Роберт Ладлэм - Дорога в Гандольфо
— Этой ночью. В душе!
— Эта сторона твоего состояния не может оспариваться. Но это только малая часть всего бытия.
— Ну для меня-то это как раз наоборот!
— И все же малая часть всего бытия применительно к мышечной системе. Ведь твое тело — это храм, и не надо разрушать его всякими злоупотреблениями и пренебрежением. Сделай его щеголеватым. Дай ему возможность тянуться, дышать и быть полезным. Посмотри на Маккензи...
— Не надо! Я не хочу на него смотреть! — перебил Лилиан Сэм.
— Я говорю с точки зрения медицины.
— Я знаю это, — промямлил Дивероу, сдаваясь. — Мне никуда от него не деться. Я — его вещь.
— Ты хоть понимаешь, что Маку уже за пятьдесят? А возьми его тело. Сама упругость. Настоящая сжатая пружина, доведенная до совершенства...
Лилиан посмотрела куда-то вверх рассеянным взглядом — точно так же, как это совсем недавно делала Энни в «Савое». Как и Энни тогда, она предалась воспоминаниям, которые, по всей вероятности, доставляли и ей удовольствие.
— Да Хаукинз же всю свою жизнь провел в армии, — проговорил Сэм. — Он постоянно бегал, прыгал, убивал и пытал. И чтобы выжить, он просто обязан был постоянно находиться в форме, поскольку другого выбора у него не было.
— Ты не прав. Просто Мак понимает, как важно развить свои способности до предела. И однажды он мне сказал, что... Впрочем, это не важно.
Она убрала руку с груди Сэма и взяла очки.
— Ну уж нет! — возразил Сэм, подумав о том, что спальня в этом немецком отеле вполне может служить продолжением таковой в «Савое» и что жены Хаукинза отличались индивидуальностью. — Я непременно хочу знать, что сказал тебе однажды Мак.
Лилиан взяла очки обеими руками.
— Твое тело должно служить реальным продолжением разума, доведенного до совершенства и не подвергаемого злоупотреблениям.
— Мне больше нравится другое: «Если ты попытаешься слишком уж изменить свою внешность, то... лишь запутаешься вконец».
— Что?
— Это то, что он тоже говорил. Возможно, я не понимаю, но интеллект и тело являют собой два противоположных полюса. Я мог бы представить, что полететь с Эйфелевой башни — пустяк для меня, но никогда не стал бы пытаться сделать это.
— Потому что это нереально и даже неправильно с позиций разума. Но ты мог бы натренировать свое тело, чтобы достичь определенного равновесия между ним и интеллектом в рекордно короткое время. И это было бы уже реальным. физическим воплощением твоих идей, подсказанных воображением. И очень важно попытаться сделать это.
— Что? Спуститься с Эйфелевой башни?
— Да, если только к полету с нее относиться серьезно.
— Как можно вообще говорить о чем-то серьезно, если следовать всей этой схоластической белиберде? Ты ведь считаешь, что если ты о чем-то думаешь, то должен попытаться довести свои мысли, — насколько, конечно, это возможно, — до их воплощения в физическом плане.
— Главное — не оставаться инертным.
Лилиан возбужденно взмахнула руками, и простыня слетела с нее.
«Непреодолимо прекрасные!» — подумал Дивероу.
Но ее груди были в этот момент недосягаемыми для него, поскольку женщину увлек спор.
— Все это намного сложнее или, наоборот, намного проще, — сказал он, — чем кажется на первый взгляд.
— Поверь мне, не проще, а намного сложнее, — возразила Лилиан. — Вся тонкость кроется в кажущейся очевидности некоторых посылок.
— Ты и в самом деле веришь в эту спорную концепцию, не так ли? — спросил Сэм. — По-моему, в основе такого подхода лежит представление о том, будто борьба неизбежно дает чувство удовлетворения. Не так ли?
— Думаю, так оно и есть. Это своего рода самоцель — пытаться воплотить в действительность то, что представил в своем воображении. Убедиться в своих возможностях.
— И ты веришь в это, — констатировал Сэм.
— Да. Ну и что?
— Поскольку в данный момент воображение работает у меня очень слабо, я не в состоянии более дискутировать на эту тему. К тому же я ощущаю потребность в физическом воплощении испытываемых мною чувств, чтобы убедиться в своих возможностях. Естественно, в разумных пределах.
Сэм вылез из-под одеяла и уселся так, чтобы видеть ее лицо. Взяв у нее очки. он сложил их и небрежно бросил на пол, у самой кровати. Потом протянул руку, и она отдала ему меню.
Глаза Лилиан сияли, на губах играла легкая улыбка.
— Я все удивлялась, чего ты ждешь! И тут зазвонил нацистский телефон.
Голос на другом конце провода принадлежал человеку, который, по всей видимости, учился некогда английскому по военным фильмам братьев Уорнеров. Каждое произнесенное им слово звучало ужасно.
— Нам не следует говорить с вами по телефону.
— Тогда перейдите на другую сторону улицы и откройте окно, — раздраженно ответил Дивероу. — И мы будем кричать во все горло!
— Для нас главное сейчас — время! Я предлагаю вам спуститься в холл и расположиться в кресле у окна, справа от входа. В руке держите сложенный пополам номер «Шпигеля». Каждые двадцать секунд вы должны закидывать ногу на ногу...
— Сидя в кресле?
— Если вы это будете делать стоя, то сойдете за ненормального.
— А вдруг кресло будет уже занято?
Затяжная пауза выражала одновременно и раздражение и затруднение. Затем послышался короткий, странный звук, вызывающий в воображении ассоциации с визжащим поросенком.
— Вы сгоните этого человека с кресла! — последовал вслед за хрюканьем ответ.
— Но это же глупо!
, — Вы сделаете то, что я вам говорю: сейчас не время для дискуссий! Затем к вам подойдут. Через пятнадцать минут.
— Но послушайте! Я только что встал и даже еще не завтракал! Да и побриться мне не мешало бы...
— Я сказал: через пятнадцать минут, майн герр!
— Я же голоден!
В ответ послышалось щелканье, и связь прервалась.
— Черт бы его побрал! — выругался Сэм, поворачиваясь к Лилиан и ожидая, что она скажет. Но той уже не было на кровати. Одетая в его банный халат, она стояла по другую ее сторону.
— Говоря по правде, дорогой, этот звонок помог нам. Тебе пора заняться делами, а мне надо идти на курсы.
— На курсы?
— «Ди ерстклассиге штрудельшюле» — «Высшие курсы кулинарного искусства», — пояснила Лйлли. — Может, они не так много дают, как парижские «Кордон Блю», но зато более увлекательные. Занятия начинаются в полдень. Я буду учиться на Лейпцигштрассе, это за Унтер-ден-Линден. И мне надо спешить.
— А как же мы? Завтрак и... утренний душ?
— Занятия заканчиваются в половине четвертого, — засмеялась тихо Лилиан. Нежно и искренне. — И мы снова здесь встретимся!
— В каком номере ты живешь?
— В пятьсот одиннадцатом...
— А я — в пятьсот девятом!
— Я знаю, — ответила Лилиан. — И это хорошо!
— Еще бы!
В холле отеля произошло непредвиденное. «Кресло у окна» оказалось занято тщательно подстриженным пожилым человеком. Он дремал, упершись в грудь тяжелым, жирным подбородком. На коленях, к его несчастью, лежал сложенный пополам «Шпигель».
Почтенный немец сначала удивился, а потом и разъярился, когда к нему подошли с двух сторон двое мужчин и вполне определенно попросили его следовать за ними. Сэм дважды пытался вмешаться, объясняя, насколько он мог делать это, что у него тоже есть сложенный пополам «Шпигель». Но это ему ничего не дало, поскольку мужчин интересовал только тот, кто по-прежнему сидел в кресле. И Дивероу ничего не оставалось, кроме как, стоя там, где он стоял, начать каждые двадцать секунд скрещивать ноги.
Кончилось это тем, что к нему подошел дежурный капитан и на превосходном английском объяснил, где находится туалет.
Тем временем какая-то рослая женщина, удивительно похожая на Дик Баткус, вступила в схватку с двумя гестаповцами. Причем сражалась она с ними коробкой из-под шляп и огромной кожаной сумкой.
И тогда Сэм принял единственно правильное в создавшейся ситуации решение. Схватив одного из налипших на старика за шею, он оттащил его в сторону.
— Ты сумасшедший сукин сын! Вам нужен я! Ведь вас за мной послал Кёниг, не так ли?
Тридцать секунд спустя Дивероу вывели из отеля «Кемпински» на соседнюю аллею. Немного поодаль, занимая чуть ли не все пространство между домами, стоял огромный открытый грузовик со свисавшим сзади него брезентом. В кузове, от пола до самого верха, громоздились одна на другой сотни клеток, в которых, судя по всему, пищали тысячи цыплят.
По центру грузовика, между клетками, проходил узкий коридор, доходивший до заднего окна кабины. У окна стояли две маленькие табуретки.
— Эй, давай сюда! Это смешно! И, черт побери, против всех санитарных правил!
Сопровождавшие Сэма делали все, как истинные немцы: и кивали головами, и улыбались, и даже подсадили Сэма в грузовик, подтолкнув его затем по восемнадцатидюймовому проходу к табуреткам.
И пока он пробирался вперед, его со всех сторон атаковывали острые клювы птиц. Полуденное солнце было совершенно не видно из-под брезента. Невыносимо пахло куриным пометом.
![Роберт Хайнлайн - Дорога славы [Дорога доблести]](/uploads/posts/books/57358/57358.jpg)