Александр Покровский - «...Расстрелять»
— Наши Вооружённые Силы должны! — орут на всех углах те, кто из всего многообразия лучше всего запомнили то, что им должны Вооружённые Силы.
Должны-должны, кто же против? Конечно, должны. Мы всем должны. Ну конечно. А вот вы скажите: а бодаться нам можно? Нет, нельзя. Не дают нам бодаться. Не разрешают. Вот если б нам разрешили бодаться, то мы бы им показали. Ежедневно б бодали.
А как мы недавно безо всякого разрешения америкосов боданули? Это ж просто праздник души.
Было так: на Чёрном море ввалился в наши террводы их крейсер — тысяч на тридцать водоизмещением, и тут же наш СКР, старый, как причальная стенка Графской пристани, пошёл ему наперехват.
Это ж просто песня лебединая, когда наш древний дедушка СКР идёт ему — современному, толстому, сытому — наперехват. При этом внутри у дедушки всё пыхтит, скрипит, визжит и пахнет мерзко. И дрожит в нём всё в преддверии схватки.
— Ну, блин! — сказал командир СКРа, которому велели пойти, но при этом даже гавкать запретили, и который должен был пойти и сделать что-то такое, но при этом ни-ни, ничего международного не нарушить.
— Ну, блин! — сказал командир СКРа. — Сейчас я ему дам!
И он ему дал — въехал в крейсер носом. Просто тупо взял и въехал. Америкос вздрогнул. Не ожидал он, оторопел. А наш не успокоился, отошёл и опять — трах!
— Ага! — орал командир СКРа в полном счастье. — Ага! Не нравится?! Звезда с ушами! Не нравится?!
СКР всё отходил и бросался, отходил и бросался, а америкос всё торопел и торопел. Это был миг нашего торжества.
В конце концов американец решил (пока ему дырку насквозь не проделали) слинять из наших вод. Развернулся он и рванул изо всех сил, а наш махонький СКР, совершенно искалеченный, напрягая здоровье, провожал его до нейтрали, умудряясь догонять и бодать в попку.
В следующий раз следующий американский крейсер в совершенно другом месте снова вторгся в наши священные рубежи.
И тогда на него пошёл кто? Правильно — пограничный катер. Катер подошёл и сказал крейсеру, что если тот сейчас же не уберётся ко всем чертям, то он, катер, откроет огонь.
На катере даже развернули в сторону крейсера свою пукалку, которая в безветренную погоду даже бронежилет не пробивает, и изготовились.
— Вой с ней, с карьерой, — сказал тогда командир катера, напялив поглубже свой головной убор, — сейчас я им устрою симпозиум по разоружению, хоть душа отдохнёт.
Но душа у него не отдохнула. Крейсер, передав по трансляции: «Восхищен мужеством советского командира!», — развернулся и убыл ко всем чертям.
А ещё, дорогие граждане, корабли наши, надводные и подводные, в открытом море облетают самолёты вероятного противника прямо через верхнюю палубу; объезжают, гады, как хотят, да так здорово объезжают, что зубы наши в бессильной злобе скрипят о зубы, а руки сами ищут что-нибудь, что сможет заменить автомат, — гайку, например.
Знаете ли вы, что палуба нашего корабля — это святая святых и наша с вами родная территория? А воздушное пространство над ней вверх до ионосферы, не помню на сколько километров, — это наше с вами воздушное пространство. А враг лезет в наше воздушное пространство и зависает над нашей родной территорией, да так близко зависает, что может нам по морде надавать.
И зависает он, как мы уже говорили, не только над надводными кораблями, но и над подводными лодками, идущими в надводном положении.
Раз завис над нашим атомоходом иноземный вертолёт, прямо над ракетной палубой завис, открылась у вертолёта дверь, и вылез какой-то тип. Сел этот тип в дверях, свесил свои ножки, достал «лейку» и давай нас фотоаппаратить.
— Дайте мне автомат! — кричал командир. — Я его сниму. Он у меня рыбок покормит.
Долго искали автомат, потом рожок к нему, потом ключи от патронов, потом открыли — оказалось, там нет патронов, потом патроны нашли, а рожок куда-то дели.
Кэп выл. Наконец кто-то сбегал и принёс ему банку сгущёнки и кэп запустил в него этой банкой.
Вертолёт рванул в сторону, фотограф чуть не выпал. Он орал потом, улетая, благим голландским матом и грозил кулаком, а наши непристойно смеялись, показывали ему банку и кричали:
— Эй! Ещё хочешь?
А что, запустить мы можем. Особенно если нас пытаются так нахально увековечить.
Однажды наш противолодочный корабль шёл вдоль чуждого нам берега, и вдруг катер их береговой охраны отделился от береговой черты — и к нашим. Пристроился и идёт рядом. И на палубе у него сразу же появляется тренога, неторопливо, без суеты эта тренога налаживается, фотоаппарат появляется с метровым хлеблом, и фотограф уже начинает по палубе ходить, как в театре, примеряясь, чтоб изобразить наших в полный рост.
Пока он готовился, на верхнюю палубу наш кок выполз, некто мичман Попов удручающих размеров.
— Ишь ты, насекомое, — сказал мичман Попов, наблюдая противника.
Потом он сходил на камбуз и принёс оттуда картофелину размером со шлем хоккеиста.
— Ну, держи свои линзы, — сказал кок и, не целясь, запустил картофелину.
До катера было метров тридцать-сорок. Картофелина летела как из пушки и разбилась она точно об затылок фотографа.
Тот рухнул носом в палубу и лежал на ней долго-долго, а катерок быстренько развернулся и помчался к берегу. Повёз своей маме наше изображение.
У кока потом очень интересовались, где это он так кидаться научился.
— В городки надо играть, — сказал кок, авторитетно пожевав, — и тогда сами будете за версту лани в глаз попадать.
Я, когда услышал эту историю, подумал: может, действительно научить весь флот играть в городки — и дело с концом. И будем попадать лани в глаз. Хотя, наверное, в глаз попадать совсем не обязательно. Нужно попасть по затылку, и от этого глаза сами выскочат.
Путь в философию
Адмиралов почему-то всегда тянет туда, где грязь. Именно там устраиваются диспуты, переходящие в монологи о дисциплине, воинском долге, ответственности.
В училище, в маленьком скверике, в углу, там, где всегда курилась банка из-под мусора, адмиралы любили собраться в перерыве вместе с «чёрными» полковниками с кафедры морской пехоты и за сигаретой непринуждённо предаться своим сиюсекундным мыслям вслух о воинском долге, ответственности и порядке.
Полковники, рефлекторно стоящие «руки по швам», почему-то всегда оказывались в той стороне, куда шёл дым, и всегда смотрели на адмиралов преданными, слезящимися от дыма и старости глазами добрых боевых волкодавов.
Одна из таких бесед была прервана как раз в тот момент, когда один из адмиралов почти нащупал нужное слово, по-новому оттеняющее его личное, адмиральское отношение к воинскому долгу,
Из-за забора, со свистом разрезая воздух, прилетел и шлёпнулся в пыль, не долетев пяти шагов до полковничьей шеренги, портфель, затем через забор перелетел курсант и, приземлившись, на секунду обалдел от обилия зрителей; ещё через секунду он уже решительно бежал прямо на полковников. Полковники тут же пришли в движение и ощетинились. Наверное, каждый из них мечтал закрыть собой адмирала.
Курсант, не добежав до полковников каких-нибудь пяти шагов, схватил портфель и, круто развернувшись, бросился назад к забору.
Дружный стадный гам подхватил старую гвардию и бросил её вслед за беглецом. Тот перебросил портфель и одним прыжком вскочил на забор, но в последний момент он был пойман за ногу самым удачливым и проворным полковником, визжавшим от удовольствия. Удовольствие закончилось быстро: курсант, размахнувшись, лягнул полковника в голову — точь-в-точь как мустанг шакала — и потряс многое из того, что находилось в тот момент в той голове. Полковника — как срубили.
Почему-то курсанта потом так и не нашли, а вот полковника пришлось безвременно проводить на пенсию. Говорят, после этого он стал большим философом.
Муки Коровина
Старпом Коровин был известен как существо дикое, грубое и неотесанное. Огромный, сильный как мамонт, к офицерам он обращался только по фамилии и только с добавлением слов «козёл вонючий».
— Ну ты, — говорил он, — козёл вонючий! — И офицер понимал, что он провинился.
Когда у офицерского состава терпение всё вышло, он — офицерский состав — поплакался замполиту.
— Владим Сергеич! — начал замполит, — народ… то есть люди вас не понимают, то ли вы их оскорбляете, то ли что? И что это вы за слова такие находите? У нас на флоте давно сложилась практика обращения друг к другу по имени-отчеству. Вот и общайтесь…
Старпом ушёл чёрный и обиженный. Двое суток он ломал себя, ходил по притихшему кораблю и, наконец, доломав, упал в центральном в командирское кресло. Обида всё ещё покусывала его за ласты, но в общем он был готов начать новую жизнь.
Вняв внушениям зама, старпом принял решение пообщаться. Он сел в кресло поудобней, оглянулся на сразу уткнувшиеся головы и бодро схватил график нарядов.
