Александр и Лев Шаргородские - Бал шутов. Роман
После каждого выступления закусывали копченой курицей и запивали пивом.
Весь спор шел вокруг известного уже принципа «Каасииви Виикааки». Атмосфера была горячая, и все были, в общем, не против, но требовали объяснения. Все были не против, но как‑то не понимали смысла.
Аймла объяснял всю ночь, он поддавал пару, бил себя по телу березовым веником и вновь объяснял.
Стало яснее, но непонятным все равно осталось.
Поддали еще пару и распили шесть бутылок эстонского бальзама.
После пятой, казалось, что с «Каасииви Виикааки» начало что‑то проясняться. Но наутро был опять сплошной туман.
У Аймлы, этого викинга — гиганта, больше не было сил, и ему ничего не оставалось, как впустить белых одалисок.
И тут с принципом «Каасииви» все сразу стало как‑то ясно. Он стал прозрачен и понятен. Всем и каждому, но особенно почему‑то большому любителю Грибоедова Тенгизу Гурамишвили.
Он обнимал нагую весталку и казалось, что ради нее мог даже пожертвовать зубоврачебным креслом новой конструкции.
Из всех членов тайного общества воздержался только Шустер. Он ушел на берег моря, причем одетый, и думал, не пора ли подавать заявление о выходе.
Возможно, он бы и надумал, но его позвали — начиналось пленарное заседание, на котором должны были распределяться портфели министров будущего элитарного кабинета.
У Шустера было предложение до начала заседания.
— Уважаемые собратья, — сказал он, — нельзя ли распределять портфели, не раздеваясь?
Вопрос был поставлен на голосование.
Шустер продул со счетом 3:1.
— Прошу раздеться, — вежливо попросил его Сокол.
Старый Шустер начал нехотя стягивать панталоны, затем поддали пару — и началось распределение.
— У меня предложение такое, — начал Сокол, — я — премьер министр, Шустер — министр по физике, вы, Гурамишвили — по зубам, вы, Аймла — по отделению Эстонии.
Аймла был недоволен. Во — первых, он хотел быть министром не только по отделению, но и по «Каасииви Виикааки».
А, во — вторых, еще даже не взяли власть, а уже дискриминация малых народов. Немцу, видите ли, отдали всю физику, грузину — все зубы, а ему только отделение Эстонии.
— Что вы хотите? — мягко спросил Сокол.
— Министр по отделению Эстонии, Латвии и Литвы!
— Я не против, — сказал Сокол, — а вы? — он обратился к остальным членам «Набата».
Члены тоже были «за».
— И отдельное министерство «Каасииви Виикааки».
Проголосовали единогласно.
Тогда, видимо подогретый успехом эстонца, возмутился Гурамишвили.
— Министерство зубов и зубоврачебных кресел! — потребовал он.
Ему отдали кресла.
— И повышение зарплаты!
— Какой зарплаты? — удивились остальные.
И тут открылось, что Сокол платит грузину за членство.
Члены были возмущены, поставили вопрос об исключении Гурамишвили, общество опять было в опасности, и тогда эстонец впустил одалисок. Всем стало хорошо. Тенгиз даже согласился платить членские взносы и скрылся с длинноволосой блондинкой в адских парах.
И остальные, кроме Шустера, тоже.
Тот стоял голый, покрытый потом, и призывал членов тайного общества вернуться к прямым обязанностям, к выполнению программы.
— Попрошу придерживаться устава, — кричал он в непроглядный туман.
Оттуда доносились только сладострастный хохот Гурамишвили и не менее сладострастное пение с непонятным припевом.
— «Каасииви Виикааки» — выводил голос сирен.
Шустер плюнул в огонь и отправился в непроглядный туман …
Предчувствие не обмануло Леви. Вскоре он уже был в чердачной студии Гуревича.
— Привет, Гуревич, — с порога произнес он, — вы были правы. Параллельные прямые пересекаются в Париже. На чердаке дома rue du Temple…
Гуревич вскочил с дивана, и они припали друг к другу.
— Я знал, что вы останетесь, — сказал Гуревич, — я был уверен.
— Как это вы могли быть уверены, когда я сам не знал?
— Это потому, что вы актер, — объяснил Гарик, — а я режиссер. Я вижу решение всего спектакля от начала до конца.
— Гарик, — произнес Леви, — это даже некрасиво. Если вы знали, что я останусь — почему же вы мне сразу не сказали? Мне не пришлось бы ожидать, пока Семена Тимофеевича вытащат из Гвадалкивира, не нужно было бы тащить ренессансную повозку, писать стихи о Рае… Но все это в прошлом. Вы хотели великого актера на роль Иегуды — и он перед вами!
— Потрясающе, — сказал Гуревич, — это такая удача!
— Мы можем приступать. Я готов. Хоть завтра… Вы согласны?
— Зачем откладывать на завтра? Мы начнем сегодня. Прямо сейчас. У вас пьеса с собой?
— Я с ней не расстаюсь. Вот она… — Леви достал рукопись откуда‑то из области сердца. — Вы уже нашли труппу?
— Это не проблема. Можем в «Одеоне», можем в «Пале Ройаль»… Где захотим…
Леви подозрительно посмотрел на Гуревича.
— А как с композитором? Это не так просто — стилизировать под мавританские мелодии и еврейские напевы средневековья…
— Раз плюнуть… Есть Моррис Жерар, пригласим Косму… Это не вопрос…
Леви сел на кушетку и похолодел.
— У вас нет денег! — констатировал он.
— У вас тоже, — констатировал Гарик.
— Почему, — удивился Леви. — У меня есть.
Он достал из штанов два раиных чека.
— А — а? Что вы на это скажете?..
— Бешеные деньги, — сказал Гарик. — Откуда они у вас? Нам хватит на целую гурию. Правда, одну на двоих…
Опустился вечер. Комик Леви и гений Гуревич молча сидели на диване, без света, без денег, в лунном луче.
— Что же мы будем делать, Гарик? — произнес Леви.
— Не знаю, — ответил Гуревич. — Если хотите, я могу вам дать пару уроков русского… Как вы, наверно, знаете, в русском языке шесть падежей.
Гуревич не спеша перечислил падежи. Леви печально смотрел на него.
— Теперь повторите, — попросил Гарик.
— Что мне повторять, — сказал Леви, — когда вы меня неправильно учите. После винительного идет дательный, а не предложный.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Наверно, вы правы… Я никогда его не преподавал. Просто всегда любил…
Гуревич поднялся, достал какого‑то сыра, бутылку красного вина, длинный белый батон — и они выпили…
— Знаете, — сказал Гарик, — это здорово, что вы притащились. Что бы я делал без вас… Расскажите мне что‑нибудь… Говорят, вы великий рассказчик…
Леви опустил голову на руки.
— Я вам никогда не рассказывал историю про капитана?
Глаза Гуревича заблестели.
— Про капитана?.. Нет… Никогда…
— А, это удивительная история… Слушайте… Однажды из поезда Ленинград — Киев, причем скорого, я выбросил капитана Красной Армии.
— Не может быть!
— Клянусь!.. И представьте себе — одним махом.
— Вы, наверно, были полковником?
— Куда там… Простым лейтенантом.
— И лейтенант поднял руку на капитана?
— Да, а чего вы удивляетесь? Я бы его выбросил, даже если бы он был маршалом. Да вы слушайте… Поезд шел по Украине, мы стояли в тамбуре и курили… Тогда я выкуривал по две пачки в день, Гуревич, как вы сейчас… Капитан повествовал о своих любовных победах. Их у него было множество. Женщины его любили повсюду — на лафете орудия, на крыше бронепоезда, в окопах, в тамбуре, на шпалах… Затем он вдруг перешел на евреев. Вы не знаете, почему у антисемитов всего две любимые темы — женщины и евреи? Что объединяет нас с бабами в их маразматических головках?… Сначала он мне сообщил, что все евреи — трусы. Я промолчал, хотя это было непросто. Тогда капитан поведал, что они распяли Христа.
— Это мне уже известно, — тихо произнес я.
— Вместо того, чтобы воевать, они отсиживались в Ташкенте, — сообщил он. — Вы знаете, Гуревич, я непохож на еврея, и поэтому я все это уже знал давно.
— И это я слышал, — сообщил я капитану.
Он был недоволен.
— Я стрелял им в спину, когда мы шли в атаку, — вдруг произнес он, — это ты тоже слышал?
— Врешь! — сказал я.
— Стелял! — завопил он. — Сукой буду!
— Как ты мог в них стрелять, — тихо спросил я, — когда они были в Ташкенте?
Леви замолчал и в свете лунного луча Гуревич увидел, как побледнело его лицо.
— Ну, и что же он ответил? — спросил Гарик.
— Ничего… Он не успел ответить… Я его уже выбросил. Хотя, — Леви задумался, — может, и не надо было этого делать…
— То есть — вы убили человека? — уточнил Гуревич.
— Я? — удивился Леви. — Кто вам сказал? С чего вы взяли?
— Как с чего? Вы же его выбросили!
— Ну, конечно.
— Притом из скорого поезда?!
— Ну да. Из скорого… Но поезд стоял… Я вам разве этого не сказал? Хотя, — Леви задумался, — стоянка была всего пару минут… Может, надо было подождать?… А, как вы считаете?…
Гуревич молчал, Леви дожевывал остатки сыра…
