». Как-то раз мы остановились и долго наблюдали за каким-то человеком, который, забравшись на лестницу, что-то приколачивал к сараю. Это было замечательно. Да, и конечно же — автомобиль, взятый на прокат в аэропорту Рутленда. Он был с откидывающимся верхом — можете себе представить? Уж треть века я американец, но за руль автомобиля с откидывающимся верхом сел впервые. Знаете, почему? Потому что сын страхового агента знает лучше всех, чем чревата езда на таком автомобиле. Он в курсе всех ужасающих подробностей, относящихся к страховому делу! Стоит на таком автомобиле врезаться в кого-нибудь на дороге — и все, твоя песенка спета: ты вылетаешь из машины (это не метафора), врезаешься башкой в дорожное покрытие, и — если тебе повезет — оставшиеся годы ездишь уже в инвалидной коляске. А перевернуться в автомобиле с откидывающимся верхом? В этом случае ты вообще труп. И это статистика (говорит мне отец), а не какой-то анекдот, чтобы смеяться над этим. Страховые компании занимаются своим бизнесом не для того, чтобы терпеть убытки, — когда они что-то говорят, Алекс, то это — правда! Вслед за мудрым папой вступает мудрая мама:
— Алекс, если ты хочешь, чтобы я спала спокойно, то обещай мне — исполни эту единственную просьбу, и больше я тебя никогда ни о чем не попрошу, — обещай мне, что в Огайо ты не будешь ездить в автомобиле с открытым верхом. Чтобы я могла сомкнуть ночью глаза, Алекс. Обещай, что ты не станешь так легкомысленно относиться к собственной жизни.
И снова папа:
— Потому что ты — лучшая из ягод, Алекс, — готовый расплакаться отец, совершенно сбитый с толку моей предстоящей отлучкой из дому. — И мы не хотим, чтобы ягодка упала с куста раньше времени.
1. Обещай, Ягодка, что ты не будешь разъезжать в автомобиле с откидывающимся верхом. Это же такая мелочь — неужели тебе трудно пообещать?
2. Ты непременно должен заехать к Говарду Шугерману, племяннику Сильвии. Прекрасный мальчик — и к тому же президент «Хиллель». Он покажет тебе окрестности. Пожалуйста, навести его.
3. Ягодка, Родной, Светоч Мира. Ты ведь помнишь Хеши, ты ведь помнишь о муках, на которые он обрек себя и свою семью, связавшись с той девкой. Ты же помнишь, на что пришлось пойти дяде Хаиму, чтобы спасти этого парня от сумасшествия. Помнишь? Надо ли мне что-то добавлять к этому, Алекс? Тебе понятно, что я имею в виду, Алекс? Не продешеви, Алекс. Не променяй свое блестящее будущее на пустое место. Я думаю, нам не надо тебе ничего объяснять? Так? Ты еще совсем ребенок, Алекс. Тебе всего шестнадцать. Ты только что закончил школу. Ты еще ребенок, Алекс. Ты еще не знаешь, как жесток мир. В общем, я думаю, мне не стоит больше об этом говорить. Я не буду повторять это такому умному мальчику, как ты. НО ТОЛЬКО ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОСТОРОЖЕН! НЕ ПРЕВРАЩАЙ СВОЮ ЖИЗНЬ В СУЩИЙ АД! ТЫ ДОЛЖЕН СЛУШАТЬ, ЧТО МЫ ТЕБЕ ГОВОРИМ, И НЕЧЕГО ХМУРИТЬ БРОВИ, СПАСИБО, И НЕ НАДО ОГРЫЗАТЬСЯ! МЫ ЗНАЕМ! МЫ ПОЖИЛИ НА ЭТОМ СВЕТЕ! МЫ ВСЕ ПОВИДАЛИ НА СВОЕМ ВЕКУ! НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ, СЫНОК! ЭТО СОВЕРШЕННО ДРУГАЯ ПОРОДА ЛЮДЕЙ! ТЕБЯ РАЗОРВУТ НА ЧАСТИ! ПОЙДЕШЬ К ГОВАРДУ, ОН ТЕБЯ ПРЕДСТАВИТ В «ХИЛЛЕЛЬ»! И САМОЕ ГЛАВНОЕ: НЕ БЕГАЙ ЗА БЛОНДИНКАМИ! ПОТОМУ ЧТО БЛОНДИНКА ВЫЖМЕТ ИЗ ТЕБЯ ВСЕ СОКИ, А ПОТОМ ОСТАВИТ ТЕБЯ ИСТЕКАТЬ КРОВЬЮ В СТОЧНОЙ КАНАВЕ! ТАКОГО ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО И НЕВИННОГО РЕБЕНКА, КАК ТЫ, БЛОНДИНКА СЪЕСТ ЖИВЬЕМ!
Она съест меня живьем?
Ах, но у нас есть способ отомстить, у нас, у замечательных детей, у ягодок. Вы, конечно, знаете, этот анекдот — рядовой Милтон звонит маме из Японии:
— Мамочка, — говорит он. — Это я, Милтон. У меня для тебя хорошая новость! Я познакомился здесь с замечательной японской девушкой и мы сегодня поженились. Как только я демобилизуюсь, мама, мы приедем к тебе, и я познакомлю тебя с ней.
— Что ж, привози ее, конечно, — отвечает мама.
— Вот и славно, мамочка, — говорит Милти. — Вот и славно. Только где мы с Минь Той разместимся в твоей маленькой квартирке. Где мы будем спать?
— Где? — переспрашивает мама. — Как где? В кровати, конечно. Где же еще спать молодоженам?
— Да, но где тогда будешь спать ты, мамочка? Ты уверена, что у нас две комнаты?
— Милти, дорогой, — отвечает мама. — Прошу тебя, не переживай. Все будет хорошо. У вас будет своя комната: как только мы закончим говорить с тобой по телефону, я покончу с собой.
Простодушный наш Мильти! Как, он, наверное, удивился там, в Иокогаме, услышав мамино заявление! Добрый, покорный Милтон… Ты ведь даже мухи не обидишь, правда, тателе? Ты ненавидишь кровопролитие, ты даже в мыслях не допускал, что кого-то можно ударить — а тем более убить. За тебя это сделает гейша, Милтон, да? Ты ведь так решил? Остроумно, Милти, остроумно! От гейши она, уж поверь мне, не скоро очухается. От гейши она просто окочурится, Милти! Ха-ха! Ты сделал это, Милтале, не пошевелив даже пальцем! Конечно! пусть шикса убьет ее вместо тебя! А ты — ты просто проходил мимо. Невинный свидетель. Попал под перекрестный огонь! Ты жертва, правда, Милт?
Замечательная это штука, не правда ли — постельные дела?
Мы подъезжаем к гостинице в Дорсете, и я напоминаю Мартышке, чтобы она не забыла надеть одно из полдюжины своих колец на палец.
— На публике нам нужно быть осмотрительными, — говорю я и сообщаю ей, что заказал номер на имя Арнольда Манделя и его супруги. — Это герой из ньюаркского прошлого, — объясняю я Мартышке.
Пока я заполняю бумаги у регистрационной стойки, Мартышка (которая в Новой Англии выглядит в высшей степени эротично) бродит по вестибюлю, разглядывая выставленные на продажу вермонтские сувениры.
— Арнольд, — говорит она вдруг.
Я оборачиваюсь:
— Что, дорогая?
— Мы просто обязаны купить этот кленовый сироп для матушки Мандель. Она обожает сироп, — говорит Мартышка, одаривая загадочной улыбкой соблазнительницы, рекламирующей нижнее белье в «Санди Таймс», недоверчивого гостиничного клерка.
Боже, какая ночь! Нет-нет, в постели у нас все как обычно — то же кувыркание, те же страстные вокальные партии Мартышки… Дело было в другом. Я понемногу привыкал к вагнерианскому накалу драмы: во мне зарождался тот самый поток чувств — новый, ужасающий в своем великолепии.
— О, я не могу насытиться тобой, — плачет Мартышка. — Наверное, я нимфоманка? Или все дело в обручальном кольце?
— Может, это оттого, что мы занимаемся недозволенным делом с точки зрения гостиничных правил?
— О, это какое-то чудо! Я чувствую… я прямо с ума схожу! Я ощущаю такую нежность — такую нежность к тебе, милый! Родной, мне хочется плакать, я так счастлива!
В субботу мы поехали на озеро Чамплейн. По дороге мы несколько раз останавливались, и Мартышка фотографировала окрестности; вечером того же дня мы отправились в Вудсток, опять изумленно глазея по сторонам, ахая и вздыхая. Мартышка всю дорогу сидела на переднем сиденье, свернувшись калачиком, то и дело прижимаясь ко мне. На следующее утро мы занялись сексом (в некошеном ноле недалеко от озера), а днем, на проселочной дороге, затерявшейся в горах центрального Вермонта, Мартышка попросила меня остановиться:
— Ох, Алекс, заглуши мотор — я хочу, чтобы ты кончил мне в рот!
И принялась сосать мой член, и отсосала по высшему разряду!
Что я хочу этим сказать? А то, что мы стали испытывать друг к другу новые чувства. И при этом наши сексуальные аппетиты нисколько не ослабли!
— Я знаю наизусть одно стихотворение, — говорю я, пребывая в том полупьяном блаженстве, когда хочется расцеловать всех подряд. — И я прочту его тебе.
Она лежит, положив голову мне на колени. Глаза закрыты, а мой обмякший член упирается ей в щеку, словно маленький птенчик.
— Ой, только не сейчас, — томно постанывает Мартышка. — Я не понимаю стихи.
— Это стихотворение ты поймешь. Оно про траханье. Как лебедь трахнул одну красавицу.
Она поднимает голову и хлопает накладными ресницами:
— О, это здорово!
— Но это серьезные стихи, предупреждаю.
— Вообще-то, — говорит мне Мартышка, облизывая мой член, — это серьезное оскорбление.
— О, неотразимые, остроумные южные красотки — особенно страстные — вроде тебя!
— Хватит пудрить мне мозги, Портной. Рассказывай свое поганое стихотворение.
— «Пор-нуа», — поправляю я. И начинаю:
Внезапный шквал: громадные крыла
Путают деву, грудь исходит в плаче,
На гибком теле ноша тяжела,
И гладят лоно лапы лягушачьи.
— Где ты такое выучил? — спрашивает Мартышка.
— Тс-с… Там есть еше:
Как могут пальцы слабые изгнать
Из чресел оперенную зарницу?
— Ого! Чресла! — кричит Мартышка.
