Енё Рэйтё - Бабье лето медвежатника
Председательствующий ни словом не возразил против решительных указаний обвиняемого. Капитан Стоуренс, гулко печатая шаг, удалился из зала и вскоре доставил Штербинского. Красная, лоснящаяся физиономия лакея выражала благодушие, на губах играла легкая улыбка.
– Господин Штербинский! Кое-кто утверждает, будто бы двенадцать лет назад, в день своего отъезда из города, я, воспользовавшись моментом, пока Хильдегард поднялась на второй этаж за доктором, проник к вам в комнату и похитил оттуда некий предмет в черном футляре. Но ведь вы тогда находились в своей комнате…
– Не хотелось бы отягчать участь обвиняемого, но, к сожалению, в комнате меня тогда не было. Мисс Хильдегард явилась в слезах, с трудом держалась на ногах, и когда она поинтересовалась, не здесь ли доктор Гонсалес, мне пришлось помочь ей подняться по лестнице. Однако не думаю, чтобы мистер Вальтер забрал что-либо у меня из комнаты.
– Но ведь вы проводили мисс Хильдегард и сразу же спустились вниз…
– Нет, я спустился не сразу, поскольку услышал, что бедняга Паоло…
Гул возмущенных голосов заглушил его последние слова. Председательствующий громко стучал по столу, призывая публику к порядку, а обвиняемый колотил по скамье связанными руками.
– Если вы слышали разговор и знали, что Паоло был ранен, отчего же вы молчали все эти годы?! Но ведь тогда вы должны были услышать и другое, а именно: что доктор Гонсалес не сможет попасть на условленное место встречи. Вы прокрались вслед за моим отцом, облачились в накидку с капюшоном и стали девятым.
Штербинский замер молча, словно окаменел.
– Ведь не станете же вы отрицать, что выдавали себя за Прентина? – повысил голос Пенкрофт.
Ответом ему был едва слышный хриплый стон.
– Прентином мог быть лишь тот, кто знал, что доктор не явится на встречу. А знал об этом только Штербинский, который проводил Хильдегард наверх и подслушал разговор… Кстати, Бернс намеренно лжет, утверждая, будто бы своими глазами видел, как я вылезал из окна комнаты Штербинского с какой-то черной сумкой в руках. Такой сумки у него вообще не было!
Все были в недоумении. К чему он клонит? Бернса еще не допрашивали, он стоял далеко от Штербинского, и только было раскрыл рот, чтобы возразить, как капитан Стоуренс одернул его, сделав знак помалкивать.
– Бернс сказал правду! – гневно вскричал Штербинский. – Была у меня портативная печатная машинка в черном футляре, на ней печатала моя дочь и, уезжая, оставила ее здесь. Вам было прекрасно об этом известно!
– Эта машинка находится на чердаке дома Бернса, – невозмутимо объяснил Пенкрофт председательствующему. – Она с дефектом: буква «Б» наезжает на соседнюю. На этой машинке и печатали послания Прентина. В свое время Паоло взял ее напрокат у Штербинского и в день отъезда вместе с прочими вещами перевез к Бернсу. Будучи любителем порядка, Паоло составил полный перечень вещей и пометил, что машинка принадлежит Штербинскому. Вот он, этот список! – Он вытащил из верхнего кармана одежды какую-то бумагу и связанными руками протянул председательствующему. – Пришлось прибегнуть к небольшой хитрости, чтобы заставить Штербинского признаться, что упомянутая в перечне машинка принадлежит ему.
Председательствующий пробежал глазами список, затем перевел взгляд на Пенкрофта.
– В чем бишь вас обвиняют?
– В обмане.
– Каком обмане?
– Сам не знаю.
– Он заявил, – вмешался мировой судья, – что досье у него в руках. А у него нет никакого досье!
– Откуда вы знаете? – усмехнулся Пенкрофт. – Разве вы меня спрашивали?
После короткого замешательства председательствующий вновь вернулся к своим обязанностям.
– Где находятся документы, именуемые в деле словом «досье»?
– Это не документы, а всего лишь один, но крайне важный документ. И находится он на оборотной стороне списка, который лежит перед вами, господин председатель.
Присутствующие невольно повскакали с мест и подались вперед. Мужчины нервно теребили подбородок, женщины прижимали руки к груди.
Председательствующий сначала прочел текст про себя, затем тоже поднялся из-за стола и медленно, со сдержанным чувством произнес:
– В документе, который я держу в руках, содержится указ императора Максимилиана о передаче всех полномочий его доверенному офицеру. Распоряжение краткое, в двух строках. Под ним другими чернилами написано следующее… – Он судорожно вздохнул, а остальные, напротив, затаили дыхание.
«Я, Джереми Прентин, офицер его величества, в этот час получил сообщение о том, что его королевского величества, императора Максимилиана больше нет в живых – над ним свершен приговор. Я решил последовать за моим повелителем, дабы разделить его участь. Средства, собранные для приобретения оружия и организации сопротивления, пусть послужат на благо и процветание сего мирного города. Я умру здесь и желаю, чтобы здесь вечно жила славная память о моем любимом императоре. Зато скромная память обо мне, надеюсь, сохранится в ваших трудах и мирной, благополучной жизни. Мой друг, граф Монтагезза, выполнит мою просьбу и на доверенные мне капиталы, которые теперь лишились хозяина, откроет шахты для граждан Филиппона.
Джереми Прентин,майор его императорского величества»Присутствующие долго стояли, молча застыв, словно восковые фигуры паноптикума.
3
Почему, спрашивается, так поступил Штербинский? Да потому, что ненавидел этот город, унизивший, раздавивший его дочь и загубивший ее счастье. В этом городе все расхаживали с револьверами, грубо обходились с ним, а он и пикнуть не смел. А когда Штербинский пропил деньги за билеты на благотворительное представление, его сначала порывались линчевать, но затем смилостивились и решили упечь за решетку. Он избежал горькой участи лишь благодаря самоотверженности дочери: та вышла замуж за своего поклонника, который компенсировал растрату. Однако клеймо презрения так и осталось на старом лакее.
В тот незабываемый день, двенадцать лет назад, Штербинскому подвернулся шанс расквитаться с обидчиками. Подслушав разговор, он узнал о ссоре Вальтера и Паоло и о роковых последствиях дуэли. После ухода Хильдегард, когда доктор сказал старшему Вальтеру, что вызван к пациенту – не называя его – и потому не может присоединиться к заговорщикам, Штербинский решил отправиться вместо него. Его актерская фантазия разыгралась. В его поступках не было места материальной заинтересованности, ведь оказалось, что на его банковском счету лежит крупная сумма денег. Он жаждал не денег, а власти, тайной власти над людьми, над всем городом. Воспользовавшись слухом о неприкаянной душе Прентина, он придумал рассылать от его имени письменные приказы, которые надлежало неукоснительно выполнять. Первым делом «Прентин» запретил пускать в ход револьверы.
Человек от природы недалекий, Штербинский сознавал собственную ограниченность и вынужден был посвятить в свой замысел Бернса, а уж тот не замедлил воспользоваться открывшимися перспективами. Сообщники не знали, где находится досье, но подозревали, что Паоло где-то его спрятал. Впрочем, Паоло мертв, а стало быть, и концов не найти. Штербинский и Бернс всполошились, когда в городе вдруг объявился Вальтер. Этому многое известно, да и о роли Бернса он, судя по всему, догадывается. Не иначе как вознамерился отомстить за подлог: ведь Вальтер изобрел чудодейственное средство от выпадения волос, а в аптеке туда подмешали какую-то гадость. К этому приложили руки и Хильдегард, ревновавшая Вальтера к его многочисленным пассиям, и Бернс, ненавидевший бывшего дружка.
Бернс поддерживал добрые отношения с Паоло. Пишущая машинка так и осталась на чердаке у Бернса, где они со Штербинским сочиняли приказы от имени Прентина, перепечатывали их и рассылали горожанам. После шутки с «молчащими револьверами» они придумали новую забаву: натравить на филиппонцев сбрендивших братьев Кёдлингеров и втихомолку потешаться, наблюдая, как те гребут себе что поценнее.
Все эти и другие подробности всплывают лишь теперь, когда досточтимые граждане Равиана и Филиппона на радостях пируют вместе, в большом зале ратуши.
Во главе стола сидит Пенкрофт, он же Вальтер.
– Чтобы облегчить душу, открою загадку Кёдлингеров, – говорит Вуперин. – Вандрамас вообразил, будто бы братьям известно, где находится досье. Схватил их, скрытно доставил в Равиан и там, в подвале заброшенного дома, долго выпытывал у них тайну. Однако усердствовал он напрасно: местонахождение досье Кёдлингерам было неизвестно, а от допросов с пристрастием оба повредились в уме. Правда, братья и прежде страдали тяжелой наследственностью и пристрастием к спиртному. Бернс же вел двурушническую политику: меня заверял, что целиком и полностью на моей стороне и выдает Равиану все секреты филиппонцев, а сам, как мы теперь знаем, действовал заодно с Прентином. По-моему, Бернс каким-то образом пронюхал про историю братьев Кёдлингер, и в надежде что-нибудь выведать у них по-хорошему поселил их в Филиппоне. А пока что от имени Прентина обязал филиппонцев выполнять все прихоти «редакторов». Те и рады стараться: собрали у себя в хижине уйму сокровищ – фарфор, персидские ковры и целую коллекцию ценнейших картин.
