Игорь Чубаха - Железная коза
Князь испуганно дернулся, но цепкие руки крепко прижали его к кровати. Это была не простая кровать, она не скрипела, а исполняла фривольную песенку «На морском песочке я Марусю встретил», впрочем, не будем отвлекаться.
– Мимо бежала камышовая крыса, хвостиком махнула, и яйцо... – пропищал фальцетом старик. – «Не буду я никого топить! – мысленно пообещал богу Мору старец. – Это шутка была... Ты что, шуток не понима-а-а!..»
– Яйцо? О-о-о! – застонала глухо Озноба-Краса-на-выкате-глаза, обнаженная, как провод.
– Яйцо разбилось! – выкрикнул поддавшийся слепой панике старик.
Дальше терпеть крошка была не в силах. Розовыми ноготками она разодрала персидский халат мужа на дюжину самодостаточных для мытья пола тряпок и, словно амазонка коня, оседлала распростертое тело. Чресла девы пронзила сладкая боль, желанная боль. И все завертелось.
* * *Утром еще ничего, а к обеду дворцом поползли слухи. Распространял их камердинер Митро-Фашка, человек, страдавший энтеробиозом. Болезнь проявлялась зудом в нижних отделах прямой кишки, иногда мочеполовыми расстройствами. Выраженные желудочно-кишечные симптомы и нервные явления наблюдались редко. Имя камердинера на древнем языке значило «не возвращающий выпрошенные посмотреть Ди-Ви-Ди». Камердинер бродил палатами, заходил и в дворницкую, и на конюшню, брал очередного слушателя за грудки и говорил с таинственным видом:
– Конечно, я верный раб своему господину, но у раба тоже сердце имеется. И я не могу найти себе места, глядя на то, что происходит. Да не позволит Ярило[4] стаду моих речей потравить огород достоинств солнцеподобного.
Тут уж и в дворницкой, и на конюшне Митро-Фашку садили за стол, наливали стакашку смородиновой водки под ободок и начинали провоцировать с гнусной целью выведать пикантные подробности:
– Да ведь ничего особенного и не происходит! Да нам совсем и не интересно! Да ты все выдумал!
– Выдумал?! Не происходит?! – горячился, брызгал слюной и бил себя в грудь кулаком камердинер. – А знаете ли вы, что наш старикан допреж никогда больше пятнадцати минут государственными делами не занимался, а сегодня в полчетвертого утра сбежал из опочивальни и вызвал подрядчика.
– Ну и что? – сумлевались как бы меж собой, но с умыслом, и щедро плескали следующую порцию смородиновки в караулке. – Подрядчика давно пора было вызвать. Не только вызвать, а и утопить в Днепре-Славутиче. Да послужит он прахом, попираемым сафьяновыми сапогами Магуры[5].
– Да?! – камердинер горячился, не забывая опрокинуть подношение в утробу. – Утопить – пятнадцатиминутное дело, тем более, что подрядчик сразу раскололся, куда казенный мрамор спихивал. А старикан тем не менее допрос на три часа растянул. Верьте мне, люди, наш князь боится новую жену, как частный предприниматель налоговую полицию! Приглядитесь, люди, разве таким входил Хилахрон III вчера в опочивальню? Трясущиеся руки, стучащие зубы, борода клочьями...
Из документов: ШКОЛЬНЫЙ ТАБЕЛЬ УЧЕНИКА 6-го "В" КЛАССА МИТРО-ФАШКИ, БУДУЩЕГО КАМЕРГЕРА.
Прогуливание уроков – уд.
Курение на переменах – хор.
Вырывание страниц из дневника – уд.
Подкладывание пистонов под учительский стул – хор.
Подглядывание в женском туалете – отл.
На следующий день слухи отправились гулять по улицам. Тем более, что у преклонных лет князя и руки тряслись, и зубы, ешкин кот, стучали еще пуще. И казалось, будто некий мудрец установил в палатах громко тикающие куранты с кукушкой на механическом ходу. Это произвело сильное впечатление на местных феминисток. Теперь они ходили толпами, хором скандировали: «Не дайошь!!!» – И где освистывали, а где и забрасывали куриными экскрементами прохожих мужиков.
А еще через день, когда верный Митро-Фашка стал будить князя, дедушка подпрыгнул до потолка, загородился подушкой и истошно завизжал:
– Что, опять?!
– Нет, на работу, – угрюмо пошутил камердинер. – Ваша благоверная приказала разбудить в три, пять и семь утра.
– На работу! На работу! На работу!.. – не расслышав окончания фразы, радостно запел Хилахрон III и от радости помер.
Природа игнорировала трагический накал минуты. Ни тебе грома с молнией, ни ураганных порывов ветра. Новый подрядчик исхитрился и отгрохал мавзолей-кремль за три дня (понимаем, с массой недоделок). На торжественной церемонии разрезания ленточки пара арабов мечтательно облизнулась.
Кстати, поскольку иметь мавзолей каждый истинный праславянин считал делом чести, возводилась сия конструкция так: нескольким тысячам мещан рассылались берестяные грамоты приблизительно такого содержания: «Если вы желаете, почти не тратясь, накопить кирпичей на усыпальницу, пошлите десять кирпичей по обратному адресу, перепишите эту грамотку десять раз и разошлите своим знакомым, поставив уже вместо обратного адреса свой».
Все понимали, что это жульничество. Но, Лют[6] возьми, срабатывало.
В мавзолей-кремль положили венценосца, запихнули верного слугу-камердинера Митро-Фашку, как тот ни отбрыкивался, ссылаясь на невыплаченный кредит в Сбербанке за телевизор и завтрашние билеты на Егора Летова. Хотели и законную супругу... Однако по статье малолеток нельзя... Главный волхв городища посыпал голову пеплом перед провожавшими усопшего боярами и молвил:
– Мы все горячо скорбим. Отечество понесло тяжелую, невосполнимую утрату. Но Хилахрон навечно останется в наших сердцах. Мы всегда будем помнить, как он восемнадцатилетним юнцом пришел в наш городок с котомкой, в которой лежала только справка о досрочном освобождении. Мы никогда не забудем о... Проклятый склероз!.. – Если сравнивать главного жреца с предметом, то первым делом на ум приходил слегка подтаявший поставленный на попа брикет масла. И когда жрец куда-нибудь направлялся, невольно хотелось проверить – не оставляет ли он за собой жирной дорожки. Но не будем переходить на личности.
Из документов: СТЕНОГРАММА ПРАЗДНИЧНОЙ РЕЧИ НАЧАЛЬНИКА СТРАЖИ ПО СЛУЧАЮ ВНЕЗАПНОЙ КОНЧИНЫ ХИЛАХРОНА III.
Дорогие товарищи (бурные аплодисменты), от нас ушел самый близкий, самый дорогой нам человек. (Бурные аплодисменты.) Как же мы будем без него? (Бурные аплодисменты, переходящие в овации.) Товарищи, не надо аплодисментов, невозможно выступать. Чем раньше закончим, тем скорее поминальная тризна, банкет по нашему. (Тишина.)
Товарищи, о наших покойниках хорошо не говорят. (Жиденькие хлопки.) Тем более не заслуживает доброго слова покойный Хилахрон III. (Хлопки усиливаются.) Мерзавец, скажу я вам, каких мало. (Хлопки, переходящие в аплодисменты.) Жлоб, скотина, козел (аплодисменты, переходящие в бурные), никогда носки не менял! (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию.)
Товарищи, не надо аплодисментов! (Шквал аплодисментов заглушает все.)
Свое слово молвили также придворный тамада, редактор местной газеты и «за науку» местный этнограф – по паспорту латинянин, по роже – тоже, по прописке – временно зарегистрированный.
В финале церемонии каждый из прощавшихся положил в могилу по золотой денежке. Верховный волхв вспомнил уже тогда ветхозаветно-бородатый анекдот и, мотивируя отсутствием наличных, выписал и положил в саркофаг чек на кругленькую сумму, а золотые собрал – сдача.
Короче, осталась прелестница Озноба вдовствовать и править в соответствии с истиной, что вдовы живут дольше мужчин. И безмятежно провдовствовала и процарствовала четыре траурно-веселых года.
ГЛАВА 2
СТАТОР
На рубеже IV – III веков до нашей эры широко тогда известный благодаря шоу на ночном телеканале «Один + три» Птолемей-лайт написал историю праславян. Среди прочих исторических басен им было запротоколировано и предание о войне Верхнего и Нижнего ПраНовгородов в предыдущем тысячелетии до нашей эры за сладкое право переименования в «Горький-град». Однако мы описываем события, произошедшие за добрую горячую десятку тысяч лет до этого, в Эру двубортных костюмов. В малоизвестную эпоху, когда был бешено популярен ликер «Амарето», и влюбленные при поцелуе склеивались так, что их растаскивали род на род, улица на улицу, деревня на деревню.
Но контрафактный клей-ликер, даже забодяженный в Польском царстве, был не по карману всякому, рядовые славяне ходили в лыковых лаптях, и, знай себе, настаивали самогон на Иван-чае и лимонных корках, а выпивая – крякали и беззлобно матерились сакральными прибаутками.
Короче, дремучий рос народ. Проезжает, например, важный, как шестисотый мерседес, государственный дьяк-писец на тройке. Фрэнчик новый, аглицкого сукна, сапоги из чистого габардина. На груди бряцают три Алконста-Победоносца, да весь в алмазах орден Чуди Первозванного, да вдобавок Владимир Красно Солнышко в петлице. (Везет, скажем, государем уполномоченный и специально обученный дуст на княжескую резолюцию проект Беломорканала). А простые мужики шапки долой, кланяются в пояс:
