Олег Мальский - Три недели из жизни лепилы
— Вижу.
— Олег Леонидович, посмотрите, пожалуйста, из них можно собрать хотя бы один работающий? — Ирка разложила на подоконнике штук пять ларингоскопов — приборов для введения дыхательных трубок.
Хлопнула дверь в соседнюю операционную. Кто-то прошел в аппаратную и выключил центрифугу.
— Сейчас посмотрим. Что в голубой?
— Ножевое ранение брюшной полости.
— Кто взял?
— Парашка и Вероника.
— Хирурги?
— Даже не заходила. Одновременно с этим привезли. Не получив ответа на поставленный вопрос, я направился в «голубую». Скорее для порядка.
В коридоре меня чуть не сбила с ног Вероника — анестезистка из ЛОР-корпуса. Где ей самое место — работа в «ЛОРе» по сравнению с другими отделениями хирургического профиля считается лажевой и позволяет Веронике по шесть-семь раз на дню гонять чаи, посвящая всех желающих в хитросплетения своей семейной жизни. В «неотложке» Вероника начинала суетиться, ронять предметы, пропарывала больным вены и, неловко открывая ампулы, порою резала пальцы в кровь. Но отказаться от совместительства не могла — была она небольшого роста, среднего возраста, полноватая, неприметная, а поэтому без малейшего шанса заиметь богатого спонсора.
При столкновении Вероника чуть не выронила из рук отцентрифугированную пробирку (подняв-таки осадок).
— Ты бы сразу отливала плазму в другую емкость!
Вероника посмотрела на меня взглядом загнанной лошади и пробормотала что-то невнятное.
Наркозный столик отдаленно напоминал городскую свалку: вперемешку шприцы, использованные и полные ампулы, флаконы. На истории болезни оттаивали пакеты с эритроцитарной массой. На полу валялся чистый бланк наркозной карты. То есть не совсем чистый — незаполненный.
Опошин перехватил поудобнее ранорасширитель и посушил в глубине брюшной полости. Справа от него в тазу высилась гора окровавленной марли. Ревяков запустил руку в живот чуть не по локоть и ощупывал что-то в верхнем этаже. На лбу у него выступили бисеринки пота.
— Тут большая кровопотеря, я просила дать кого-нибудь. Юлий Григорьевич обещал, но… — прошелестело из дальнего угла операционной.
В больнице знали, что на наркозах Прасковьи Денисовны драматизм ситуации прямо пропорционален расстоянию между больным и анестезиологом.
Не оборачиваясь, я прошел к столу. На первый взгляд все выглядело вполне благопристойно. Не менее благопристойно, чем в «желтой» — в головах чухал аппарат, руки пострадавшего были пристегнуты к специальным подставкам (что на заре моей медицинской деятельности наводило меня на мысли о Голгофе). К обоим локтевым сгибам больного со штативов сбегали пластиковые трубочки, лениво, капля за каплей отдающие бледному усатому организму физраствор и полиглюкин — все, на что организм мог рассчитывать, пока не совместят донорскую кровь. Действуя наверняка, Вероника выбрала самые тонкие иглы, которые имелись в ее арсенале.
— Давление?
— Вот поставили вторую вену, — как-то неубедительно промямлила Парашка.
Тридцать лет назад Прасковья Денисовна Савлова одной из первых в больнице шагнула от традиционной эфирной маски к революционному тогда эндотрахеальному наркозу, попутно обучив интубации не один десяток молодых интернов и ординаторов. Многие из которых далеко продвинули советскую, а впоследствии американскую, израильскую и прочие анестезиологические школы. Сама же учительница продолжала добросовестно и незаметно трудиться в не очень интенсивной и не шибко требовательной гинекологии. Обезболивая аборты, ампутации матки с трубами и без, путаясь в дозировках новых лекарств и больше всего на свете страшась инвазивных манипуляций.
В конце концов ее, маленькую согбенную старушку, вытеснили способные энергичные кадры, которые, как известно, решают все. И куда — в «неотложку»! Правда, от ночных бдений пенсионерку Савлову избавили. С девяти до трех она терпеливо ждала дежурную бригаду.
— Прасковья Денисовна, кто вас меняет? — я отыскал Парашку взглядом, одновременно нащупывая пульс. Только на сонных артериях, да и там нитевидный, — Полина Стефановна и Юрий Моисеевич.
Наша доблестная нейроанестезиологическая служба отличается пунктуальностью — раньше трех не появляются. Ну как не попить чайку после пяти-шестичасового наркоза (пусть единственного, что с того)?
— Тогда идите. Все равно у меня эвентрация на соседнем столе.
Без лишних уговоров Парашка откланялась.
Из приглушенных комментариев хирургов я уяснил, что нож вошел в живот чуть ниже грудины, ранив желудок и диафрагму. Желудок зашили, в животе крови было немного, так что причиной шока являлось, скорее всего, повреждение сердца или крупного сосуда. Назревала торакотомия.
— Ника, зови Иру!
Когда Вероника судорожно заметалась между дверных створок, я уже разорил подключичный набор, довершив разгром наркозного столика. С ошеломляющей скоростью раздавая инструменты, операционная сестра Наташа умудрилась кинуть мне перчатки и йодный шарик.
За спиной Ирка вскрыла целлофановый пакетик с катетером.
— Какая у него группа?
— Вторая, плюс.
— Покажи.
Вероника поднесла мне эмалированную тарелочку, где в шести углублениях колыхались капли разноцветных стандартных сывороток, смешанных с кровью больного. Агглютинации — «песка», свидетельствующего о несовместимости красных кровяных клеток донора и плазмы реципиента — в ячейке, над которой красным стеклографом было коряво выведено «А (II)», не было[1]. Зато она присутствовала в ячейке с антирезус-сывороткой. Все сходится.
— Сколько заказывали?
— Литр.
— Еще столько же. И плазмы — сколько дадут.
Вероника ретировалась. Хирурги констатировали остановку кровообращения. Сопя и захлебываясь, старенький насос накачал полную трехлитровую банку — времени собирать, фильтровать и возвращать кровь больному не было. Наташа звала санитарку, чтобы заменить банку, кровь из надрезанной нисходящей аорты заполняла рану, Миша пытался пережать сосуд выше по течению, а Иван Владимирович взял в руки сердце и начал прямой массаж.
— Троечку*! Дефибриллятор!
Выполнить эти распоряжения, имея одну пару рук, невозможно, поэтому Ирка подтолкнула ко мне наркозный столик, непонятно когда приведенный ею в божеский вид, и унеслась в «желтую» за единственным в блоке дефибриллятором. Я дернул на себя ящик и, матерясь вполголоса, выбрал «троечку» — адреналин, атропин, хлористый кальций. Зажимом раздавил головки ампул и, проливая, насосал содержимое в два шприца. Вспрыснул лекарства через резиновую муфту капельницы и снова поменял флакон. Пятая пол-литра, черт, как медленно идет!
Павел Ананьевич вместе с Иркой вкатили в операционную громоздкий железный ящик с зеленым экраном и ничтожным (по отношению к массе) количеством кнопок. Этот прибор польского производства, один из двенадцати закупленных больницей и последний функционирующий по настоящее время, семь лет назад стоил едва ли не дороже новой «шестерки» и уже тогда превосходил аналогичные американские образцы только размерами.
Но сердце уже заработало, прыгая в руках Ревякова, как бешеная лягушка. Павел Ананьевич откатил дефибриллятор с прохода в прогалину между Ревяковым и коагулятором. Предложил помочь.
— Не оставляй больного!
Это вместо «спасибо». Что делать, на сегодня трупов достаточно.
Ирка катетеризировала вену на правой руке и поставила параллельную капельницу. Ника принесла эритромассу. Я передал драгоценные пакеты Ирке, предварительно убедившись в том что, во-первых, кровь нужной группы (судя по этикеткам), во-вторых, холодная, как айсберг в океане, и, в-третьих, что нас надули на двести пятьдесят миллилитров. Гады, жопу от стула не оторвут, чтобы кровь принести, сам бегай, да еще обсчитывают!
Проблему с пропускной способностью центрального венозного катетера я решил радикально — через длинную толстую иголку нагнетал во флаконы для инфузий воздух. Пол-литра «улетало» за полминуты, впервые за весь наркоз стало определяться артериальное давление. Этот фокус не пройдет с эритромассой — она густая, периферический катетер тоньше, а пакет не выдержит высокого внутреннего давления.
— Ир, эти два пакета перелей в полиглюкиновую бутылку, разбавь «Рингером», — и уже шепотом — Тарелки сложи в раковину.
Кровь я не совмещал, как положено, а переливал вслепую, по этикеткам, так что сухие чистые тарелки представляли собой нежелательную улику.
Ловко орудуя ножницами, Ирка аккуратно отогнула алюминиевые кантики на винтовой пробке (у меня так не получается) и, срезав уголки с пакетов, в очередной раз потоптала нормативные акты.
Но ведь, черт возьми, у нас нет лишних рук и лишних минут!
