Дорин Тови - Кошки в доме (сборник)
Далее Чарльз, обеспокоенный количеством воды, плещущей во двор, испугался, не случится ли что-нибудь с котлом. Незнакомый дом, сказал он, система, в которой мы не разбираемся… Только Богу известно расположение труб в доме такой старой постройки. Он решил, что благоразумие требует погасить огонь в топке.
И мы занялись этим. Потому-то наш первый вечер в мирной деревенской обители и завершился сценой, достойной «Фауста». Вода Ниагарой низвергалась во двор. Мы с Чарльзом поочередно выходили из задней двери с ведерками раскаленных углей, которые под ветром тут же вспыхивали эффектным пламенем. Кульминационные моменты, когда – без всякой причины, насколько могли судить зрители, – мы подставляли ведра под струю, подпихивая их совком, и угли с шипением угасали в облаках пара.
Естественно, никто не вмешивался. Два-три автомобиля, проезжавшие мимо по дороге, резко притормаживали, но затем уносились дальше в соответствии с кодексом благовоспитанных англичан.
Отдельные замечания доносились до нас лишь от калитки, где благоговейно столпились зрители, возвращавшиеся из «Розы и Короны» и теперь делившие свое внимание между нашим представлением и крупной белкой, которая напряженно следила за происходящим из кухонного окна. Вернее, одно-единственное замечание, произнесенное благоговейным голосом. Голос этот принадлежал старику Адамсу, но мы с ним еще не были знакомы. «Господи Боже ты мой!» – сказал тогда еще неведомый голос.
Водопад в конце концов иссяк, когда мы взобрались на крышу и привели клапан в порядок. Но вот разговоры, конечно, еще долго не иссякали, и тут мы ничего сделать не могли. На ферме нас хотя бы успели узнать до того, как мы обзавелись Блонденом, а когда он появился, всем на деревенский лад тут же стало известно, по какой причине. А здесь знали только, что мы приехали с белкой в птичьей клетке, что вечером того же дня творили на заднем дворе черт-те что, и, значит, мы сумасшедшие, это ясно. Нам потребовалось долгое, очень долгое время, чтобы заставить их изменить мнение, – если мы вообще это сумели.
Разумеется, одной из причин был сам Блонден. Мы уже так к нему привыкли, что перестали обращать внимание на его выходки – только со всех ног мчались на звук, едва он начинал грызть мебель. А другие люди – даже те, кто слышал о нем, не были такими белко-устойчивыми.
Сидни, когда начал работать у нас, страшно нервничал, явно ожидая, что мы вот-вот затеем военную пляску вокруг ведерка с тлеющими углями, и чуть не хлопнулся в обморок, когда Блонден прошмыгнул через его резиновые сапоги с отверткой в зубах. Женщина, которая зашла к нам за пожертвованием на благотворительные цели и за мирной чашечкой чая поведала, что у нее в саду тоже живет белочка, которая объела всю желтофиоль, тем не менее чуть позеленела, когда нагнулась за своей сумочкой и обнаружила хвост нашей белочки, которая деловито копалась в содержимом.
Даже самый мужественный гость – тот, кто, ужиная у нас, разрешил Блондену примоститься у него на животе (за время службы в колониях он и не к такому приспосабливался!), казалось, несколько расстроился, когда за пояс брюк ему засунули орех и категорически не разрешили извлечь его оттуда. «Сюда Чарльз за ним не доберется», – объяснил Блонден, щурясь на орех и заботливо заталкивая его поглубже. В конце концов мы забрали орех, попросив нашего гостя встать и встряхнуться – Блонден, протестующе вереща, висел у него на животе. Тем не менее вечер был испорчен. И больше мы этого гостя не видели.
Когда после серии подобных происшествий мы как-то вечером вернулись домой и обнаружили, что Блонден исчез, это никого не взволновало.
«Убежал назад в лес», – говорили они, когда мы рассказывали, что он прогрыз дыру внизу кухонной двери и протиснулся наружу. «Больше его не увидите», – вынес приговор лесник, когда мы попросили его, если он заметит во время обхода белку, не стрелять в нее, а прежде проверить, не ручная ли она.
Мы решили, что он прав. Блонден теперь совсем не походил на бельчонка, которого напугала ворона. Крепкий, сильный, вполне способный защитить себя… Ну и естественно, что он захотел вернуться в лес.
И, по совести говоря, мы не попытались бы помешать ему. Оставалось только убрать его орехи и трогательный недоеденный кусок яблока с каминной полки да пожелать ему всего самого лучшего.
«Странно, правда, как мы зацепились за такую фитюльку», – сказал Чарльз, когда мы вечером смотрели на дождь за окном и думали, как он там. Но еще более странным оказалось то, что и Блонден как будто зацепился за нас. Два дня спустя, когда мы вернулись с работы домой, он ждал нас в кресле, смущенно поглядывая из-под хвоста. Самовольный светло-рыжий комочек меха захотел вернуться к нам, хотя в это время в лесу было полно зрелых орехов и на мили вокруг росло больше деревьев, чем могла бы излазить самая честолюбивая белка.
Может быть, это была привязанность к нам. А может быть, наш искатель приключений просто не выдержал двух ночей в лесу, где вокруг раздавались всякие незнакомые звуки и не было грелки, а главное – чая. Но как бы то ни было, больше он нас не покидал. Два года после этого, куда бы мы ни посмотрели, он – если, конечно, не спал – качался на занавесках, грыз мебель, с надеждой заглядывал в носик чайника.
Потом он умер – в холодное дождливое осеннее утро. От простуды.
Несколько недель мы оплакивали его, забыв все бесчинства, вспоминая только, как весело мы проводили время вместе. И попытались завести другую белку. Но в зоомагазинах их не было, а в зоопарке, куда мы обратились, нам сказали, что на белок у них запись и очередь очень длинная.
Вот почему, стосковавшись по звону бьющейся посуды, затравленные мышами, которые разыскивали его запасы орехов, и – как сказал Чарльз – находясь в помрачении ума, мы обзавелись сиамскими кошками.
Глава шестая ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ СИДНИ
Соломон и Шеба прожили с нами четыре года, и, как выразился Сидни, скучать они нам не давали.
Что относилось и к самому Сидни. Всяческие его неприятности не раз подчиняли себе нашу жизнь, почти как сиамские кошки. Чуть ли не с той минуты, как он начал работать у нас, мы оказывались втянутыми то в одно, то в другое.
Взять для примера тот случай, когда он поехал на мотоцикле без прав и был пойман. Тут мы ничем помочь не могли. Он и сам говорил, что полицейский к нему придрался не зря. Его приятель Рон предложил ему опробовать свою новую машину. Сидни, оглядевшись и нигде не обнаружив Макнаба, полицейского, вскочил в седло и опробовал мотоцикл на подъеме; и тут Макнаб (цитируя Сидни) выскочил из-за телефонной будки, как чертов гоблин. Ну и все тут: два фунта штрафа и лишение прав на год.
Беда заключалась в том – и вот тут на сцену вышли мы, – что Сидни как раз начал ухаживать за девушкой, которая жила в десяти милях от нашей деревни. Она была в самый раз, сообщил он нам после первого свидания, и дальнейшее выглядело таким многообещающим, что он решил обзавестись мотоциклом и потому-то взял на пробу мотоцикл Рона. А теперь, спросил он на другой день после своего появления в суде, в каком он положении? В положении он, строго говоря, был наклонном, поскольку вот уже полчаса опирался на нашу косилку, меланхолично втолковывая нам, что и у нас десятимильная поездочка на велике отобьет охоту нежничать.
Мы помогли ему преодолеть этот маленький кризис, на что он, без сомнения, и рассчитывал: в вечера свиданий отвозили его в Бэкстон в своей машине. Однако наша готовность помогать Сидни имела пределы, и возвращаться домой он должен был собственными силами. И был вечер, когда, увы, он туда даже не попал. Милая старушка, знавшая его с пеленок, сказала, что едет в Бэкстон, ну и подвезет на этот раз Сидни. А у старой дуры, когда она за ним заехала, на переднем сиденье торчал огромный псина, сообщил Сидни на следующее утро, а ручку задней дверцы заело, и пока он ее дергал, старушка неожиданно сказала: «Ну, устраивайся поудобнее» – и укатила.
Она была глуха, и то, что ответа Сидни не услышала, ее не смутило. А машину вела, приклеившись носом к ветровому стеклу – как чертов Лот, сказал Сидни, от негодования путая библейские персонажи, и заметила, что его с ней нет, только когда остановилась на площади в Бэкстоне. И по ее словам, насмерть перепугалась, решив, что бедненький Сидни вывалился по дороге. Но ее чувства не шли ни в какие сравнения с терзаниями Сидни, когда он представлял себе, как Мэг ждала на условленном месте, а он не явился, и (в этот момент его излияний косилка въехала в пионы) она вдруг пошла прогуляться с другим парнем.
Но Мэг ни с кем другим не пошла. Сидни обладал куда большим роковым обаянием, чем могло прийти в голову при взгляде на него. Со временем он женился на ней, торжествуя, совершил свадебное путешествие (штрафной год уже истек) на новехоньком мотоцикле и стал отцом близнецов.
Но даже это не пробудило в нем беззаботной веселости. Он все еще переживал по любому поводу. Он страшно переживал, когда священник поймал его за пилкой дров для нас в воскресное утро (Сидни спрятался в сарае, едва завидел его, но вопреки такой предосторожности священник подошел к двери, чтобы спросить, как поживают близнецы). Как пить дать, проводник на небеса занес его в свою черную книжечку, сказал он, мрачно борясь со своей совестью после этого происшествия. Не помогли и наши заверения, что священник придерживается широких взглядов, что он судит людей по их нравственным устоям и не придерется к тому, что он трудился в день Господень. Сидни знал обязанности духовных пастырей и стал переживать еще больше. Священник такого спускать не должен, объявил он.
