Олег Рыков - Разговорчики в строю №2
Навстречу по обрыву колеи, развевая по ветру полы шинели, похожий на зловещую серую птицу, пылил Черняев. Он распахнул дверь с моей стороны и с шумным «Уфффф…» впрыгнул в кабину. Я еле успела перебраться на пластмассовую крышку мотора, чтобы не принять начальника себе на колени.
— Живые? — уточнил Черняев на всякий случай. — Слава Богу! Что с головой?
— О железяку немного стукнулась, — я показала, о какую именно, — хорошо еще, что не в стекло…
— Ага, точно! Такое стекло-то хрен найдешь.
Я так и не поняла, чему радовался Черняев — тому, что я стукнулась лишь немного, или тому, что уцелело лобовое стекло.
— Однако много или немного — надо все равно Казбеку показаться. Вдруг сотрясение?
Черняев суетился, отчаянно вертясь на сиденье.
— Витюш, давай-ка сейчас быстренько в санчасть, потом забросите меня, а потом уж ты ее домой завезешь. Возражений нет?
Витя энергично затряс головой, имитируя отсутствие возражений.
Казбеком звали прапорщика из санчасти — толстого, блестящего и хохотливого. Каким изгибом судьбы его занесло в забайкальскую степь из любимого Баку, никто не знал, настоящее его имя знали и могли произнести немногие, но любили все. Всеобщим любимцем он стал после одной крупномасштабной дивизионной вечеринки, когда супруга комдива вполголоса интимно поинтересовалась, можно ли ей принимать водку параллельно с курсом лечения антибиотиками. Казбек подумал секунду и беспечно махнул рукой:
— Пад наблюдэнием врача — можна.
С тех пор-то его и стали звать на все официальные и неофициальные мероприятия — для наблюдения.
В санчасти Черняев долго наблюдал, как Казбек рисует йодом картину на моем рассаженном лбу. За это время можно было бы разрисовать не только голову, но даже бетонный забор вокруг гарнизона, но Казбек не торопился.
— Слышь, это…, — не выдержал начальник военторга, — может, у нее шок? Может, ей нашатырного спирту нюхнуть?
— Нашатыр нэт. Закончился.
— А просто спирту?
— Понюхать? — Казбек удивленно обернулся, и капля йода упала мне на нос.
— Ну да. Мне хотя бы… Я ж перенервничал.
Казбек наконец-то оставил меня в покое, полез в шкаф и тут же вынырнул из него с литровой стеклянной бутылью.
— На, дэржи… Здэсь будешь нюхать или дома?
— Дома, дома. Ты заходи, — и Черняев тут же утратил интерес к моему здоровью.
Нюхать он начал еще по дороге, не переставая радоваться чудесному спасению военторговской машины.
— А ко мне Спиридоновна прибежала. Бегите, — говорит, — скорей, там Рогулькин перевернулся… От машины — мокрое место. Бабы шум подняли… Я перепугался. Да еще из комендатуры позвонили — говорят, машина всмятку…. Во блин, люди!
На кожухе мотора сидеть было неудобно и горячо, неистово саднило ободранный лоб, поэтому начальское оживление начало меня раздражать.
— Угу. А про санитарный вертолет не говорили?
— Какой вертолет? — испугался майор.
— Ну как же… Машина всмятку, море крови, горы трупов. Из Читы вертолет вызвали.
Черняев несколько секунд обалдело посмотрел на меня и рассмеялся:
— Тьфу ты! Ты так не шути. Тут же знаешь, как — краем уха услышат, потом с три короба приврут и по всему свету раззвонят. Потом не отмажешься.
Когда Черняев скрылся в своем подъезде, Рогулькин, который, оказывается, не дышал все это время, отважился сделать выдох, и стекла в кабине мгновенно запотели.
— Все, — торжественно сказал Витя, — завязываю… Сегодня — последний раз. Будешь теперь сама домой ходить.
Дома меня ждали — на верхней ступеньке бок о бок сидели Юрка с Толиком и поочередно пили пиво из трехлитровой банки.
— Ну! — воскликнул Толян, завидев меня. — Я ж говорил — брехня!
— Что — брехня?
Я точно знала, что после нашей встречи с деревом дежурный комендатуры не покидал своего поста, Казбек не выходил из санчасти, а Черняев оставался все время на виду. Домашних телефонов на станции не было. Поэтому для меня до сих пор остается неразгаданным тот путь, которым новость о море крови и горе трупов дошла до моих соседей, проспавших в тот день до вечера по причине выходного.
— А я в Безречку ездил за пивом, мне там и рассказали… Что вы с водителем вообще — в лепешку.
— Ну ни фига себе! В какую лепешку, если нас в тот момент ВООБЩЕ никто не видел?! Все ж разбежались!
— Ты сколько здесь? Полгода? Э, салага!.. Ты еще не знаешь, чего тут народ может наплести. Скажи, Юр?!
Юрка из банки пробулькал что-то утвердительное.
— Я ж говорю — уроды, — подтвердил Толян.
Еще почти час мы просидели на лестнице под дверями наших квартир, пуская банку по кругу, и я несколько раз в деталях описала друзьям недавние события возле комендатуры, дословно передала свою беседу с дежурным и с Черняевым, и даже дала им потрогать коричневую шишку на лбу.
— Все равно уроды, — авторитетно заявил Толян, когда банка опустела. — Если ты ему сразу сказала, что с тобой все в порядке, на хрена он вертолет-то вызывал?
P.S. Дня через три кошмарная история про санитарный вертолет дошла до окружного начальства. Окружное начальство почесало в головах, решило, что в загадочном несанкционированном вылете транспорта на станцию Мирная ничего невероятного нет, и на всякий случай списало в расход количество горючего, необходимое для перелета в оба конца.
ВЫ ТОЛЬКО НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ
— Зря они это сделали. — Толян вздохнул и опустился на четвереньки, чтобы прикурить от электрообогревателя. Проделывал он это, наверное, раз в двадцатый, и спираль обогревателя была уже почти сплошь покрыта аккуратными вонючими кучками прикипевшего табака. Спички в Мирной были дефицитом, стоимость десяти коробков доходила подчас до бараньей ноги, поэтому их берегли. А за электричество платить было не принято.
Я тоже считала, что зря. Совершенно зря «они» отправили Юрку обезвреживать устаревшие боеприпасы.
Утром я видела Хорошевского в Безречной — он мельтешил вокруг двух больших грузовиков и всячески мешал бойцам загружать в них какие-то большие ящики. Потом весь день из-за дальних сопок доносились глухие, почти беззвучные разрывы, но я не связала их с Юркой. Как-то не приходило в голову, что на станции еще осталось что-то, способное взорваться.
А пугающую новость мне сообщил Толян всего час назад, когда вдруг в неурочное время в квартире погас свет, и я вышла на площадку посмотреть, что случилось.
На площадке я обнаружила своего соседа, пытающегося со свечой в руке устранить неисправность в распределительном щите.
— На, подержи, — без предисловий он сунул мне свечку и полез на табуретку. — Это я все обесточил. Ванну грею.
Эта процедура у нас обычно выполнялась двумя-тремя большими кипятильниками, которые подвешивались на неструганые штакетины, уложенные поперек ванны. Для местных электрических сетей задача, конечно, почти непосильная.
— Щас поправлю. Давно все собираюсь сде…
В щите что-то хлопнуло, задымилось, в моей прихожей вспыхнул свет, а Толян с грохотом слетел на пол, подвывая и чертыхаясь. Из его левой ладони шел дым.
Тогда-то, сидя на полу и дуя на обожженную руку, он мне и сообщил:
— Лен, Юрка обещал к восьми вернуться, просил ванну нагреть… А его до сих пор нет. Я волнуюсь.
И вот уже второй час мы волновались вместе, сидя в их холостяцкой кухне. Разрывы в степи давно смолкли, ванна успела уже трижды нагреться, остыть и снова нагреться, из ванной комнаты несло подвалом и прорвавшейся теплотрассой, а Юрки все не было.
Меня всегда удивляло, как человек Юркиного склада мог выбрать делом своей жизни ремесло сапера. И не только выбрать, но и дослужиться до капитанских погон, не получив видимых увечий. Сам Юрка любил говорить:
— Сапер ошибается только один раз — когда становится сапером.
Говорил он это обычно после второго-третьего стакана, пригорюнившись и подперев щеку рукой. Когда его жена Валентина дезертировала из Забайкалья к родителям, в Юркин перечень добавилась еще одна ошибка:
— И второй раз — когда женится…
Но, несмотря на такое неуважительное Юркино отношение к его героической профессии, я в глубине души всегда была готова ко всему. С Юркой могло стрястись все, что угодно. В лучшем случае он мог взорвать по ошибке не то, что нужно — железную дорогу, например, а в худшем… Мы с Толяном одновременно, — я видела это по его глазам, — подумали о худшем. Но, как оказалось, каждый о своем. Секунду посмотрев на меня диким взглядом, Толян сорвался с места и бросился в коридор, я заспешила за ним. Конечно, запах гари я чувствовала и раньше, но списывала его на истыканный сигаретами обогреватель или на обожженную ладонь своего соседа. В отличие от меня, Толик умел по запаху различать горящие предметы и безошибочно определил, что недавно собственноручно установленная им электророзетка, в которую мы подключили оба кипятильника, не справилась со своей задачей. Розетка располагалась рядом с вешалкой для одежды, и прозрачный голубоватый огонек уже с застенчивым шепотом поедал рукав единственной Юркиной цивильной куртки. Вешалку Толик тоже построил сам, ориентируясь по книге «Умелец в доме». Когда я впервые увидела эту книгу у него в руках, ее название вызвало у меня смутные ассоциации с агитплакатами, которые обычно вывешиваются в районных поликлиниках — вроде «Осторожно, холера!»
