Федор Достоевский - Юмор серьезных писателей
— Я в восторге, адмирал, — проговорил с утонченною любезностью князь. — Парусное ученье великолепно. Благодарю за доставленное наслаждение, любезный адмирал.
Адмирал смущенно поклонился.
— Прикажете продолжать учение, ваша светлость?
— К сожалению, не могу… Обещал смотреть сегодня пятнадцатую армейскую дивизию.
— Быть может, изволите позавтракать, ваша светлость?
Но князь извинялся, что нет времени, и скоро, любезно простившись со всеми, направился к трапу…
— Так вечером приходите! — промолвила, весело смеясь, графиня, протягивая руку Курчавому.
Проводивши гостей, адмирал вошел в свою каюту и, взглянув на парадно накрытый стол и на вестового в полном параде, воскликнул:
— Ну и черт с ним, если не захотел завтракать…
И, обращаясь к вестовому, крикнул:
— Старый сюртук и зови всех офицеров к столу, Суслик! Да башмаки свои можешь снять!
1900
Л. Н. АНДРЕЕВ
МОНУМЕНТ
Комедийка в одном действии
В городе Коклюшине, наконец, решили поставить памятник Пушкину; объявили всенародную подписку, устроили конкурс на проект памятника и учредили комиссию. Проектов было представлено множество, но Ее Превосходительство, по инициативе которой воздвигается памятник, остановила свое внимание только на двух проектах, принадлежащих художникам Фракову и Пиджакову. И в настоящий момент комиссия заседает в квартире Ее Превосходительства как для обсуждения означенных проектов, так и других важных вопросов, связанных с небывалым происшествием.
Члены комиссии, кроме Ее Превосходительства, следующие:
Градский голова, Павел Карпович Маслобойников, лицо почтенное, но лишенное образования. Крупен, лыс, бородат и мордаст. Гавриил Гавриилович, податной инспектор, бывший учитель гимназии, уволенный за то, что ругал учеников дурными словами. Учитель географии в прогимназии, Петр Петрович Еремкин, чахоточный. Местный барон. Некто, внушающий почтение и легкий трепет. Мухоморов Анатолий Наполеонович — самый умный человек в городе; ходит в наваченных брюках, в ушах вата, пальцы длинны и костлявы. Его супруга Анна Титовна; большие черные усы. Иван Иванович, обаятельный молодой человек без речей. И еще два члена без речей: один — всегда смеется с Гавриилом Гаврииловичем; другой — ужасается и скорбит с Некоим, внушающим почтение.
Тут же присутствуют и оба художника с проектами. Фраков ненавидит Пиджакова, последний презирает Фракова. По этой причине сидят они в разных концах комнаты. Из посторонних лиц присутствует специально командированный представитель столичной прессы, господин Исполинов.
При открытии занавеса Ее Превосходительства нет: она еще не выходила из своих апартаментов. Члены комиссии собрались кружком около журналиста.
Некто (Исполинову). Пешком изволили? У нас извозчики с семи часов спать ложатся.
Исполинов (глядя на концы брюк). Пешком, да, представьте! Но очень, очень милый городок, такой оригинальный. Однако почему столько собак? Почти как в Константинополе.
Еремкин (страстно). А вы и в Константинополе были?
Исполинов. Как же! Два года писал оттуда корреспонденции, ведь это же рядом с Одессой, ну да! А скажите, у вас это первый памятник?
Барон. Пока первый. Культура этого края еще не… не… Да, первый пока.
Маслобойников. А на кладбище-то забыли, барон? Есть, есть, вы сбегайте, поглядите, господин хороший.
Некто. Кладбище у вас знаменитое.
Еремкин. Но г. Исполинов говорят, если не ошибаюсь, о городских монументах. Полководцы, вообще фигуры великих мужей и…
Некто. Напрасно утруждаете себя объяснениями: здесь вам не ваши ученики. Вот воздвигнем памятник Пушкину, тогда и любуйтесь, сколько хотите, тогда ваша воля.
Еремкин. Но…
Гавриил Гавриилович. Нет, вы вот что нам скажите, г. Исполинов: почему Пушкину? Ну, я понимаю, как этого не понять, ну, город и вообще культура, и нельзя же, чтобы одни собаки и калачи, — но почему именно Пушкину? Мало ли других великих людей? А то все Пушкин, Пушкин, ведь это может и надоесть!
Еремкин. Но с точки зрения…
Гавриил Гавриилович. Вас не спрашивают. А вот вы, г. Исполинов, как представитель столичной печати, не удостоите ли нам объяснить?
Исполинов. Виноват, я в вашем городе только гость и…
Барон. Как известно, Пушкин наш величайший поэт, и задачи культуры — как же можно, иначе нельзя. Где же тогда культура?
Гавриил Гавриилович. Нет уж, барон, извините, — конечно, я не противоречу, — но кому это известно, а мне нет, неизвестно. А вам, Пал Карпыч, известно?
Голова (вздыхая). Мне ничего не известно. Вы меня, Гаврил Гаврилыч, не приводите, я здесь не в пример.
Гавриил Гавриилович (хохочет). Вот оно-с! Не любит Пушкина наш почтеннейший городской голова, не одобряет! Но, виноват, вы желаете сказать, г. Исполинов?
Исполинов. Как гость я, право, затрудняюсь ответить, почему вы решили ставить именно Пушкину. Это даже странно.
Гавриил Гавриилович. А я что говорю?! Но ваше отношение к памятнику?
Исполинов. Мое отношение? А что касается моего отношения к памятнику, то оно двоякое: одно — пока памятник еще не поставлен, и другое — когда он уже стоит. В первом случае я имею материал… ну, положим, и не так много… ну, когда десять, а когда и сотню строк; а во втором случае… Ну, и что мне от памятника, когда он уже стоит, сами посудите? Скажу просто: от всех памятников, какие стоят в Петербурге и Москве, я не имею даже рубля! Да и никто не имеет, это же не требует доказательств!
Голова (вздыхая). Да, под квартиру не отдашь.
Еремкин. Но с точки зрения исторической…
Гавриил Гавриилович. Пошла история с географией: вот уж чего не люблю, так не люблю. И почему, г. Еремкин, вы не можете слова сказать без но?
Еремкин. Но…
Некто. Вот так они всегда: но! Не могут, по-видимости, иначе, не могут. И сколько раз я имел удовольствие их слушать, и каждый раз на этом месте удивлялся: но.
Еремкин (пугаясь и оглядываясь). Но как же мне быть, если так начинается: но? Я совсем ничего не думаю сказать лишнего, и вообще я, но…
Гавриил Гавриилович (хохочет). И опять! Не может!
Некто. Очень жаль, если не можете. Позвольте вам внушить следующее: но — есть знак гордости человеческой, а что такое гордость? Но — есть отвращение ума не токмо от законов человеческих, но даже и божеских, — а что такое ум? Но — есть знак высокой непочтительности, своеволия, так сказать, и даже дерзости. Нехорошо-с, молодой человек, нехорошо-с! обидно!
Еремкин (в отчаянии). Но…
Голова. Цыц! сама.
Входит Ее Превосходительство, поддерживаемая Иваном Ивановичем; ее почтительно приветствуют.
Ее Превосходительство. Уже? здравствуйте, уже? Я так счастлива, наконец, видеть и вообще, наконец, приблизиться — не так ли, господа? Моя мечта — садитесь, господа, — или, лучше сказать, моя идэя наконец близка… Не хотите ли чаю? впрочем, чай потом, а сперва нужно что-то другое… что? Надеюсь, господа, вы простите слабую женщину, которая, это правда, так богата идэямя, но совершенно беспомощна в вопросах — как это называется?
Мухоморов (подсказывая). Прозаической действительности, Ваше Превосходительство.
Ее Превосходительство. Мерси. Вот видите, какая у меня голова, ах, я такая бедная. Раз это не идэя, то я уже ничего не понимаю, я бессильна, как дитя, — нет, нет, не спорьте. Я даже удивляюсь иногда: зачем у меня тело? Ну, у других, я понимаю, ну, там на что-нибудь нужно; а зачем мне?
Мухоморов. Вы, Ваше Превосходительство, по моему скромному мнению, — я заранее извиняюсь, если что-нибудь не соответствует в моих словах, — вы просто дух, Ваше Превосходительство.
Ее Превосходительство. Вы так думаете? Ах, как это необыкновенно. Но я очень счастлива… Господа, позвольте вам представить нашего достоуважаемого сочлена, господина, господина…
Голова. Кто его не знает, знаем.
Мухоморов (подсказывая). Мухоморов, Анатолий Наполеонович…
Ее Превосходительство. Мерси. Вот видите, какая у меня голова! Я, право, не знаю, зачем у меня самой есть имя? Это так ненужно, когда вся душа: не так ли, достоуважаемый Павел Егорович?
