Павел Асс - Похождения штандартенфюрера CC фон Штирлица
Штирлиц, уже вытащивший из кармана кастет, не смог успокоиться и излил свой гнев на официанта:
— Почему пиво разбавлено?
— Но ведь вы его даже не попробовали, господин штандартенфюрер!
— Молчать! — и Штирлиц вмазал официанту кастетом. Он не любил доставать кастет просто так.
Официант перелетел через столик генерала и упал на колени его дамы. Дама завизжала, как поросенок, из которого хозяин решил сделать жаркое. Генерал снова вскочил.
— Это ты, тыловая крыса, меня, боевого генерала!..
Он в ярости схватил официанта и тоже вмазал.
Официант въехал головой в живот эсэсовцу. Тот согнулся пополам и заорал:
— Наших бьют!
Его товарищи кинулись на генерала, фронтовики встали на защиту, и завязалась обычная драка.
Как всегда, Штирлиц был ни при чем. Он спрятал кастет и достал браунинг с дарственной надписью «Штандартенфюреру СС фон Штирлицу от любимого Фюрера». Закричав «Наших бьют!», Штирлиц открыл стрельбу по люстрам. Девочки из варьете с визгом разбежались. Конферансье стащили со сцены и начали топтать ногами. Его визг был еще более душераздирающим, чем у генеральской дамы. До смерти перепуганный оркестр заиграл вдруг «Дунайские волны». Генерал размахивал саблей и кричал:
— Это вы, тыловые крысы, меня, боевого генерала!..
Когда у Штирлица кончились патроны, ни одна люстра уже не светила. Штирлиц закричал:
— Прекратить драку! — и бросился разнимать спорщиков.
Послышался звон разбитой посуды и сдавленный вопль, как будто кому-то попали по голове бутылкой.
— Полиция! — раздался крик.
Приехавшие полицейские начали с того, что выпустили по обойме поверх голов дерущихся. Беснующаяся толпа постепенно успокаивалась. Тех, кто не успокаивался, успокаивали. Зажгли свет. Затем вышел обер-лейтенант.
— Спокойно! Всем оставаться на своих местах!
И всех забрали.
После этого полицейские и оставшиеся в живых официанты вынесли трупы. Среди погибших оказался и агент 008. Ему случайно попали по голове бутылкой из-под шампанского. Так закончил свою карьеру знаменитый агент.
Всех арестованных погрузили по машинам и развезли по разным полицейским участкам. Штирлиц и боевой генерал попали в одну машину. Генерал не унимался:
— Это вы, тыловые крысы, меня, боевого генерала!..
— Дайте ему по голове, — равнодушно сказал Штирлиц.
Обер-лейтенант с удовольствием исполнил просьбу. Генерал изумленно замолчал.
Скоро они подъехали к полицейскому участку.
Штирлица посадили в камеру. Немного походив из угла в угол, он начал выбивать на стене надпись «Здесь был Штирлиц», но его прервали.
— Арестованный Штирлиц, на выход.
Хмурый конвоир с перевязанной щекой отвел его в кабинет на допрос. За столом сидел обрюзгший майор и пил кофе.
— Фамилия?
— Штирлиц.
— Может ты и Штирлиц, а может и не Штирлиц. Кто тебя знает? Может ты русский шпион?
Штирлиц подошел ближе и сел.
— Слушай, майор, не возникай. Я в гневе страшен.
Майор, не ожидавший такого нахальства, разинул рот. А Штирлиц издевательским голосом продолжал:
— Ты мне сейчас кофейку обеспечь, а потом позвони моему другу Мюллеру. А иначе я могу тебе и морду твою свинскую набить…
Штирлиц еще бы долго изгалялся, полицию он не любил с детства, но майор вдруг стукнул кулаком по столу, так что чашечка с кофе подпрыгнула, и заорал:
— Молчать!!!
— Не ори, — попросил Штирлиц.
— Встать, когда разговариваешь с офицером!
Штирлиц был спокоен, как дохлый лев.
— Я штандартенфюрер СС фон Штирлиц, — по слогам произнес он, — не люблю, когда в моем присутствии орут всякие мерзавцы. Я требую кофе и Мюллера. Иначе объявляю голодовку сроком на двести дней. Неужели ваша дурная голова не в состоянии понять, что стоит позвонить моему любимому другу детства Мюллеру, и я, наконец, больше не буду иметь удовольствие видеть вашу гнусную рожу.
Завернув такую блестящую фразу, Штирлиц про себя порадовался и гордо улыбнулся.
Майор позеленел от злости.
— Молчать!!!
Штирлицу майор совсем перестал нравиться. Он собрался дать обнаглевшему полицейскому в зубы и дал. Конвоиры бросились к Штирлицу, но опоздали. Майор ударился о висящий на стене портрет Фюрера в полный рост. Портрет упал.
Штирлиц, отбросив конвоиров, гневно закричал:
— Оскорблять моего любимого Фюрера! Да я теперь сам не уйду отсюда, не начистив ваши легавые морды!
С большим трудом разбушевавшегося Штирлица водворили обратно в камеру. Штирлиц долго буянил, бил каблуками в дверь, ругался на неизвестном языке, потом немного успокоился и запел:
— Замучен в тяжелой неволе…
Очнувшийся майор нервно почесал в затылке, где от удара о портрет Фюрера вздулась огромная шишка.
«Чертов Фюрер, теперь месяц болеть будет. Не портрет, а сплошное недоразумение».
Майор походил по кабинету.
— Как бы чего не случилось… Мюллер шутить не любит… Что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?… Может все-таки позвонить… На всякий случай…
И он позвонил Мюллеру. Шеф гестапо сказал «Ну, ну» и положил трубку. Майор, пожелтевший от страха, не знал, куда деваться. Он ходил из угла в угол, изредка посматривая на злополучный портрет фюрера и потирая шишку на голове.
Через полчаса приехал сытый и добродушный Мюллер.
— Какой Штирлиц? А, друг моего детства… Так что же вы его сразу не отпустили?
— Что вы, обергруппенфюрер! А вдруг он русский шпион?
Мюллер загадочно улыбнулся.
Они спустились в подвал к Штирлицу. Майор робко постучал в закрытую дверь, за которой Штирлиц горлопанил очередную песню. Штирлиц ответил коротко, тремя словами. Майор долго и униженно умолял Штирлица извинить его, глупого легавого кретина, и через полчаса Штирлиц его простил.
Он вышел из камеры и, не обращая внимания на стоящего на коленях майора, сердечно поздоровался с Мюллером. Старые друзья обнялись. Вспомнили детство. Штирлиц пожаловался, что его здесь обижали и плохо кормили. Майор от стыда желал провалиться сквозь землю.
Мюллер и Штирлиц вышли.
— Штирлиц, как же вас угораздило попасть в этот гадюшник?
— Так получилось. Был в ресторане с одной… Ну вы ее не знаете… Тут вдруг драка, а разве прилично, когда при даме драка? Полез разнимать. Никогда, дружище, не разнимайте дерущихся. Неблагодарные скоты!
Голос Штирлица звенел от неподдельного негодования.
«Штирлиц, — улыбался Мюллер, — столько лет живет в Германии, а до сих пор не научился нормально говорить по-немецки. И откуда только у него этот ужасный рязанский акцент? Нет, пока Штирлиц трезв, с ним просто противно разговаривать. Вот когда выпьет, да, он говорит, как коренной берлинец. Пожалуй, надо выпить».
— Кстати, Штирлиц…
Они переглянулись.
— Что за вопрос?!
Друзья детства понимали друг друга с полуслова. Мюллер взял Штирлица под руку, и они направились в ближайший ресторан.
ГЛАВА 4. В БУНКЕРЕ ГИТЛЕРА
В бункере Гитлера уже третий час длилось совещание. За круглым дубовым столом восседали высшие офицеры Рейха. Под портретом великого Фюрера сидел сам великий Фюрер, грустный и задумчивый. На него никто не обращал внимания. Обсуждалось два вопроса: почему немецкие войска потерпели поражение на Курской дуге, и как бы напроситься к Штирлицу на день рождения.
— Мало танков, — гундосил Гиммлер.
«А в штабе много идиотов», — думал всезнающий Мюллер.
— Мало самолетов…
Генерал фон Шварцкопфман встал, прокашлялся, высморкался в зеленый носовой платок и прохрипел:
— Господа! На Курской дуге мы потерпели поражение вовсе не из-за того, что было мало танков и самолетов, которых у нас, слава богу, хватает, а из-за наглости русских партизан. Командующему немецкими войсками на Курской дуге генерал-фельдмаршалу фон Клюге они подложили, извиняюсь, на сидение, Ёжика…
Все оживились.
— Да, да, господа! Русского Ёжика! Вследствие этого командующий упал со стула и получил ранение. И без мудрого руководства немецкие солдаты, — генерал вытер слезу, — не знали, куда стрелять.
Борман мерзко ухмыльнулся. Это по его приказу фон Клюге подложили Ёжика. Шутка удалась.
— Так, — сказал Гитлер.
Воцарилась тишина.
«Почему я импотент?» — горько подумал Фюрер.
Через несколько секунд умному Геббельсу случайно пришла в голову мысль.
— Надо уничтожить партизан, и мы захватим Россию.
— Не проще ли уничтожить Ёжиков? — предложил Гиммлер.
— Так, — сказал Гитлер.
Все снова замолчали.
«Ну почему же я импотент», — страдал великий Фюрер.
— Надо вывести всех Ёжиков из России, — глубокомысленно сказал Геринг.
— И тогда в России нарушится биологическое равновесие, — подхватил Гиммлер, — и партизаны перемрут с голоду.
