Марианна Гончарова - Отдам осла в хорошие руки
Как у всякого государства, у подруг есть друзья и враги. Друг — Лев Борисович Шапиро, Казанова местного пенсионного фонда. У Льва Борисовича склероз. Он всегда забывает, за кем из подруг он ухаживал в прошлый раз.
А враг — Эльвира снизу. Как только подруги разливают чай, Эльвира в грязном халате уже тут как тут.
— Чем вы тут занимаетесь?! — голосит Эльвира. — Что вы тут топаете? У меня потолок! Он же золотой, столько эти маляры с меня взяли. Идите посмотрите, где он сейчас лежит!
— Эльви-ира! — привычно тянет Фаина. — Мы еще даже не начинали. Что вы так рано скандалите? Лев Борисович еще даже не играл!
— Не кричите передо мной! — продолжает Эльвира свою резонерскую партию.
— Я вам вообще могу молчать, — привычно пожимает плечами Фаина, а добрая Манана выносит Эльвире кусок пирога.
— А кости?! — требует наглая Эльвира.
У Эльвиры живет множество котов и собак. Ехидная Нэла говорит, что и Эльвира с ее характером и злобностью скоро начнет кусаться, выть на луну и метить углы.
— Хотя бы мышей ловила. Но разве дождешься от нее хорошего, — вздыхает Лев Борисович и усаживает на колени старую мандолину.
Каждый раз Лев Борисович сообщает своим дамам, что выучил новую вещь. И играет «Турецкий марш» Моцарта. Не до конца. Потом подруги терпеливо выслушивают, как Лев Борисович познакомился со своей первой любовью в 1949 году на совещании по желудям.
Последнее время подруги обсуждают очень важную тему. Как Манана, которая давно никуда не ездила после инфаркта, наконец поедет к внукам в Черновцы. И что надо купить в подарок.
Билеты поручили Льву Борисовичу. Во-первых, он мужчина. Во-вторых, ветеран. В третьих, очень ответственный: из-за склероза он все записывает.
Нэла с Мананой скупили пол-Привоза. Фаина съездила за вафельными тортами и конфетами «Одесская лакомка».
Утром компания погрузилась в такси, и Лев Борисович, ежеминутно проверяя в кармане Мананины билеты, спросил водителя, помнит ли тот, где вокзал, потому что он, Лев Борисович, забыл. Водитель заметно взбодрился и повез быстрее. Но через поселок Котовского.
Поезд уже пыхтел, ворчал и тихонько двигался в сторону Черновцов, когда Фаина, Манана, Нэла и припадающий на ногу Лев Борисович с трудом тащили неподъемные сумки, корзинки и коробки с гостинцами для внуков Мананы.
Лев Борисович подтрусил к вагону и торжественно протянул проводнику билет:
— Вот!
А подруги в это время быстро грузили в вагон сумки, корзинки и коробки.
Манана уже махала друзьям в окно, как вдруг проводник, долго читавший билет, завопил:
— Вы-ходи! Вы-носи!! Вы-ходи!!! Билет на завтра! Вы-ходи!..
Так же организованно, слаженно и молча весь багаж выгрузили обратно на перрон, и поезд, облегченно погудев, поехал в Черновцы.
Старый носильщик, кативший тележку им навстречу, удивленно спросил:
— Но почему?..
— А… — устало отмахнулась Манана, отдуваясь и перекатывая во рту языком нитроглицерин. — Это мы… репетировали! А мой поезд — завтра.
Курочка Ребе и другие
Ищите Серафима
Серафим — черновицкий ветеринар. Подчеркиваю, черновицкий. А это много значит. Черновицкие люди особенные. Очень похожи на одесситов. Любят поговорить, солнце, детей и животных. Поэтому фразу «Скажи мне, кто твой друг…» и далее по тексту Серафим произносит совсем не так, как другие. А эмоционально. Жестикулируя. И немножко с угрозой. Для профилактики. Примерно так: «Я, конечно, скажу тебе, кто ты есть такой, когда увижу, кто живет у тебя дома, в каком состоянии и в каких условиях».
Своих пациентов Серафим знает по имени, по запаху, по окрасу, по голосу и в лицо. С теми, кто плохо обращается со своими домашними питомцами, Серафим ссорится навсегда и перестает здороваться вообще. Например, Лева Гольд. Казался приличным человеком, пока у него черепаха не поселилась. Хорошая девочка, спокойная, нетребовательная. Верите ли — удрала! Лева открыл дверь сантехнику. Черепаха в прихожей уже неделю дежурила, топталась, ждала удобного случая. Как только дверь открыли, она ломанулась и сбежала. Искали, конечно. Потом знакомые говорили, что видели Левину черепаху на улице. Неслась вдоль осевой по Киевскому шоссе. И исчезла. За горизонтом. А потому что музыку не надо было громко включать, девиц водить. И топать. А черепахи, к сведению, яблоки ломтиками едят и листики салатные — капустные. А не чипсы с беконом. Все. Прощай, Лева Гольд, ты животное. Тебе даже плюшевого зайца нельзя доверить. Живи один.
Теперь — Маргарита у Агосьянцев. Кошечка. Кто сказал: кошка? Это у вас кошка. А у Агосьянцев — нежная, ласковая, гордая, независимая, обидчивая, чарующая, обворожительная ко-шеч-ка. Серафим предупредил: растолстела. С мячиком играет? Мышей ловит? Да кто ж ей позволит! Но ведь грацию теряет. Вчера с батареи упала во сне. В ведро с водой. Конфуз. Жизнью перестала интересоваться. В марте. Гиподинамия. Мало двигается. Лишний вес. Целлюлит. Закормили. Вот животные!
У Томика — попугай. Хулиган и матерщинник. Кутила беспечный. Любит клевать шоколад и молодые женские ноги. То еще воспитание. Пора на учет ставить. В спецприемник милиции. Монеты ворует, украшения. Криминальный элемент. В этом случае — только суровые меры. Попугая — на полированную поверхность. Чтоб скользил и падал. И мольбы о помощи не слышать. Сразу замолкает, дуется, осознает ошибки. С хозяином сложнее. Этот с первого раза не понимает. Повторять надо. Воспитывать.
У Бердянских — ослик. Сократ. Большая умница. Сам надевает шляпу и каждый день ходит к ближайшему кафе в городском парке. Консумацией занимается. Раскручивает посетителей на слоеные пирожные. Других не ест. Когда видит Серафима, закрывает шляпой глаза и думает, что спрятался. Осел. Что с него возьмешь. Хотя догадливый. Знает, что Серафим домой отведет. И, как минимум, на неделю он, Сократ, останется под строгим надзором и без «наполеона».
У Осадчих — коза юная, Марианна. Мечтательна, глупа, влюбчива. Назойлива. Выведут на лужайку — задумается. Стоит, пялится по сторонам. Мечтает. В хорошую погоду вообще отвязывается. Бредет на стадион. Пристает к людям. Клянчит. Мужчина, угостите, мол, сигареткой. За матч может пачку «Мальборо» сжевать. Подсела. На табак и футбол. Растлили козу, животные. Теперь лечи ее от зависимости.
У Бессмертных — поросенок. Федор. Пытлив, любознателен. Все время из своего сарайчика в окошко смотрит. Наблюдает. За птицами, собаками, прохожими. Хозяева, животные такие, говорят: может, зарежем его? Столько ест, а не толстеет совсем. А Серафим: да вы что, в самом деле?! Да он, Федор, не поправляется, потому что все у него в ум идет! Лучше читать его учите. А то сам надоедать начнет. Потому как его, Федорово, счастье — в беспрерывном познании.
У Томульцов собака поющая, Каруза, стала голос терять. Верхнее «ля» не звучит. И интонирует нечисто. Вот это: «В движенье мельник жи-изнь ве-едет…» Не звучит. Что-то со слухом. Ну конечно! Кто ж такую талантливую собаку зимой на охоту тянет?! Зверь, а не хозяин. Зверь.
Так мотается Серафим целый день от одного пациента к другому, лечит. Проводит воспитательно-разъяснительную работу среди хозяев. А самому завести друга — собаку или кошечку, например, — недосуг. Серафиму некогда. Некогда.
Тут догиня одна знакомая двенадцать щенят принесла. Все хорошие, толстые. Серафим бегает к ним каждый день, помогает. Потому что хозяева догини — люди. Настоящие. И вот когда щенята глазки наконец открыли, Серафим закрыл свои. На секундочку. Присел к столу чаю выпить, уложил голову на ухо, а ухо на скатерть, закрыл глаза и уснул. Лежал так и во сне улыбался тихо и счастливо…
Так что если вы о ком-то из черновицких знать хотите, Серафима ищите. Ветеринара. Он вам всю правду расскажет. Он точно знает.
Зельман, тапочки!
Уезжал Шамис. Сказал — приходите, возьмите, что надо.
Народ потянулся. Прощаться и брать.
Горевоцкие тоже пошли. Оказалось — поздно! На полу в пустой гостиной валялась только стопка нот «Песни советской эстрады», а на подоконнике стояла клетка с попугаем. Горевоцкая, тайная жадина, стала голосить — да зачем же вы уезжаете, — кидаться на грудь Шамису, косясь, — а вдруг где-нибудь что-нибудь. Шамис, растроганный показательным выступлением Горевоцкой, говорит: что ж вы так поздно, вот посуда была, слоники, правда, пять штук, книги, кримплены. А Горевоцкий шаркает ножкой: да что вы, мы так, задаром пришли. После горячих прощаний Горевоцкая уволокла ноты и попугая. Не идти же назад с пустыми руками.
Попугая жако звали Зеленый. Зеленый был серый, пыльный, кое-где битый молью, прожорливый и сварливый. На вопрос, сколько ему лет, Шамис заверил, что Зеленый помнит все волны эмиграции. Даже белую, в двадцатые годы.
Первый день у Горевоцких Зеленый тосковал. Сидел нахохленный, злой. Много ел. Во время еды чавкал, икал и плевался шелухой. Бранился по-птичьи, бегал туда-сюда по клетке и громко топал.
