Леонид Лиходеев - Я и мой автомобиль
— Отъезжайте на резервную! — рассердился инспектор. — След промерен.
Анютка послушно отжала сцепление, завела мотор, отъехала, куда указано. Остановилась, вылезла.
— Граждане, продолжайте движение! Гражданка!
Толстая тетка в пуховом оренбургском платке возмутилась:
— А чего! Чего продолжать-то? Может, я тоже все видела, как она на него со всей скоростью…
— Так ты, тетка, запишись в свидетели, — подначил парень в поролоновом ватничке.
— И запишусь! Чего мне бояться!
— Запишись! Запишись, тетка, прояви свой гражданский долг.
— И проявлю! Пишите меня, товарищ милиционер! Пишите мой полный адрес! Надо им показать, как ездить!
Анютка просительно взглянула на парня в ватничке.
— Я бы с удовольствием, — осклабился парень, — но у меня нет адреса, красотка. Я бы скорее взял ваш телефончик, но, наверно, вас долгое время не будет дома…
Милиционер записал женщину в платке и вдруг обернулся к парню:
— Ваш документ…
Парень испуганно улыбнулся, стараясь держаться нахальнее:
— По-жа-луй-ста…
И полез за пазуху. Но милиционер не стал дожидаться документа:
— Проходите, гражданин, нечего зубы скалить, проходите… Парень осмелел:
— Я не могу быть свидетелем, я — заинтересованное лицо. С одной стороны, она мне нравится, а с другой стороны, она наехала на папашу с полным нарушением правил уличного движения. До свидания, крошка, тише едешь — дальше будешь.
И ушел.
— Что! — закричала ему вслед тетка в оренбургском платке. — Испугался? Испугался, тунеядец! Стиляга!
— Гражданка, — строго сказал милиционер, — успокойтесь, вас вызовут, продолжайте движение…
— А чего мне продолжать? Я всякому скажу, как было дело. Вы, товарищ милиционер, напрасно его отпустили! У него, наверно, у самого машина есть — папочка купил! А еще издевается, паразит, телефончик ему! Она, бедная, жизни не рада, а он — телефончик! Кобель!
Инспектор составляет протокол.
Анютка прислонилась к машине, руки на дверцу, лоб на руках.
«Потерпевший был сбит в 4-х метрах от линии резервной зоны передней частью автомашины № 39–69».
Машина стояла одиноко, вокруг неслись другие машины — целенькие, свободные, не записанные в протокол.
Наконец милиционер предложил Анютке подписать бумагу. Она подписала не глядя. «Неужели отпустят?»
— Ваши права задерживаем. Следуйте к месту жительства… Вас вызовут… Очнитесь, гражданка!
От автора
Если автомобиль не хочет заводиться, а его к этому принуждают — он сопротивляется. Он начинает защищаться. Он отбрыкивается в пределах самообороны.
Но почему он не хочет заводиться? Что понуждает его к сопротивлению? Какая тайна дремлет в его холодной металлической душе?
Я сунул в него ручку, но ему не до меня. Он оттолкнул меня раз, оттолкнул два, три… Он выплевывал из себя холодную невкусную ручку. Потухшие фары его укоризненно стыдили меня.
Что-то ожидает нас за воротами — не иначе. Что-то неотвратимое, неприятное, может быть, даже роковое. Но что?
Мимо, нас с автомобилем ковылял на негнущейся ноге спиною к ветру Яков Михайлович Сфинкс. Он остановился.
— Сегодня ты обязательно попадешь в аварию.
Я взглянул в холодные фары. Они не выражали ничего, кроме укоризны. Но может быть, Сфинкс преувеличивает? Интересно проверить — оправдается ли его зловещее предсказание? Тем более он сам отрицает, что все предопределено. Тем более сегодня выходной. Тем более я ведь собирался ехать к одной знакомой…
Мне показалось, автомобиль изо всех сил старается предостеречь меня От несчастья. Он любил меня. Иначе нельзя было объяснить его поведение. Когда Сфинкс проковылял мимо, автомобиль поднатужился, содрогнулся, и я мгновенно почувствовал, как сноп искр влетел в кисть моей руки и вылетел из глаз.
Когда человеку предстоит сломать себе руку — он обязательно ее сломает.
Вероятно, искр было много и разлетелись они со сказочной скоростью и часть их догнала Сфинкса, который резко обернулся и закричал:
— Что ты наделал?!
— Яков Михайлович, — сказал я испуганно. — Я, кажется, совершил некрасивый антиобщественный поступок… Я сломал себе руку… Извините меня…
— Держи перелом! — закричал Сфинкс и подскочил ко мне, взмахнув черными крыльями.
— Замерзнет вода… Слейте воду из мотора, у меня заняты руки, — сказал я, послушно держа правую кисть.
Я заботился об автомобиле. Он вел себя как настоящий друг. Он спас меня от возможной аварии. Он сделал все что мог. Вместо того, чтобы платить за ремонт чужой машины, в которую мне предстояло вмазать, я автоматически поступал на государственное обеспечение, получив травму. В этом все-таки была разница. Автомобиль понимал, что лучше получать деньги сломанной рукой, чем отдавать их целой.
Есть время собирать камни и время прятать их за пазуху… Сфинкс, чертыхаясь, слил воду и потащил меня к себе — звонить по медицинским каналам.
— Мой ученик сломал себе руку! — кричал он в телефон.
Я сидел у него в коридоре на стульчике, и вокруг меня были книги. Они были на стенах, в шкафах, на полу, а иногда мне казалось, что и на потолке. Сфинкс звонил, разнося по свету новость, касающуюся лично меня. Он звонил, а я довольно остро чувствовал, что время держать рукой прошло и наступило время держать руку.
— К следующему разу, — проворчал Сфинкс, бросая трубку, — я пройду по самоучителю краткий курс патологической анатомии. Пошли! В конце концов, такие новости лучше сообщать явочным порядком.
И он был прав, потому что в травматологическом пункте, куда он меня приволок, я попал в компанию лиц, от которых узнал много нового для себя, не сказав ничего нового о себе. Я присел рядом с человеком, чья голова была забинтована, а глаза лучились знанием предмета.
— Правая? — спросил он. Я не скрывал.
— Да, — знающе сказал сосед, — везет людям. А у меня — только голова, да и то не сильно…
— Как же это вы?
Он прокашлялся, как перед докладом.
— Ну, приехал я с ездки. Трое суток в дороге. Ну, конечно, тяпнул. А дальше не помню. Дальше помню, только врач говорит — хорошо, что тяпнул, а иначе было б плохо. Болевые ощущения были бы гораздо больше, говорит. Вот и поймите — хорошо пить или плохо. Бывает такое время, когда пить аккурат хорошо.
Да, да… Время пить и время не пить…
— Но это если предвидеть, что случится, — заметил я.
— Вот и я говорю, — согласился собеседник, — что хорошо предвидеть все заранее! У вас травма редкая, замечательная травма! Что вы! Правая рука, да в таком месте! Минимум два месяца в гипсе будете!
Я посмотрел на свою правую руку и почувствовал прилив честолюбия.
— Вы застрахованы? — спросил сосед.
— Увы, — сказал я.
— Ну и что, — легко ответил он, — это не важно, была бы травма! Вот у меня знакомый есть, в Малаховке живет. Он всего только левую сломал. Так под это дело он себе крыльцо новое поставил и забор починил. Ей-богу! А у вас правая! Такое не часто случается! Нет, вы этого дела так не оставляйте!
— Как же не оставлять, — неожиданно засуетилась сидящая рядом суровая старуха, которая держала свою руку несколько на отлете, как будто показывая рост Наполеона Бонапарта. — Как же не оставлять, ведь он же незастрахованный?
— Ну и что ж незастрахованный, — сказал сосед. — Откуда он знал, что ему такое привалит?
Суровая старуха прониклась ко мне особым сожалением. Ей, видимо, очень хотелось, чтоб я поставил себе новое крыльцо или, по крайней мере, починил забор.
— Как же ему быть-то теперь? — спросила она соседа.
Сосед посмотрел на старуху понимающе и даже несколько пренебрежительно и сказал:
— А профсоюз на что, а организация на что, а родной коллектив на что? Травма же производственная!
Старуха стала участливо сомневаться. Как же, мол, производственная, если — выходной день? Но сосед не допускал ее до сомнения.
— Всякая травма производственная, — твердо сказал он. — Всякая, если заявление, конечно, правильно написать. Можете заявление написать? А нет, так я вам помогу. Тем более что у вас правая рука. И докторша сегодня дежурит добрая — напишет, что производственная. Эх, как подфартило!
Дама, носившая нейлоновый чулок на левой руке, ждала и вдруг быстро-быстро заговорила:
— У меня, видите ли, вторая группа инвалидности. Так что, понимаете ли, меня на работу могут и не взять, потому что обо мне заботятся и пенсию мне дают. А работать мне надо. Вот я работаю, а сама думаю, как бы не попасть на бюллетень, потому, если на бюллетень я попаду, меня вполне могут уволить, поскольку у меня вторая группа инвалидности. И тут я стала маяться чирьями. Ну, маюсь и молчу, потому что до пенсии-то мне еще три года доработать надо. А мне говорят — можем вполне уволить, потому что забота о вас уже есть, потому что у вас вторая группа инвалидности. Когда сижу я третьего дня и думаю, и думаю, как бы это чирья свести. И так мне мерещится, что по столу таракан бежит. Я за этим тараканом — раз, да рукой в чайник!
