Александр Шаргородский - Колокольня Кваренги: рассказы
— Простите, — сказала бабушка, — я ополоумела от горя. Один отец в тюрьме, второй — умер… Простите…
— Товарищ Сталин был твоим мужем? — спросил папа.
Бабушка почувствовала, как школьный пол уходит из-под ног.
— Иосиф Виссарионович был мне отцом, — твердо сказала она, — как и тебе!
— Значит мы с тобой брат и сестра? — спросил папа.
Только из-за большого уважения к бабушке папу тут же не отправили в колонию…
— Адик, — сказала бабушка дома, — мне надо кормить тебя и твоего младшего брата. Траур длится три дня. Осталось два. Ты можешь их проплакать как следует?
— Нет, — сказал папа.
— Мало того, что ты еврей, — сказала бабушка, — так ты еще и дурак. И она пошла готовить ужин.
А он был не дурак, мой папа, он просто был диссидент, образца 1953 года. Но тогда еще никто не знал этого слова…
АБРАМ И АЛЕКСАНДР
В общем-то Александру всю жизнь испортил Абрам. Из-за него она пошла вкривь и вкось.
Из-за Абрама его не приняли во французскую школу, выгоняли из института и не давали доплыть до айсберга. Абрам не давал ему покоя, лишал сна, постоянно действовал на нервы. И в этом не было бы ничего удивительного — какой еврей не действует на нервы: своими глазами, акцентом, мыслями, — если бы Абрам и Александр не были одним и тем же лицом — гражданином Левицким.
Гражданин Левицкий не любил своего имени и стеснялся его.
— Как вас зовут? — спрашивали его.
— А-а, — неуверенно отвечал он.
— К-как?
— А-а-а, — он начинал заикаться.
— Простите, не расслышал.
— А-а-александр, — всегда заканчивал он. И только тогда слышал «очень приятно».
Какая прекрасная фамилия — Левицкий. Вы можете быть русским, украинцем, поляком… если представиться Александром.
И все кончается, если представиться «Абрам».
Абрам всюду представлялся Александром — когда знакомился с девушками, играл в футбол, пил пиво, в общаге, в столовке, в поезде.
Он был Александром на ринге и за шахматной доской. Он вписывал Александра, куда только мог — в спортивный билет, в проездную карточку, в удостоверение юного натуралиста, и только в скучном паспорте одиноко торчало «Абрам». Только эта бумажка цвета болота знала, что он еврей. Он часто терял его, бросал в люк, спускал в различные туалеты в надежде, что в новый паспорт впишут это заветное «Александр». Каждый раз его штрафовали и выдавали новый с неизменным «АБРАМ».
Скажите, зачем человеку имя Абрам, когда он не хочет быть евреем? Если бы не имя и национальность, он был бы вылитым русским — голубые таза, курносый нос, стоечка на руках — двадцать минут он мог простоять, не шелохнувшись. Какой еврей простоит 20 минут, не шелохнувшись? Даже на ногах…
— Широкая русская душа, — говорили о нем.
Как после этого он мог представиться «Абрам»?..
В Ленинграде он спал на подоконнике — все остальные места уже были заняты — кушеточка, стол, место под столом, составленные стулья и даже шкаф, на котором спал я.
Он был обуян мечтой о Севере.
Когда он решил поступать в гидрометеорологический институт, тетя его так и ответила:
— Приезжай, подоконник свободен.
Он был юн, мечтал покорить Северный полюс, жить на айсберге.
— Где это видано?! — вздыхала тетя. — Абрам на льдине!!!
— А Александр? — говорил он. — Тетя Песя, Александр на льдине — все равно, что пингвин, а?
— Да, — вздыхала тетя Песя, — в наше время лучше быть пингвином, чем евреем.
И готовила племяннику румяные котлетки.
Ректор института Морозов ожидал от евреев всего, только не высадки на льдине. Плавучие льды были для него святы — это было единственное место, где никогда не было евреев, последнее прибежище, скит. И вот теперь и оно оказалось под угрозой. Что еще взбесило ректора, так это то, что Абрам был в паспорте Абрам, а в аттестате зрелости — Александр.
Ректор насторожился — еврей шел к льдине окольным путем.
Он вызвал его в свой бескрайний кабинет.
— Как вас, собственно, зовут? — спросил ректор.
— А-а-александр, — сказал Абрам.
— Очень приятно, — ректор сладко улыбнулся, — мы с вами тезки.
— Д-да…
— По аттестату… А как вас, простите, по паспорту?
— А-а-а, — заакал Абрам и вдруг сделал стоечку на руках.
— Опуститесь, — попросил ректор.
— Я так могу двадцать минут, — сказал Абрам, — считайте… — И он на руках пошел на ректора.
— Попрошу на ноги, — зло сказал тот. — Вот меня, например, зовут Александр — на земле, на льдине. Поднимите меня в воздух — я останусь Александром. Высадите меня на айсберг — я Абрамом не стану.
— В паспорте ошибка, — сказал Абрам.
— А не в аттестате? Почему вы краснеете, когда я произношу слово «Абрам»?
— От стойки. Кровь, понимаете ли, приливает к голове.
— Если б я был евреем, я бы между Абрамом и Александром выбрал Абрама. Величественное имя.
— Я человек скромный, — произнес Абрам.
— Но еврей? — почему-то спросил ректор.
— В общем…
— Почему вас так интересует Северный полюс? Вы южный народ, чего вас так тянет на льдину? Вы не боитесь замерзнуть?
— Я сплю на подоконнике, — сказал Абрам, — там дует. И, потом, я купаюсь в проруби.
— Понятно, — сказал ректор, — морозоустойчивый еврей. Как слива… Чего вас тянут айсберги? Из-за названия? Поверьте, в них ничего еврейского нет, хотя они скрытные и семь восьмых прячут под водой. Опомнитесь, вы же не пингвин.
— Я хочу им стать, — сказал Абрам, — моя тетя сказала, что лучше быть пингвином, чем евреем.
— Не знаю, — сказал ректор, — я больше имею дело с пингвинами. Очень, между нами, благородное создание.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Абрам.
— Ничего, меня просто интересует — почему бы вам не пойти в торговый? Евреи исстари отличные купцы, еще до рождества Христова они обошли весь мир. Это были искусные негоцианты.
— Я люблю Север, сияние, лед, — сказал Абрам.
— Продавайте лед, — предложил ректор, — холодильники, мороженое, я сам бы у вас купил, пломбир! Но я не хотел бы, чтобы вы продали наш Север, нашего белого мишку, наши льды!!!
— Кому?! — обалдел Абрам.
— То, чтобы продать, вас не смущает, — заметил ректор, — вы уже ищете, кому! Да хотя бы Израилю.
— Зачем Израилю белый медведь, — спросил Абрам, — морж, льдины?!
— А вы подумайте.
— Н-не знаю.
— Не знаете?! А чтоб расширить свою территорию за счет наших льдов, Не успеешь моргнуть глазом — на них поселятся миллионы евреев, создадут киббуцы, мошавы, Гистадрут. Насадят свои апельсиновые рощи, лимонные сады…
— На льдине?! Это никогда не получится.
— У евреев?! Абрам, вы плохо знаете свой народ!.. Ну, так идете в торговый? У меня там знакомый ректор.
— Я останусь здесь, — сказал Абрам.
— Та-ак, — протянул ректор, — я вас предупреждаю, Север суров.
Он решил во что бы то ни стало исключить Абрама из института.
Печальный, тот лежал на подоконнике, ел ложкой варенье из огромной банки и смотрел на осенний Ленинград.
— Морды-сволочи, — повторял он, — морды-сволочи…
— Как бы ты прекрасно ни учился, — говорила тетя Песя, — каким бы ты мудрым ни был — он тебя вышвырнет! Ты должен стать чемпионом.
— Каким чемпионом, тетя Песя?
— Я знаю? По шахматам, по боксу. Чемпиона не выгоняют! За чемпиона выгонят его самого. Я знаю эту страну: чтобы еврей мог здесь жить, он должен быть чемпионом. На, съешь пока котлетку!
Абрам стал чемпионом по боксу. Главный нокаут получил ректор. Он рвал на себе волосы и в следующем году пригласил в институт чемпиона города, дебила с шестиклассным образованием, но со страшным правым ударом.
Абрам был в нокауте. Ректор торжествовал.
Пока шли торжества, Абрам вышел из нокаута и стал чемпионом по шахматам. Он загнал ректора в безвыходную ситуацию — ему некого было приглашать — все городские чемпионы были евреями. Ректор поехал в Москву — там жил один гроссмейстер, бывший чемпион, русский.
Ректор стал приглашать гроссмейстера в «гидро-метро».
— Зачем?! — не понимал гроссмейстер. — Мне 67 лет, я боюсь холода. Дайте мне умереть в постели, в Европе, зачем мне полюс?!
— Вы умрете, где захотите, — успокаивал ректор, — поступите к нам! Вас никто не посылает на льдину… Обыграйте только этого еврея… Я вам дам квартиру на Неве…
Абрам проиграл на 37-м ходу.
— У тебя матовое положение, — сказала тетя Песя. — В чем еще ты можешь быть чемпионом?
— Морды-сволочи, — ворчал Абрам.
— Скажем, по гольфу?
— Что?
— Если ты станешь по гольфу — тебя не отчислят. У нас в гольф никто не играет, а в Америку за чемпионом никто не поедет.
— Что это — гольф, тетя Песя? — спросил Абрам.
