Джером Джером - Наброски синим, зелёным и серым
Потом я посмотрел на часы. Оставалось еще две минуты до срока. Сжав зубы, я уже взялся было за револьвер, чтобы испытать силу своей воли, как вдруг ко мне постучались. Оказалось, это был швейцар, только что нашедший в своем ящике завалявшееся письмо, адресованное мне и доставленное с почты еще утром. Швейцар рассыпался в извинениях за оплошность, и я отдал ему уцелевший у меня в кармане последний шиллинг.
Письмо заключало известие о том, что один из моих родственников умер в Мельбурне, оставив мне в наследство три тысячи фунтов стерлингов. Я сунул револьвер в ящик стола, поцеловал кота и пожалел, что мне нечем угостить его, моего спасителя. А что его зовут Пирамидом, я узнал потом. Нашлись люди, которые были знакомы с одним из его прежних хозяев, которому он тоже в свое время принес счастье.
Дик взял кота к себе на колени. Тот блаженно замурлыкал и принялся тереться головой об его грудь, задевая его по носу своим пушистым хвостом.
— Что бы ему погостить и у меня хоть недельку! — со смехом сказал я, потянувшись погладить черную бархатистую шкурку мистера Пирамида.
— Может быть, он когда-нибудь придет и к тебе, — задумчиво проговорил Дик. — А знаешь что? Ведь я часто разговариваю с ним, как с человеком, и многому научился у него. Свое последнее произведение, которое имело такой громкий успех, я приписываю не одному себе: оно создано под влиянием Пирамида, и я считаю его своим сотрудником.
Свернувшись клубком на коленях хозяина, кот снова устремил на меня свой магический взгляд, от которого я, как ни старался, не мог увернуться.
— В первоначальном виде эта пьеса вышла у меня довольно циничной, — продолжал Дик. — Я думал взять хоть этим; но когда стал ее перечитывать, мне вдруг послышался голос, говоривший как будто через мое плечо: «Да, это будет очень хорошо, если ты переделаешь ее и превратишь все эти ядовитые речи в спокойные, дышащие благородством чувств, и заставишь своего главного героя-шалопая погибнуть, вместо того чтобы возносить его на вершину незаслуженного благополучия, а свою противную, неженственную героиню заменишь каким-нибудь светлым женским образом».
Я с негодованием оглянулся, чтобы узнать, кто это осмеливается давать мне такие непрошеные советы, но в комнате никого не было, кроме меня да кота, сидевшего на ручке моего кресла и пристально смотревшего на меня. Когда я заглянул в его зеленые глаза, мне почудилось, что именно из этих глаз и раздался смутивший меня голос. Я задумался. Вдруг опять раздался тот же убеждающий голос, и я, сам не зная как, поддался ему и переделал свою пьесу по его указанию. Ты сам знаешь, какой успех выпал на ее долю. Директор театра уверяет, что она пройдет еще раз сто и все при полном сборе.
Кот вдруг спрыгнул с колен своего хозяина и махнул через открытую оконную форточку на улицу. Избавленный от чар этого странного существа, затуманивавших мои мысли, я облегченно вздохнул и с легкой насмешкой проговорил:
— Не он же, в самом деле, причина твоего успеха, Дик? Неужели ты серьезно думаешь, что в нем сидит какой-нибудь добрый гений?
— Ты и сам подумал бы так, если бы прожил с ним шесть месяцев, как я, — серьезно ответил Дик. — Я не один смотрю на него, как на гения, приносящего счастье. Спроси достопочтенного Уайчерли, нашего знаменитого проповедника, и он скажет тебе то же самое.
— Разве и ему помог кот? — с еще большей насмешкой спросил я.
— Да. Достопочтенный Уайчерли был викарием в Ист-Энде и целых десять лет вел жизнь бедного и безвестного труженика. Он работал самоотверженно и героически бился с нуждой. Можно было ожидать, что он так и заглохнет, никем не признанный и едва способный поднять на ноги свою семью, потому что у него недоставало сил на удовлетворение все возраставших потребностей детей. А теперь, как тебе известно, он, так сказать, первый «пророк» нашего высшего общества, разъезжает на чистокровных арабских лошадях, и его прежнее едва заметное брюшко с каждым днем принимает все более округлую форму.
На днях он был у меня, чтобы сговориться насчет одной моей пьесы, которую я обещал дать для устраиваемого им благотворительного спектакля.
Пирамид подошел к нему, ласково потерся об его ноги и замурлыкал свою песню. Достопочтенный Уайчерли ласково погладил кота и весело проговорил:
«А, приятель, ты теперь здесь?»
«Да, мы живем с ним вместе уже полгода», — заметил я.
Проповедник многозначительно усмехнулся и молча оглядел мою обстановку, которая так разнится от той, в какой он видал меня раньше.
Мы поняли друг друга без дальнейших слов.
Некоторое время я не встречался с Диком, но много слышал и читал о нем, потому что он сделался самым популярным драматургом своего времени. О мистере же Пирамиде я совершенно забыл, пока в один прекрасный вечер не встретился вновь с зелеными безднами его глаз. Это было в доме одного из моих приятелей, художника, который вдруг из мрака выдвинулся к свету, то есть из умиравшего с голоду в нетопленой мансарде жалкой безвестности превратился чуть не в гения.
— Ба! — воскликнул я, — да это никак мистер Пирамид Дика Дункермана?
Художник поднял на меня глаза и ответил:
— Да, он самый. Я его взял к себе потому, что трудно прожить одними идеалами.
Больше он ничего не добавил, да и я не стал продолжать дальнейших расспросов.
С тех пор я встречал Пирамида в домах многих знакомых. Никоторые из них называют его другими именами, но я уверен, что это тот же самый кот. Я слишком хорошо знаю чарующие бездны его загадочных изумрудных глаз, чтобы ошибиться. Он всегда всем приносит то, что называется «счастьем», но я до сих пор не решил — добрый он гений или злой.
Все-таки мне интересно знать: услышу ли я когда-нибудь его царапанье и в свою дверь?
XVI
О модах и еще кое о чем
— Нет, это вам совсем не идет, — заметил я.
— Ах, какой вы противный! — огрызнулась модная львица. — Никогда больше не буду спрашивать ваших советов.
— Ну, виноват, — поспешил я извиниться, — не так выразился. Это не подходит, собственно говоря, к вашему стилю, хотя другие дамы выглядят еще хуже в таких сооружениях… очень неудачная мода. (Речь шла о чудовищного фасона шляпе.)
— Он, — подхватил второстепенный поэт, — хочет сказать, что этот фасон, не будучи сам по себе красивым, ни в каком случае не может согласоваться с вашей, так сказать, высокоэстетичной наружностью. Все, не вполне совершенное, может только дисгармонировать с вашей совершеннейшей красотой.
— Не слушайте вы их, милочка, — вмешалась светская дама. — Этот фасон — последнее слово парижских мастерских, поэтому не может быть несовершенным. Он прелестен и очень идет вам.
— Почему женщины так закабалили себя модой? — глубокомысленно произнес непризнанный философ. — Они говорят, читают и думают только о модах. Между тем женщины даже не понимают, что такое, в сущности, мода и какова должна быть одежда. Первая цель одежды — служить покровом от различных атмосферических влияний и вторая — достойно украшать.
Но посмотрите: едва ли одна из тысячи женщин хоть на минуту задумается о том, какое сочетание цветов идет или не идет к цвету ее лица, волос и глаз, какой покрой лучше всего способен скрыть возможные недостатки и подчеркнуть преимущество ее фигуры. Лишь бы было «модно», больше ей ничего не нужно. Таким образом, получается, что бледнолицые женщины носят цвета, подходящие только краснощеким, а малорослые путаются в костюмах, скроенных на высоких. Это все равно, как если бы ворона захотела щеголять в перьях попугая, а кролики прицепили бы себе павлиньи хвосты.
— А вы-то, мужчины, разве лучше нас? — возражает ученая женщина. — Напялили сак-пальто, да и выглядите в нем как маслобойки на ножках. В июле мучаетесь в суконных фраках и обрезках фабричных труб на голове, в лаун-теннис играете в туго накрахмаленных высоких воротничках, сжимающих вам горло, как в тисках, и тоже только потому, что этого требует мода. Если этому божку вздумается предписать вам, чтобы вы играли в крокет в сапогах по пояс и в водолазном шлеме, вы и этому безропотно покоритесь, и будете смотреть с презрением на того смельчака, который дерзнет уклониться от этого. Не вам, стало быть, осуждать нас, женщин, вам гораздо непростительнее, чем нам, раболепствовать перед причудами моды, потому что вы постоянно хвалитесь вашим сильным умом и способностью к самостоятельному мышлению, уверяя в то же время, что женщины — существа исключительно подражательные.
— Высокие, полные женщины и маленькие тщедушные мужчины во всем выглядят не авантажно, — снова подает голос светская дама. — Бедная Эмили была пяти футов десяти дюймов роста, и что бы ни надела, — все казалась фонарным столбом. Когда была мода на платья «ампир», несчастная девушка напоминала исполинского бэби. Мы думали, ей больше подойдет греческий костюм, но в нем она напоминала плохо завернутую в простыню статую из Хрустального дворца. А когда пошли рукава пуф и пелерины, и Тедди, стоя позади Эмили во время пикника, заявил: «Под широковетвистым ореховым деревом», она сочла это личным оскорблением и закатила ему пощечину. Редко кто из мужчин любил показываться рядом с нею на публике, и я уверена, что Джордж только потому и решился посвататься к ней, чтобы использовать ее вместо лестницы: она так длинна, что свободно достает ему книги с самых верхних полок, а это для него, при его маленьком росте, конечно, большое удобство.
