Бренд Нокдаун и Ко. - Кот да Винчи
— Пошел вон, идиот! — рявкнул на доносчика начальник полиции. — Чтобы я больше никогда тебя не видел и тем более не слышал!
И бедного синьора Германци вторично вытолкали из зала заседаний масонской ложи.
По темным улицам Милана заговорщики возвращались домой. Где-то впереди гордо шествовал герой дня Бес. Его желтые глаза светились в темноте весьма впечатляюще.
— Хорошо, что все обошлось, — нарушил молчание Лео. — Но теперь, наверное, ложа станет осторожнее. Сменит место и время заседаний, проверит надежность своих членов. И уж во всяком случае, им будет уже не до нас.
— Не беспокойся, Лео! — ответил дядя. — Никуда они от нас не денутся.
— Это почему же?
— Да потому что я — третий мастер ложи, — признался синьор Франческо. — И по совместительству руководитель Флорентийского отделения.
Пораженный новостью, Лео остановился.
— Так значит… значит, ты мог достать денег, не таская меня на эти дурацкие заседания?
Синьор Франческо успокаивающе положил руку на плечо племяннику.
— Да, мог. Но у нас не любят помогать тем, кто не является членом братства. Да и вообще не любят разбрасываться деньгами. Зато в уплату за твои картинки мы собрали приличную сумму. И уж теперь я точно выбью кое-что и для твоего махолета.
— Знаешь что, дядя, — обиженно сказал Лео, сбрасывая его руку со своего плеча. — Занимайся-ка ты сам этим махолетом. Ты хочешь его продать, а не я.
— Вот она, людская благодарность! — проворчал синьор Франческо, уверенный в скором примирении с племянником. — Стараешься для него, с нужными людьми сводишь, и все без толку. Так и будешь всю жизнь картинки рисовать!
* * *В зале для боулинга Людовико Сфорца слушал рассказ Дзюганелли о последнем заседании.
— Все так и было? Ты не врешь?
От смеха он даже не смог толком бросить шар, и тот остановился посередине дорожки.
— Именно так, ваша светлость.
— Ну Арестуччи, ну остолоп! Я ведь ему намекал, что вас трогать не нужно. Придется еще раз объяснить.
Сфорца сел в кресло напротив старшего мастера.
— Ладно, расскажи лучше, как идут наши дела.
— За месяц, считая плату за рисунки художника, удалось собрать около четырех тысяч флоринов, — отрапортовал синьор Дзюганелли. — Из них пять процентов — второму мастеру Джирини, другие пять — мелкой сошке, вроде да Винчи и Германци, за молчание. Еще десять — мне. Остальное ваше, дон Людовико. Примерно три тысячи флоринов. Точнее сказать пока не могу, вы же знаете, как трудно пересчитывать с одной валюты на другую.
— Да уж, непросто, — согласился дон Людовико. — Может быть, действительно стоило бы ввести единые деньги для всей Европы, как предлагает папа Сикст?
Мудрый мастер с сомнением покачал головой.
— Не думаю, что его святейшество и в самом деле этого хочет. Вы же сами рассказывали, что у него в Риме точно такая же ложа. Если ввести единые деньги, под каким лозунгом мы тогда будем работать?
— Что-нибудь придумаем, милейший Дзюганелли, будьте уверены! — успокоил его Сфорца. — Пока находятся простаки, готовые расстаться с содержимым кошелька ради призрачной цели, братство не умрет. Наоборот, мне уже Медичи писал, интересовался принципом устройства ложи. Придется послать к нему инструктора. Только не Джирини, там и без него неспокойно. Пожалуй, Германци подойдет.
— Согласен, — сказал Дзюганелли, — все равно здесь от него толку мало. А там, глядишь, за умного сойдет.
— Хорошо, так и сделаем, — решил герцог Сфорца и опять рассмеялся. — А этот чудак Леонардо своего кота называет бестолочью! Интересно, что бы он сказал про наших заседателей?
Эпилог
Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!
Мона Лиза«Если посмотреть на Италию с высоты птичьего полета, — подумал Лео, — то можно здорово навернуться с такой высоты. Нутром чую».
Великий художник и изобретатель (теперь этот титул был закреплен герцогским указом) посмотрел на Италию с высоты голубя, сидящего на карнизе его мансарды, и вздохнул. Не так давно он прозябал в подвале без гроша в кармане и радовался каждой монете и каждому заказу. Теперь монет у него было несколько, заказов — на год вперед, но Леонардо не радовался. Особенно он не радовался тому заказу, который был получен год назад.
Заказу от Моны Лизы.
Выполнить его не было никакой возможности. Крестная мать так и не разрешила художнику лицезреть себя. «Понимаешь, — объяснил ему посыльный, — как только ты ее увидишь, мы будем вынуждены тебя прирезать. А как ты тогда ее нарисуешь? Вот будет готов портрет, тогда смотри на здоровье!»
Да Винчи вздохнул. Его представления о здоровье были совсем другими.
Неделю назад он выторговал себе еще семь дней отсрочки, предложив мафии устройство под названием «счетчик». Но сегодня счетчик досчитывал его, Леонардо, последние сутки. Сбежать невозможно. У дверей и под окнами постоянно дежурили бравые молодцы такой мерзкой наружности, что один их вид мог быть использован в преступных целях.
Посетителей к художнику не допускали. А возможно, посетители сами старались не посещать мастерскую да Винчи, видя такую устрашающую охрану. Один только Бестолоччи преданно таращился на хозяина, сидя на подоконнике.
Лео в тысячный раз оглядел заготовку портрета. Размытый фон был хорош. Да Винчи даже придумал для него шикарное название — «воздушная перспектива». Руки Джиневры тоже удались. Но лицо… Лица не было.
«Я неудачник, — вяло подумал да Винчи. — Я и чужое лицо не написал, и свое потерял».
Каламбур придал мыслям художника новое направление.
«Вот порешат меня мафиози, а я даже автопортрета потомкам не оставил. Ладно, пара часов у меня еще есть. Не пропадать же загрунтованному холсту».
Леонардо усмехнулся и потянулся за зеркалом и палитрой.
Так вдохновенно он не работал никогда. Мазок за мазком ложился в пустой овал на портрете Моны Лизы. Даже назойливые обычно идеи невиданных машин и неслыханных инструментов обходили голову художника стороной. Рука с кистью порхала как будто бы сама, словно большая трудолюбивая пчела.
Закончил Леонардо уже в сумерках. Он отступил на шаг, зажег свечи и полюбовался.
— Это моя лучшая картина! — сказал он коту, который по-прежнему неподвижно сидел на подоконнике.
— Неплохо, — ответил почему-то не кот, а неприятный голос из-за спины.
Да Винчи даже не вздрогнул. За эту неделю он привык к тому, что по дому неслышно разгуливают посторонние люди подают неожиданные реплики.
— Даже красиво, — продолжал голос. — Потом меня нарисуешь, лады?
«Потом»? — горько переспросил Лео. — Когда еще «потом»?
— Ну, когда картинку хозяйке отнесешь. Только чтобы я тоже красивый был.
Леонардо попытался уловить в голосе насмешку, издевку или любой другой тип юмора. Ему не удалось.
«Да он думает, что я его Лизу пишу!»
Да Винчи посмотрел на портрет по-новому. Тонкие черты лица. Длинные волосы.
Томный взгляд. «А вдруг потомки подумают, что я гей?» — хотел испугаться Леонардо, но вместо этого поинтересовался:
— А что, похожа?
— Симпатично, — ответил мафиозо после небольшой паузы. — Только хмурая она у тебя какая-то. Наша-то… женщина веселая.
Художник прищурился. Выражение лица на портрете хорошо подходило человеку, которого вот-вот зарежут, но для «веселой женщины» требовалось нечто другое.
— Сейчас увеселим, — сказал Лео с преувеличенной уверенностью.
«Весь портрет переписать не успею. Лоб? Морщины подтереть — и покатит! Глаза?.. Слишком долго. Губы! Нужна улыбка!»
Да Винчи лихорадочно стирал грустный рот и параллельно пытался улыбнуться в зеркало. Он растягивал губы в широкой, как испанский тесак, ухмылке. Изображал улыбку тонкую, как стилет. Распахивал рот широко, обнажая крепкие, как метательные ножи, зубы.
Словом, каждый раз получалась гримаса, достойная его сторожей-уголовников.
— Мя-а-а-ау! — Бес амплитудно зевнул, облизнулся и…
— Вот! — Леонардо умоляюще сложил руки. — Вот она, улыбка! Котик, солнышко, не шевелись!
Бестолоччи величественно моргнул, но остался недвижим.
Художник схватил кисти в обе руки, спохватился, отшвырнул одну из них и принялся писать вслепую, не отрывая взгляд от улыбающейся кошачьей морды.
— Не шевелись! — бормотал он. — Радость моя! Котичек! Я тебя всю жизнь буду… все что хочешь! Сам буду мышей ловить, только не двигайся. Какая улыбка!
Кот да Винчи не двигался. Он сидел на подоконнике спиной к звездам и улыбался.
И никто, ни один человек в мире, не знал, что означает эта таинственная, эта неуловимая, эта многозначительная улыбка.
Примечания
1
Quod licet Jovi, non licet bovi — что позволено Юпитеру, не позволено быку (лат.)
