Djonny - Сказки темного леса
— Да почитай что нет, — вызвался я. — Накуриться хочу, это чувствую. А чужих проблем да забот я не ведаю.
— Хорошо! — похвалил меня Кримсон и повернулся к остальным. — А еще?
— Ну… — начал Крейзи, — я это так вижу. Есть на свете добро, и каждый человек так или иначе желает его для себя. Желать добра — великая и благая задача, а складывается она из маленького добра для каждого человека.
Мы все, даже Кримсон, молчали, напуганные этой тирадой. Воспользовавшись тишиной, Крейзи продолжил:
— Мы должны действовать, исходя из этих высоких принципов, желая себе как можно больше добра. Это нужно делать, чтобы добро в мире не перевелось.
— А, — обрадовался Кримсон, — понимаю. Но что будет, если мы желаем добра, а это добро уже чье-то? Как если отнимаешь у кого-нибудь еду? Что тогда…
— Во-первых, — перебил его Крейзи, — добро не может никому принадлежать. Ну а если и принадлежит, как это может помешать нам его желать? Кто встанет на пути нашего доброго устремления? Пусть всё будет по справедливости, пусть добро заслуженно достанется тому, кому оно больше нужно.
— Ну, — сказал Строри, — а если я хочу кому-нибудь дать пизды?
— Зачем тебе это? — поинтересовался Крейзи.
— Как зачем? — удивился Строри, но потом все же ответил: — Мне на душе станет легче. Спокойнее и как будто светлее. Мне показалось, что я уловил зарождающиеся принципы.
— Светлее на душе? Это добро. Ведь ты не ради вреда человеку, не ради боли его и унижения, а для себя. Ради спокойствия и хорошего настроения.
— Так, — подвел резюме наш председатель, — первое установили. Добро. Что ещё?
— Эстетическое чувство, — назвал вторую составляющую Крейзи. — Я имею в виду вот что. У нас принято ругаться между собой, как и везде, где чванство и ханжество не пустило глубокие корни. Но ругаться можно по-разному. Площадная брань уместна только в разговоре с недостойными, а в целом приличествует более высокий слог. Могу пояснить это на примере Ленского. Мы его ещё не видели, но представьте, что потребуется его обругать? Какое слово мы выберем?
— Обсос, — предложил Барин.
— Хорошо. Теперь срифмуйте «обcоса» с чем-нибудь ещё.
— Паровоз, — мгновенно отозвался Барин.
— Ещё лучше. А теперь назовите ещё одно любое ругательное слово, — попросил Крейзи.
— Жопа, — вмешался Слон. — «Жопа» подойдет?
— Жопа, жопа… — задумался Крейзи. — Да, вот: «Как у Ленского из жопы выезжает паровоз! У кого такая жопа — называется обсос!»
— Браво, — похвалили его Кримсон. — А ещё?
— Сами попробуйте, — предложил Крейзи. — Рифма теперь будет «пасёт-сосет», добавочное слово — «хуй». Мы крепко задумались.
— Вот, — вдруг вскричал я, — есть! «Ленский тему не пасёт — за бухалово сосёт. И ему за двести грамм водят хуем по губам».
— Озорно, — обрадовался Крейзи. — Ты уловил суть. Юмористически выражать свою мысль и эстетическое чувство — это очень близко.
— Эстетическое чувство, — снова резюмировал Кримсон, — пункт два. Но вы ни слова ещё не сказали о главном. Как будет называться наша партия? Есть предложения?
— Да, — снова выступил Крейзи. — Она будет называться «Партия Подонков».
— Это почему же? — спросил я.
— А вот почему. Вокруг нас — токсикомания, алкоголизм и разврат. Это признаки дна жизни, а Подонок — это тот, кому хорошо на дне. Партия Подонков, вы понимаете?
— Кто за? — тут же спросил я, потрясенный глубиной и силой этой формулировки. Возражающих не нашлось, и Партия Подонков была учреждена немедленно абсолютным большинством голосов. Под занавес собрания наш временный председатель обратился к нам с проповедью о морали:
— Мораль Подонка и мораль обычного человека противопоставляются друг другу не зря, — начал Кримсон. — Общечеловеческая мораль — сторож либо убийца. Она не дает человеку взять потребное надёжнее любой охраны, строже всяких замков. Там, где существуют простые решения, она заставляет искать необоснованно сложных, а в бою и вовсе лютует, побуждая жертвовать собой. Мораль же Подонка в дружбе с его нуждами и наперекор здоровью и счастью не попрёт. Знаете, что самое сладкое в битве?
— Теперь не уверены, — признался Слон.
— Победить в неравном бою, — сказал Кримсон. — Это — самое сладкое, особенно если неравенство в твою пользу. Нам подходят все средства, и пользоваться надо всеми, а в первую очередь — глумлением, обманом и провокациями.
— Желая при этом добра! — добавил Крейзи.
— Разумеется, только так. Я слышал, Эрик хочет нами править? Как это по-вашему — добро?
— Разве что для него, — отозвался я, — нам-то ведь этого не надо. Нам бы отдохнуть, да попить водочки, да над тем же Эриком поглумиться. Ну и конечно с людьми познакомиться и повоевать. А воду Эрик пускай сам в бороде носит. Подонку утруждаться западло.
— Золотые слова! — признал Кримсон мою правоту. — Третий принцип! Не утруждаться ни в коем случае! На том и порешили.
Выезжали со станции Сортировочная. Там есть тема забраться на электричку до Малой Вишеры в половине пятого, минуя Московский вокзал. Это было удобно для нас, так как ночью перед этим мы собрались у Крейзи, а от него до Сортировочной не так уж и далеко.
Хорошо выезжать в предрассветные часы. Темнота ещё скрывает очертания домов, уличного освещения нигде нет, на проспектах и во дворах царит стылый сумрак. Все потому, что кто-то с завидной регулярностью бьёт фонари в районе нашего обитания. Благодаря этим противоправным усилиям можно чудесно проводить время, сидя ночью на дереве перед собственным домом. Взгляд случайных прохожих скользит в темноте между стволами, его ловит и удерживает пустое пространство над скамейками и вокруг перевернутых урн. Никто — ни бродячие наряды ППС, ни бдительное УВО, ни воины тьмы, ищущие по темным проулкам кровавой поживы — не проницают взглядом густой сумрак древесных крон. Так прямо посреди города мир людей остается внизу, а между ветвей поселяется тихий кашель и приглушенное хихиканье.
В электричке нам опять представился случай карабкаться наверх. По летнему времени в вагоне было не протолкнуться, люди сжались, как сельди в бочке. Поступило предложение занять багажные полки. В той электричке полки были новомодные — сплошные, вместо маленьких над каждым купе. На них-то мы и забрались. Так как мы легли по обе стороны от прохода, забитого людьми, то флягу приходилось друг другу кидать, а закуску передавать, положив на лопасти алебарды. Нажрались мы совершенно по-свински — так, что некоторые блевали со своих полок прямо в вагон, а другие выли:
Моя, моя — бензопила, бензопила!
Два плюс два, поскорей, отпили мне мяса и костей!
Если выпить достаточно, то пробуждается особенный голос — злой и как будто бы взлаивающий, сумасшедшая помесь рычания и визга. Услышав, что кого-то перекинуло,[47] остальные тут же подхватывали:
Ем кишки и кровь я пью! Всё равно тебя убью!
А затем все вместе орали:
А ну давай потрошить, а ну давай потрошить!
Мы знали несколько песен «Коррозии» целиком и немного — отрывками, и если уж брались петь, то исполняли все. Но люди, которые едут в утренних электричках, не склонны слушать такую «музыку». Им мерещатся сонные капустные грядки, укроп и помидорная ботва, до Сатаны им нет дела. Возник конфликт, но не с нами — с верхних полок не хуй делать отбиться обрезками труб, о чём мы сразу же заявили — а с расположенным посреди разъяренного сборища Эриком. Такая неожиданная удача называется «спонтанная провокация».
Когда мы вышли в Вишере, Эрик был бледен и от негодования весь дрожал. Но Крейзи его сразу же успокоил, сказал:
— У нас люди пьющие, поэтому надо было всё выпить до игры, чтобы потом себя прилично вести. Да и вообще, Эрик, не похуй ли тебе на цивилов?
На это Эрик не нашелся, что ответить. В этой плоскости для него всё было однозначно — будущему Скаю не было дела до этого вагона, до всех этих пьяных мужиков, до стариков и старух. Сам Эрик был ещё только в Малой Вишере, а душа его уже отлетела. Она парила, извергая огонь и ужас в небесах Кринна, оставив на перроне свою бородатую оболочку. Крейзи воспользовался его рассеянностью, и Эрик забыл, за что хотел нас поругать. В Бологое мы еще раз удружили Эрику. Мы ехали «на волне»,[48] и в Бологом интервал был около получаса. Кримсон предложил сходить за пивком, а Крейзи остался нас ждать вместе с Эриком. Мы немного задержались, и Эрик, с недовольством поглядывающий на часы, был вынужден выбирать. Ждать нас и упустить волну — или ехать прямо сейчас, но уже без нас? Крейзи, чтобы помочь ему в раздумьях, повёл вот какой лживый, многообещающий разговор.