Марианна Гончарова - Отдам осла в хорошие руки
Близнецы, как известно, преданны и верны. Таков мой брат Близнец Чак. У него мечтательные маслиновые глаза, огромная умная голова, мокрый любопытный нос и кокетливый пушистый рыжий хвост. И когда он кладет мне голову на колени и, попирая все законы природы, говорит: «Мх-а-ма», — я понимаю, что мы, Близнецы, — такой знак, который может найти общий язык со всеми. Хотя Чак и родился в ноябре.
Недавно брела по улице, уставшая и подавленная. На углу вдруг заиграл трубач. Он так играл, этот старый полуслепой трубач в тяжелых очках и в изумительно потертых джинсах… Он так играл! Я, конечно, бросила денег в футляр у его ног.
— Спасибо, красотка! — весело поблагодарил он и опять заиграл.
«Точно, Близнец!» — подумала я. Хотя наверняка и не родился в мае… Но Близнец. Очевидно, Близнец.
Когда трубач отбой сыграет
Женик должен был приехать в июне. Из Америки. На пару дней, из Киева, куда он прилетает по делам. Женик стал в Америке большим человеком — проповедником в какой-то конфессии. Никто не верил. Наш косноязычный троечник Женик, который по-английски знал только «Stand up and go out!», убеждает теперь множество англоязычного народу в преимуществе праведной жизни во спасение души.
Мы все — его старые друзья и одноклассники — стали готовиться. Сделали ремонты в квартирах и парадных. Вымыли окна и заставили соседей. Чтоб было не стыдно за прожитые без Женика годы. Мишка Постельник совершил вообще невероятную вещь. Поскольку Женик должен был остановиться у меня, Мишка пригнал на мою улицу асфальтоукладчик и четверых почти трезвых рабочих из доротдела. И они уложили на нашей улице новый асфальт.
В воскресенье, в день приезда Женика, в четыре утра мы все отправились в аэропорт. Рейс задерживали по причине тумана. Но мы ждали. Мы даже не стали выпивать. Хотя у нас с собой было. Не стали. Наверное, из суеверия. Хотя мысль такая приходила в голову каждому и назойливо вертелась. Но высказать ее вслух никто не посмел. Перебивая друг друга, мы вспоминали события из нашей общей с Женькой жизни. Как весел он был, рассеян и беспечен, обаятелен и щедр.
Счастливы мы были в то утро. И чувствовали себя молодыми, потому что в кои веки собрались все вместе встречать нашего друга, нашего старого друга Женьку Титаренко. Из Америки.
Мы трезво дождались самолета, и наконец Женик вышел, полысевший, раздобревший, величественный. Но мы сразу его узнали! Женька! Женька!
Его кислое недовольное лицо красноречиво свидетельствовало, что это не лучший день в его жизни. Вяло отвечая на наши объятия, Женик ворчал, какой отвратительный аэропорт в Киеве. А в Черновцах еще хуже. Какая мерзкая погода здесь у нас. «У вас», — сказал он. Какая противная стюардесса была в самолете. И что летчик управлял самолетом, как будто вчера окончил авиационный институт и летал до этого дня только на тренажерах. И что все мы постарели. И плохо выглядим. И у Мишки, судя по мешкам под глазами, явно почки. И что Аркашка много курит, а Юрик — мент поганый и таким остался. А мне надо бы сбросить килограммов пять. И что Лариска уже седая. И всю дорогу Женик говорил, как ему хорошо там и как ему сейчас плохо здесь. «И называйте меня не Женик, а Джеймс. Я так привык».
Мы подумали: ничего, он сейчас отдохнет, расслабится, выпьет, и мы получим нашего старого Женьку, душу компании, хохмача и балагура. Ничего. Подъезжая к дому, Женик снисходительно похвалил дорогу, организованную Мишкой, и поощрительно сфотографировал нас всех на фоне отремонтированного дома.
Ну, вы знаете, как мы можем принять. Как мама учила. Что уже мы метали на стол — так мой дедушка-гурман радовался, наверное, на небесах. Женик, то бишь Джеймс, вышел к столу из ванной еще мрачнее, чем был. Он поругал слишком жесткую воду и сообщил, что пользуется он мылом и шампунем только фирмы «Клиник». И ничем больше. А у меня в ванной «Клиник» он не нашел.
Сели за стол. Ну! Вот тут наших мальчишек, проголодавшихся, стоически выдержавших искушение в аэропорту, постигло следующее испытание. Джеймс сложил свои пухлые белые ухоженные лапки под подбородком и принялся молиться. Сказал, что без этого к трапезе приступить не может. Молился долго, громко, надрывно, подробно, скорбно и с укоризной поглядывал на нас. Он перечислил всех своих родственников, родственников жены, поблагодарил небо за удачный перелет и за новый галстук, купленный в дьюти-фри со скидкой. И за эти ничтожные крохи, которые ему ниспосланы на вот этом вот столе.
— Женик! Ты сдурел, Женик? Ты сдурел? — это не выдержал Аркаша. — Какие крохи?! Чего тебе еще надо? Посмотри на этот стол — это же беспредел, Женик!
— Джеймс!
— Джеймс!!!
— А что тут кушать? — вяло поинтересовался Женик. — Я это не ем. И это не ем. И это мне нельзя. И не пью…
За завтраком Женик ковырялся в тарелке, вздыхал и вслух тосковал по оставленной ненадолго родине Америке и по американской еде, нещадно ругая Черновцы, дороги, воздух и приготовленную для него еду.
Мы все растерялись. Женику на самом деле было плохо. Он чуть не плакал. И мы страдали оттого, что никак не могли ему угодить.
— Женечка! — предложила наша добрая Лариска. — А давай, Женечка…
— Джеймс.
— То есть Джеймс, может быть, поедем к озеру? На природу?
Женик грустно кивнул. Он согласился. И зря. Да, мы все помнили, как Женька организовал игру в индейцев на маленьком островке на Пруте и как вечером все поспешили домой. А Женька убеждал всех остаться и грязно ругался: «Трусливые бледнолицые собаки!» И сам ночевал в рощице, в шалаше. И ничего. Но ведь это было тогда… А сейчас у него обнаружилась аллергия на укусы комаров. Наш Джеймс опух и скис еще больше. Все, Женечка, все. Решили ехать на дачу к Юрке-менту. Там прохладно, Женик отоспится, отдохнет. А мы тем временем разработаем план действий. И уже, наконец, выпьем.
По дороге на дачу Женика укачало. Он позеленел и закатил глаза. Мы еле довезли его. Потому что у него оказалась еще одна аллергия. На придорожную пыль. Он расчихался и облился слезами.
На Юркиной даче действительно было прохладно и уютно. Гостю отвели самую дальнюю комнату. Он выпил какую-то таблеточку и прилег. А мы чудно разместились на веранде, но не успели накрыть на стол, как вдруг из своего убежища выскочил Женик. Выпучив глаза, сонный и взлохмаченный, он тыкал пальцем туда, откуда сбежал, и лепетал:
— Там… там… там!.. Муха!!!
Муха, напавшая на Женика, была обычной мелкой беспородной мухой. Но мы все набросились на нее, как подразделение американских морских пехотинцев на Бен Ладена. Муха благодаря нашим слаженным действиям была уничтожена. В отличие от Бен Ладена. И на цыпочках мы убрались на веранду. Спи, Женечка!
— Дже-еймс…
— Джеймс, Джеймс. Спи, отдыхай…
Пока измученный Женик дремал, мы советовались, куда бы его повезти, чтоб не провоцировать его букет аллергий, чтоб ему понравилось, чтоб всем весело, чтоб не было комаров и мух.
— В горы, — предложил умный Аркаша, — мух и комаров нет в горах. В горы!
И, растормошив Женика, тремя машинами мы двинули в Карпаты.
— Друга в горы тяни, рискни… — орали мы по дороге.
Женик грустно вздыхал, был отрешен и печален. Ничего, ничего, Джеймс, ты сейчас увидишь такую красоту! Такую, Джеймс, что сразу станешь Жеником!
Аркадий знал свое дело. Мы приехали в маленькое горное село под Косовом, к дядьке Васылю, который держал колыбу — такую деревянную гуцульскую хату, в центре которой в специальном очаге пылал огонь, на огне жарилось свежее мясо, а Маричка, невестка дядьки Васыля, бегала в постолах меж срубленных навеки столов и подавала домашнее вино.
Хозяин крепко обнял Аркадия, мы ввели бледного, ноющего Женика и удобно расселись на крытых домоткаными веретками лавках. Аркадий пошептался с хозяевами, и дядько Васыль подсел за наш стол. Приобняв Женика огромной рукой бывшего плотогона, дядько Васыль сочувственно запричитал:
— Йой, яка людына хвора! Трэба ликуваты…
Женик опасливо блестел глазами и монотонно твердил:
— Я не пью, не пью. Я не пью…
А Васыль — мол, йой, та ж нэ даю тоби пыты, даю ликуватыся. И крикнул Маричке:
— Дытыно, прынэсы мэни джинжеры з коморы.
Улыбчивая Маричка бегом притащила стеклянную банку, где в темно-зеленой жидкости плавал какой-то невзрачный корешок.
— От, дывысь, — еще теснее обняв ослабевшего Женика, предложил дядько Васыль, — от бачиш коринь?
— Да! — чуть не плача, кивнул Женик.
— Бачиш — вин як людына: от голова, рукы, ногы… От выпьеш циеи воды живои, тилькы крапэльку — будэш литаты як птах, выпьеш дви крапэлькы — будэш сыльный як вэдмидь, а третий раз выпьеш — будэш крэпкий як гуцул! И николы нэ забудэш дядька Васыля!
Дядько Васыль был так убедителен, так уверенно и спокойно он обещал недоверчивому Женику избавление от всех болезней, что Женик решился попробовать. Но никто не сказал Женику-Джеймсу, что корень жизни — джинжер — настоян на самом что ни на есть девяностошестиградусном спирту. Женик выпил глоток, и глаз его заблестел, румянец окрасил щеки. Женик выпил еще глоток, ругнулся, схватил гитару и запел песню нашего класса: «Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет…» Женька выпил третий глоток, глубоко вздохнул и сдержанно, чтобы не расплескать радость, тихо, но отчетливо произнес:
