Михаил Берсенев - Клептоман
Секретарша стояла в нерешительности, и тогда Андрей тоже рявкнул на помощницу Куравлева:
— Ну, же! Иди!
Девушка вздрогнула и вновь скрылась за ценной, обитой натуральной кожей дверью. Теперь невольная посредница между делегацией и угрюмым начальником вновь стояла перед огромным дубовым столом. Куравлев поднял недовольное лицо от бумаг.
— Федор Петрович! Они не уходят. Требуют у вас аудиенции.
— Это они так сказали — именно аудиенции? — хозяин кабинета даже забыл от удивления прикрикнуть на беспокоящую его по пустякам Кочетову. Сергей и Алексей тоже отвлеклись от своих занятий.
— Нет, аудиенцию это я придумала. А они почти заставили меня прийти к вам и предупредить, что если вы их не примите, то они пойдут на штурм и даже снесут эту красивую дверь! — она указала большим пальцем руки себе за спину, — Они настроены очень решительно! У них непоколебимость в намерениях! Это их уже слово — непоколебимость!
После этих слов Куравлев застыл в изумлении, а телохранители полностью отложили свои дела. Защищать шефа от собственных сотрудников ребятам еще не приходилось. Насколько серьезно настроены эти "штурмовики" ни Сергей, ни Алексей не знали, поэтому они моментально внутренне собрались и были готовы практически к любому развитию событий. Федор же быстро пришел в себя и даже улыбнулся.
— На штурм, говоришь? Дверь снесут? Морду набить не обещали? — весело спросил бизнесмен девушку.
— Пока вроде нет, — как-то успокоилась от веселого тона шефа Кочетова. — Хотя, черт их знает! Уж больно грозно выглядит их делегация!
— Аудиенция, делегация, непоколебимость! Хороший у тебя, разнообразный язык, Марина! Да и они круты: на штурм, без колебаний! — с хитрой ухмылкой похвалил хозяин кабинета.
— Язык языком, а чего мне им сказать-то? Они ж меня сожрут там эти экстремисты! — секретарь выжидательно смотрела на патрона.
— На штурм. Морду бить. Мебель крушить. Бравые ребята! — еще раз рассмеялся Куравлев. — Знаешь, Марина, ты вот что им скажи сейчас! Скажи-ка, что я перепугался и через три минуты выйду к ним на разговор. И выполню все их требования. Только прошу их не выносить мою драгоценную дверь. Я ее в Италии заказывал! Так и скажи.
— Как же, вы же не испугались, Федор Степанович?! — удивилась девушка.
— Нет, ты иди и скажи именно так: что я вроде бы напуган, и что сейчас... Сейчас... А, скажи еще, что я сейчас галстук повязываю, чтобы встретить их достойно, как и подобает встречать высокопоставленные делегации. Ты так и подчеркни: высокопоставленные! Это важно. Все поняла?
Кочетова кивнула.
— Ну, иди, Мариночка, иди! Скажи так, как я тебя научил. Через пять минут я к ним выйду!
Девушка вновь стояла перед шеренгой недовольных сотрудников.
— Ну, что, примет он нас? — Камушкин был серьезен.
— Вы знаете, ребята, я как передала ему вашу мощную и железную позицию, сказала о вашей решительности и несгибаемости, он даже перепугался, должна я вам заметить! Но это только по секрету. Особенно его напугала «непоколебимость» и угроза разнести дверь. А ведь он ее в Италии заказывал специально для своего кабинета! Засуетился, схватился за ворот рубашки, чтобы проверить солидно ли выглядит, а там галстука-то нет! Вот и сказал, что себя в порядок приведет и к вам выйдет, чтобы в кабинет вас лично пригласить. Только дверь просил вас не трогать, дорога она ему, видимо.
— Ага! Видите, я же говорила, что он забоится нас, когда мы пойдем единым фронтом против тирании! И он забоялся! Сейчас примет нас, как самых высоких гостей! И выполнит все наши требования! — самоуверенно продекламировала молоденькая сотрудница рекламного отдела Елена Малиновская. — Что ж, подождем, когда он галстук себе повяжет! Это наш Петр Степанович правильно сообразил: негоже встречаться с нами в разобранном-то виде!
— А теперь, давайте-ка присядем, наконец! — резюмировал Сергей Камушкин. — А то, что это мы как маленькие мальчики и девочки в пионерском лагере по стойке «смирно» перед вожатым выстроились!
Молодые люди стали рассаживаться в приемной Генерального директора туристической компании. Секретарь Марина Кочетова также решила, что «в ногах правды нет», заняла свое привычное рабочее место и стала смотреть на дорогую отделку двери, сделанной по спецзаказу в солнечной Италии. Ей нравилась эта дверь, ведущая в кабинет начальника, и она не хотела, чтобы такая красота как-то пострадала. Воцарилась тишина. Пятеро парламентариев последовали примеру Марины и тоже стали следить за позолоченной ручкой на фоне обивки итальянского изделия. Спустя пять минут ребята увидели, как эта красивая и дорогая ручка стала медленно опускаться вниз и все расслабленно приготовились увидеть главного человека на фирме.
ГЛАВА 19. Гибель и возрождение художника
Семен Логинов, в отличие от многих своих сверстников, в детстве и после него, не очень любил рисовать. Если он и брался за какой-нибудь набросок, то, следует признать, было не так много людей, которые бы определяли, что изображено на полотне юного художника. Частенько, самому будущему журналисту приходилось объяснять зрителю, что нарисовано на холсте, и что он хотел этим сказать. С другой стороны, его работы отличались нестандартным видением предметов. Он не рисовал объекты такими, какими их видели тысячи других глаз. Он умудрялся уловить мельчайшие детали, оценить красоту или бесконечное уродство этого штриха, и именно его он гипертрофировал, увеличивал, через нее передавал сущность предмета. Но сия особенность была непонятна многим людям. Однажды. он увидел необычного лебедя, у которого на фоне потрясающе красивого оперения, тонкой аристократической шеи, выделялся совершенно уродливый, огромный, кривой, как изгиб старой кочерги, клюв. Люди морщились от недовольства при виде этого творения природы в городском парке, так как на фоне красивого тела, так сказать, в «красивой одежде», имелась носатая негармоничная «харя». А вот Семен сразу заприметил этот экземпляр животного мира, безобразный изогнутый клюв намертво запечатлелся в памяти, так же, как и выражение глаз птицы. Семену показалось, что лебедь понимает, что его физиономия неудачна, и портит общее впечатление о лебедях как о биологическом отряде птиц, и от этого самому уродцу было очень грустно и обидно, и эти грусть и обида были растворены в его маленьких, но умных глазках. Маленький художник уловил этот штрих в «зеркале души» птицы. Держа этот образ в зрительной памяти, этот причудливый клюв, эти грустные и умные живые бусинки, что с тоской и интересом смотрели на окружающий мир, Семен в возрасте девяти лет поставил перед собой мольберт, взял чистый холст, кисточки в руки, и начал рисовать. Через неделю немалого труда картина была закончена. Естественно, мальчику захотелось похвалиться своим творением, и, несомненно, это должен был быть близкий человек. Человек, которому ребенок доверял и не боялся, что его засмеют или обидят.
Отец Семена пришел с работы в тот день немного навеселе. От него исходил запах свежевыпитой водки. Как понял мальчик, в тот день у отца — Сергея Логинова, случилась получка на заводе. Сергей по привычке отметил это дело с сослуживцами по цеху, но домой пришел еще не совсем поздно. После плотного ужина с несколькими рюмками водки, рабочий Логинов с удовольствием завалился на свой диван и уткнулся в хоккейный матч. Он уже начинал «клевать носом», когда кто-то дернул его за плечо. Мужчина открыл глаза и увидел своего девятилетнего сына, который шептал:
— Пап! Пойди со мной! Я тебе кое-что покажу!
— Что покажешь, сынок? — зевая, поинтересовался рабочий.
— Я написал картину и хочу тебе ее показать.
Веки у засыпающего вновь отяжелели и он спросил:
— А может быть, завтра посмотрим? А то я такой сегодня расслабленный.
— Нет, пап, сегодня! Это же моя первая картина! Там и дату я сегодняшнюю поставил. И я хочу, чтобы мой первый зритель был сегодня, и чтобы это был ты, папа!
Сергей Логинов разлепил глаза окончательно, стукнул себя по коленям, и сказал:
— Что ж, сынок, идем смотреть твою первую картину. Я рад, что буду первым твоим поклонником и зрителем.
— Только обещай, что ты не будешь смеяться! — попросил мальчик. — Я же рисую не так, как другие. Обещаешь?
— То, что ты видишь некоторые вещи не так, как другие, я уже давно заметил, и знаю об этом. Твои маленькие рисунки карандашом я все видел. Так что, давай считать, что твоя первая большая картина — это просто маленький, уменьшенный карандашный рисунок в обычной тетради. Я когда-нибудь смеялся над твоими рисунками?
— Нет, папа.
— Так и тут. Я не буду смеяться. Я тебе обещаю.
Сергей Логинов с ощущением тяжести в теле поднялся с дивана и вместе с сыном неспешно прошел в комнату Логинова-младшего. Там маленький мальчик вытащил из-под портьеры свой мольберт на ножках и поставил посередине комнаты, прямо под люстру. Самой картины видно не было, так как юный художник накинул на нее большой лоскут аптечной марли.
