Светлана Багдерина - Пламя Сердца Земли
Соседи, проникшись патриотическим духом суровой необходимости, не жаловались на сорванную с крыш солому и выбитые стекла, а просто стиснули зубы, забрали всю домашнюю живность, какая не успела разбежаться, и ушли до утра к друзьям на другой конец города.
Набравшись смелости, чародей даже попробовал подорвать один погребенный на середине пустыря пузырёк огненным шаром.
Сработало даже это.
Ошалело оглянувшись по сторонам, придумывая, что бы еще изобрести, Семен вдруг расцвел, как майский день, и ликующе оглядывая друзей, предложил:
– А давайте разольем всё по горшкам, запечатаем сургучом и на Сабрумайской дороге закопаем? По ней же супостат к нам прийти должен – вот пусть завтра и попрыгает!
Мысль о том, что можно прямо сейчас сделать что-то, от чего Костей попрыгает, вселила в Агафона утраченные было силы и энергию, и он радостно поддержал новаторское предложение. Особо в нем мага привлекало то, что проделать предложенное можно при полном отсутствии самого Костея.
Сказано – сделано, и на ночь глядя, обвешанные горшками с «кузнец-коктейлем», как ишаки водовозов где-нибудь в Шатт-аль-Шейхе, и вооружившись заступами, подрывники двинулись пешим порядком к Сабрумайской сторожевой башне.
Пусть супостат попляшет.
* * *Ночью этого же дня под покровом темноты из леса вытекла черная, ощетинившаяся железом зловещая масса клыков, когтей и светящихся красным глаз и попыталась бесшумно пройти по дороге, чтобы застать защитников города врасплох и ворваться через ворота, минуя стадию осады.
Первая треть гениального плана командования Костеевой армии[73] удалась идеально: пройти бесшумно по дороге под тяжелым проливным осенним дожем им не составило труда. Ровный гул яростно втыкающихся в землю струй скрыл даже чавканье грязи под ногами зверолюдей и временами вырывающиеся из их пастей проклятья: разбитая возами дорога так просто не отпускала. Но приблизительно в полукилометре от Лукоморска вторая стадия плана Костея столкнулась с четвертой линией обороны Граненыча, которая, как опытным путем выяснили завоеватели, распространялась и на дорогу государственного значения.[74]
Первые три шеренги солдат во главе с капралом, не успев понять, что происходит, повалились куда-то вниз, где мягкой посадкой и не пахло. Крики и вой провалившихся на этот раз не смог заглушить даже ливень. Последующие шеренги, почуяв неладное, шарахнулись вбок и наткнулись то ли на лес, то ли на заставу, то ли на засаду…[75] Сгорая от жажды проявить себя в бою или просто от желания согреться, солдаты взмахнули топорами, стараясь достать воображаемых коварных лукоморцев, притаившихся за бревнами – полетели щепки, но лес не сдавался.
– Да это просто деревяшки! Обходите их, да и всё!.. – проревел, перекрывая шум ливня и битвы с вкопанными бревнами, капрал и поспешил подать личный пример в расчете на внеочередное сержантство.
Как очень скоро выяснилось, это было последнее, на что он смог вдохновить своих солдат в этой жизни – в конце концов, бревна и волчьи ямы были расположены в шахматном порядке…
Услышав признаки кипящего где-то впереди сражения со всеми признаками надвигающегося поражения оккупационных сил, лейтенант, предусмотрительно приотставший якобы из целей получения более объективной картины боя, приказал трубить остановку и перегруппировку, и варварское истребление бревен из деревьев стратегически не важных пород было прекращено. Натыкаясь и наступая друг другу на пятки, зверолюди из подпирающих авангард отрядов неохотно остановились и стали ждать дальнейших распоряжений командования, проклиная дождь, дорогу, Лукоморье, это самое командование, и тот злополучный день, когда им впервые пришла в голову мысль, что военная форма выглядит круто.
По цепочке сигнала весть о первом боестолкновении и потерях – минимальных своих и сокрушительных – противника – была донесена до царя Костея. Прорычав что-то невразумительное, он отдал приказ перейти к плану «Б» – не приближаясь к линии укреплений города замкнуть его в кольцо, развести костры и начать сборку осадных машин под руководством советников и его личным.
Утром непокорных лукоморцев должен ждать неприятный сюрприз в виде штурма, и не только.
* * *Букаха проснулся в своей комнатушке под грустно протекающей крышей самого захудалого питомника клопов и тараканов в Лукоморске, известного почему-то в миру как постоялый двор «Царские палаты»,[76] оттого, что в окошко кто-то стучал.
Нет, к тому, что целый вечер с разной степенью успешности в него ломился то косой ливень, то бесцеремонный ветер, то остервенелый град, он уже успел привыкнуть, и через несколько часов нервных вздрагиваний, подергиваний и подпрыгиваний перестал обращать на них внимание, несмотря на отчаянный сквозняк вкупе с хлещущей между рамой и подоконником водой, и даже ухитрился задремать… Но теперь даже сквозь сон было ясно слышно, что хлипкой оконной рамой дребезжал именно кто-то, а не что-то.
Одолеваемый мгновенно и одновременно возобновившимися тиками, иканиями, заиканиями и просто ужасными предчувствиями, диссидент вылез из-под тонкого дырявого одеяла с давно неработающей функцией термоизоляции и осторожно, на цыпочках подкрался к ожившему вдруг окну. Босые ноги ступили в натекшую то ли из-под рамы, то ли с потолка холодную лужу, боярин тоненько ойкнул, и некто за окном посчитал это знаком к решительному приступу.
Стекло в раме дзенькнуло и разлетелось на мелкие кусочки, и сквозь черную мокрую дыру ветром внесло и швырнуло на шею бывшему боярину нечто холодное, металлическое и очень решительно настроенное.[77] Беззвучно серебряные крылья сомкнулись на шее моментально проснувшегося Букахи, начали яростно сжиматься, словно сам царь Костей лично впился в горло опального шпиона своими костлявыми безжалостными пальцами, и принялись долго и с удовольствием душить его, то отпуская и позволяя втянуть воздух в агонизирующие легкие, то снова стискивая и давя, пока темнота с искрами не застилала вылазящие из орбит глаза.
Наконец, когда предатель уже распрощался с опостылевшей жизнью, тиски ослабли и металлическая мышь превратилась в настоящую. Она неохотно снялась с боярской шеи, опустилась на грудь судорожно ловящему воздух ртом Букахе и извергла из своего чрева скрученный в трубочку лист желтоватой бумаги и кожаный мешочек размером с грецкий орех, затянутый красным шнурком. Требовательный злобный писк и оскаленные мелкие, острые как иглы зубы колдовской твари не дали беглецу отдышаться как следует.
– Сейчас, сейчас, мышенька, милая… прочитаю, что наш хозяин пишет… сейчас, родная… сейчас, золотая… ты не серчай, самое главное… не серчай… успокойся… я всё как надо сделаю… как надо всё… – задыхаясь и хрипя, подобострастно забормотал он, разворачивая трясущимися руками царскую депешу.
Мышь засветилась призрачным синеватым светом, и Букаха, нервно массируя отдавленное горло, торопливо прочел короткое сообщение и в ужасе уставился на мешочек на своей груди, словно и он мог в любую секунду накинуться на него и начать душить.
– Я?.. Я?.. Но почему я?.. Я не умею!.. Меня узнают!.. Схватят!.. Я не могу!.. Я никогда… раньше… не… не… я не…
Мышь расправила крылья, спланировала точно на грудь предателю и сомкнула их кончики у него за спиной.
– Не надо, не надо, пожалуйста!.. – взвизгнул Букаха и выронил письмо. – Я понял!.. Понял!.. Я виноват!.. Но я исправлюсь!.. Я всё сделаю!.. Всё, как надо!.. Царь будет мною доволен, я клянусь тебе!..
* * *Утро нового дня Лукоморск встречал на стенах, угрюмый, настороженный, вооруженный и готовый к любым превратностям военной судьбы, какие только могли поджидать их на горькой тропе осады.
Дождь к рассвету кончился, небо приподнялось, тучи хмуро расступились, пропуская первые солнечные лучи, и люди увидели, что город окружен плотным кольцом палаток и потухающих костров. А чуть поодаль вражеского лагеря, ближе к лесу, полным ходом шли какие-то работы: невидимые[78] плотники сооружали нечто непонятное, и оттого пугающее. Доски, балки, колеса, мешки, шкуры, веревки – все странно и медленно перемещалось, стремясь собраться то ли в огромные дома, то ли в передвижные пыточные комплексы повышенной комфортности. Над самим лагерем, надрывно и угрожающе, словно стараясь если не перекричать, так заглушить друг друга, наперебой хрипели трубы, призывая бесчисленное множество чужих солдат, чудовищно не похожих на людей,[79] строиться под черными стягами и готовиться к тому, ради чего они сюда заявились.
Граненыч высунул голову меж зубцов сторожевой башни Сабрумайских ворот, бросил взгляд налево, направо… Везде, насколько хватало глаз, на равнине перед линией обороны имени него простиралось одно и то же: палатки, костры и войска, войска, войска…
