Джером Джером - Трое в лодке (не считая собаки)
Развязному самодовольству паровых баркасов удается разбудить в моей душе всякий дурной инстинкт, и тогда я жажду старых добрых времен, когда довести до сведения людей свое о них мнение можно было с помощью топора, лука и стрел. Уже само выражение лица того субъекта, который, засунув руки в карманы, стоит на корме и курит сигару, может послужить достаточным оправданием нарушения общественного порядка. А барски-высокомерный гудок, означающий «Прочь с дороги!», я уверен, гарантирует, что любой суд присяжных, набранный из речных жителей, вынесет вердикт «Убийство без превышения пределов необходимой обороны».
Чтобы заставить нас убраться с дороги, им приходилось свистеть до потери сознания. Не опасайся я прослыть хвастуном, я бы честно сообщил, что из-за единственной нашей лодчонки в течение данной недели у паровых баркасов, на которые мы натыкались, проблем и отставаний от расписания было больше, чем от всех остальных судов на реке, взятых вместе.
— Паровой баркас! — кричит кто-нибудь из нас, едва только враг покажется вдалеке, и в мгновение ока все уже подготовлено к встрече. Я хватаю рулевые шнуры, Гаррис и Джордж садятся рядом; мы поворачиваемся спиной к баркасу, и лодка тихонько дрейфует прямо на середину реки.
Баркас, свистя, надвигается; мы дрейфуем себе и дрейфуем. Ярдах в ста баркас начинает свиристеть как сумасшедший; народ перевешивается через борт и орет во все горло, но мы их, понятно, не слышим. Гаррис рассказывает нам очередную историю про свою матушку, а мы с Джорджем ни за что на свете не желаем упустить даже слова.
Наконец паровой баркас испускает финальный вопль, от которого у него чуть не лопается котел, и дает задний ход, и спускает пары, идет в разворот и садится на мель. Вся палуба целиком бросается на нос и начинает на нас орать; публика на берегу визжит; все проходящие лодки останавливаются и принимают участие в происходящем; и так до тех пор, пока вся река на несколько миль вверх и вниз не приходит в исступленное возбуждение. Тогда Гаррис обрывает свой рассказ на самом интересном месте, оглядывается, с легким удивлением, и обращается к Джорджу:
— Господи боже, Джордж! Уж не паровой ли это баркас?
А Джордж отвечает:
— Эге! То-то я вроде как слышал какой-то шум!
После этого мы начинаем нервничать, теряемся и не можем сообразить, как отвести лодку в сторону; народ на баркасе сбивается толпой и начинает нас поучать:
— Правой, правой греби! Тебе говорят, идиот! Табань левой! Да не ты, а тот, рядом! Оставь руль в покое, слышишь? Теперь оба разом! Да не так! Нет, что за...
Затем они спускают шлюпку и идут нам на помощь, и после пятнадцатиминутной возни все-таки расчищают себе от нас дорогу и могут, наконец, пройти; мы горячо благодарим их и просим взять на буксир. Но они никогда не соглашаются.
Еще один хороший обнаруженный нами способ, чтобы довести этих аристократов до белого каления, заключается в следующем. Мы делаем вид, что принимаем их за участников ежегодной корпоративной попойки и спрашиваем, кто их хозяева — «Кьюбиты», или же они из общества трезвости «Бермондси»{*}, и еще не могли бы они одолжить нам кастрюлю.
Престарелых леди, непривычных к катанию в лодке, паровые баркасы приводят в чрезвычайно нервное состояние. Помню, как-то раз шли мы от Стэйнза в Виндзор — участок реки, прямо кишащий этими механическими чудовищами, — в компании с тремя леди упомянутого образца. Это было очень волнующе. Завидев какой бы то ни было паровой баркас, они начинали требовать, чтобы мы пристали, высадились на берег и ждали, пока он не скроется с виду. Они твердили, что им очень жаль, но долг перед ближними не допускает ненужного риска.
Возле Хэмблдонского шлюза мы обнаружили, что у нас кончается питьевая вода. Мы взяли кувшин и поднялись к домику сторожа. Нашим делегатом был Джордж. Он изобразил обворожительную улыбку и произнес:
— Не будете ли вы так добры дать нам немного воды?
— Да ради бога, — ответил старик. — Берите сколько влезет, и еще останется.
— Бесконечно признателен, — пробормотал Джордж, озираясь вокруг. — Только... Только где она тут у вас?
— Всегда в одном и том же месте, приятель, — был бесстрастный ответ. — Вон, у тебя за спиной.
— Не вижу, — сказал Джордж, оборачиваясь.
— Где у тебя глаза, черт возьми! — отозвался старик, поворачивая Джорджа и широким жестом указывая на реку. — Вон сколько воды-то, не видит!
— О! — воскликнул Джордж, начиная что-то соображать. — Но не можем же мы пить реку?!
— Зачем реку? Пей понемногу. Я пью уже пятнадцать лет.
Джордж возразил сторожу, что его внешность, даже после курса такой терапии, вряд ли послужит хорошей рекламой бренду и что он, Джордж, предпочитает колодезную.
Мы достали немного воды в коттедже чуть выше. Скорее всего, если бы мы стали допытываться, эта вода тоже оказалась бы из реки. Но мы не стали допытываться, и все было в порядке. Глаза не видят — желудок не страдает.
Несколько позже тем же летом мы попробовали-таки речную воду. Опыт не удался. Мы шли вниз по течению и налегали на весла, собираясь устроить чаепитие в заводи около Виндзора.
В кувшине у нас ничего не было, и нам предстояло либо остаться без чая, либо набирать воду из реки. Гаррис предложил рискнуть. Он сказал, что если мы вскипятим воду, то все будет хорошо. Он сказал, что все ядовитые микробы, присутствующие в речной воде, кипячением будут убиты. И мы наполнили котелок водой Темзы и вскипятили ее, тщательно проследив за тем, чтобы она действительно прокипела.
Мы приготовили чай и уже уютно устраивались, чтобы за него взяться, когда Джордж, который поднес было чашку к губам, сделал паузу и воскликнул:
— Что это?
— Что это? — переспросили мы с Гаррисом.
— А вот это! — повторил Джордж, глядя на запад.
Мы посмотрели за ним и увидели, как прямо на нас неторопливым течением несет пса. Это был самый беззлобнейший и мирнейший пес из всех, когда-либо мною виденных. Я никогда не встречал собаки настолько ублаготворенной, настолько покойной душой. Она мечтательно плыла на спине, задрав к небесам все четыре лапы. Это была, что называется, упитанная собака, с хорошо развитой грудной клеткой; она приближалась к нам, безмятежная, полная достоинства и умиротворения, и поравнялась с лодкой, и здесь, среди камышей, задержалась и уютно устроилась на ночь.
Джордж сказал, что чая ему не хочется, и выплеснул содержимое чашки в воду. Гаррис также больше не чувствовал жажды и сделал то же самое. Я уже выпил полчашки и теперь раскаивался. Я спросил Джорджа, как он думает: не заболею я тифом?
Он сказал:
— О нет!
По его мнению, у меня были хорошие шансы выжить. Во всяком случае, через две недели станет ясно, заболел я или нет.
Мы прошли к Уоргрейву по каналу, который отходит от правого берега полумилей выше Маршского шлюза. Это прелестный, тенистый кусочек реки, которым стоит ходить, к тому же он сокращает путь почти на полмили.
Вход в канал, разумеется, утыкан столбами, закован цепями и взят в кольцо надписями, угрожающими застенком, пытками и смертью всякому, кто осмелится сунуть весло в эти воды. Остается лишь удивляться, как эти прибрежные наглецы не заявляют прав на речной воздух и не шантажируют всякого, кому придет в голову им подышать, штрафом в сорок шиллингов. Обладая, однако, известным опытом и сноровкой, столбы и цепи можно легко обойти, а что касается этих плакатов, то — если у вас имеется пять минут свободного времени, а поблизости никого нет — вы можете сорвать две-три штуки и пошвырять в реку.
Пройдя половину канала, мы высадились и устроили второй завтрак. За этим вторым завтраком мы с Джорджем испытали тяжелое потрясение.
Гаррис тоже испытал потрясение, но я не думаю, что потрясение, испытанное Гаррисом, могло оказаться таким же тяжелым, как то, которое, в связи с произошедшим событием, испытали мы с Джорджем.
Случилось это следующим образом. Мы расположились на лужайке, приблизительно в десяти ярдах от кромки воды, и собрались принимать пищу. Гаррис разрезал на коленях мясной пудинг, а мы с Джорджем в нетерпении держали наготове тарелки.
— Ну и где ложка? — обратился к нам Гаррис. — Мне нужна ложка, для соуса!
Корзина была как раз у нас за спиной; мы с Джорджем одновременно повернулись и полезли за ложкой. Это не заняло и пяти секунд. Когда мы обернулись обратно, Гарриса с пудингом не было.
Мы находились на открытой, непересеченной местности. На несколько сот ярдов вокруг не наблюдалось ни кустика, ни деревца. Свалиться в реку Гаррис не мог, так как между ним и рекой находились собственно мы, и чтобы свалиться в реку, Гаррису пришлось бы перелезть через нас.
Мы с Джорджем огляделись по сторонам. Потом уставились друг на друга.
— Может быть, его забрали на небеса? — предположил я.
