Владимир Санин - Безвыходных положений не бывает
— До весны, — подтвердила мать. — Пусть поживет.
Собаку назвали Пальмой. Более ласкового и бестолкового пса я в жизни еще не встречал. Именно бестолкового, потому что Пальма выражала свою любовь с невероятной энергией. Каждой собаке дан от рождения запас нежности, который она постепенно тратит в течение своей жизни. У Пальмы этот запас, наверное, так и остался нетронутым, слишком многими шрамами была отмечена ее черная шкура. И теперь собака щедро расходовала всю накопившуюся нежность, как измученные пустыней путешественники остатки воды вблизи оазиса. Львиная доля доставалась брату. Стоило ему появиться на пороге, как Пальма буквально сходила с ума. Она каталась по полу, восторженно лаяла, ложилась на спину и салютовала всеми четырьмя лапами. Зато я еще не видел собаки, которая бы так ненавидела книги. Когда брат читал, Пальма не находила себе места. Она дергала книгу зубами, гримасничала, фыркала и всеми средствами выражала презрение к этому недостойному человека занятию.
Ко мне Пальма относилась снисходительно-ласково, разрешала гладить себя и носить на руках. Я не огорчался, так как понимал, что собака отмерила каждому ту долю привязанности, которую он заслужил. Собаки, в отличие от своих хозяев, не умеют притворяться, они непосредственны, как маленькие дети, и поэтому Пальму можно было обвинить в чем угодно, только не в фальши.
При появлении родителей Пальма мгновенно затихала. Она уже успела понять, что эти добрые люди, которые часто кормят ее и даже гладят, зла ей не желают. Но она не могла выкинуть из памяти тех нескольких минут, когда дрожащий от ужаса черный комок ожидал своего приговора. И мудрый собачий инстинкт подсказывал Пальме, что при этих людях лучше всего держать себя со сдержанным благородством, без всяких телячьих нежностей.
Пальма была умной собакой, она отлично понимала, когда речь заходила о ней. В эти минуты она напряженно и сосредоточенно слушала, стараясь уловить смысл или хотя бы интонацию разговора, как это делает человек, присутствующий при беседе иностранцев. Однажды родители очередной раз напомнили, что собака живет у нас до весны, и мы собрали приятелей на военный совет. И вдруг, когда Федька предложил приютить пса у себя, Пальма тонко и жалобно заскулила. Она прижалась к ногам брата и заглянула ему в лицо такими по-человечески понимающими глазами, что нам стало не по себе.
— Ребята, — сказал Федька, — а вдруг это переселение душ? Ей-богу, инквизиторы Пальму сожгли бы на костре, как дьявола.
Приближалась весна, начались неприятности. Пальма все чаще выбегала на улицу, беззаботно носилась по тающему снегу и возвращалась домой грязная, как вытащенная из глины галоша. Роптала мать, сердился отец. Он наверняка сожалел о своей минутной слабости, но «слово отца — золотое слово». Не помню, чтобы отец нарушил его.
И Пальма чувствовала, что ее безоблачной жизни приходит конец. Она теряла покой и вместе с ним цельность своего характера. Она становилась подхалимом. Как только отец приходил домой, она в зубах приносила ему тапочки, делала перед ним стойки и корчила самые слащавые рожи. Стоило отцу крикнуть в окно: «Дети, домой!» — как Пальма со всех ног бросалась к нам и дергала за штаны. Холодность, с которой отец принимал эти знаки внимания, только разжигала ее усердие.
Слетали листки календаря. Мы не могли примириться с тем, что у нас отнимут собаку. Мы мечтали о том, что на нас нападут бандиты и Пальма спасет нам жизнь. Разве найдется такой отец, который выбросит на улицу спасителя своих детей? Мы кормили Пальму сэкономленными от второго котлетами и целовали ее черную с белым морду. Мы прощались с ней, боясь себе в этом признаться. Но Пальма все понимала и все больше теряла покой.
Наступила весна, и теплые солнечные лучи погнали по оттаявшей земле игривые, как шампанское, ручьи. И Пальма исчезла. Когда мы пришли из школы, нас никто не встречал. На полу сиротливо лежал коврик, и разводы на нем казались кругами на темной воде.
— Где Пальма?!
Мать разводила руками. Наверное, говорила она, мы Пальме больше не нужны. Она не могла изменить своей натуре бездомной собаки и ушла искать нового счастья. Ведь главное для собаки — это тепло, а пищу она найдет.
— Где Пальма?!
Мы не верили, что Пальма от нас ушла. Такое предательство было выше нашего понимания. Мы кричали и плакали, требуя правды. Нам мерещилась жуткая картина гибели Му-Му, мы видели наяву, как «покатились глаза собачьи золотыми звездами в снег».
— Где Пальма?!
Три дня мы почти ничего не ели. Мы осунулись и почернели, перестали готовить уроки. Родители, не на шутку встревоженные, купили нам новые шахматы. Мы не раскрыли коробку. Вместе с собакой у нас отняли какую-то часть души. Отец и мать шептались в своей комнате. Дома было тихо, как после похорон.
Поздно вечером мы услышали, что к нам кто-то скребется. Мы бросились в прихожую и, мешая друг другу, отворили дверь. Это была Пальма, но, боже, какой она была! Похудевшая в два раза, донельзя грязная, с обрывками веревки на шее, она буквально падала от усталости. В несколько мгновений квартира превратилась в бедлам. Мы душили Пальму в объятиях, поливали ее грязную шкуру счастливыми слезами. Мать побежала на кухню греть воду, а отец поставил перед Пальмой еще не остывший бульон.
— Твердую пищу ей давать нельзя, — сказал он незнакомым голосом. — Она, видимо, несколько дней ничего не ела.
Пальма прожила у нас еще три года. Время зарубцевало ее раны, она пришла в себя и забыла о том дне, когда равнодушный шофер отвез ее за двадцать километров и отдал незнакомому человеку с наказом держать на привязи. Быть может, только во сне Пальма вспоминала, как перегрызла наконец веревку и, умирая от голода, искала людей, которым впервые в своей невеселой жизни она оказалась нужна.
Пальма погибла под колесами грузовика, не оставив после себя ничего, кроме воспоминаний. С тех пор прошло много лет, но черная с белым пятном собака стоит у меня перед глазами. И я думаю о том, что нельзя у мальчишки отнять собаку, если даже это простая дворняга.
ИНИЦИАТИВНЫЙ ГРИШКА
Хотя с той поры прошло уже добрых четверть века, я отчетливо помню этот злосчастный день, когда мы сидели на скамейке в парке и мрачно размышляли. Мы — это Федька, Гришка, Ленька и я, железное ядро пятого класса «А», четыре друга до гробовой доски. Месяц нaзад, проглотив по очереди «Трех мушкетеров», мы поклялись никогда не расставаться и выдули в честь этого соглашения четыре бутылки ситро.
За этот месяц мы скрепили нашу дружбу кровью: когда гвардейцы кардинала с Дубровенки разбили нашему д'Артаньяну — Гришке нос, мы вчетвером отлупили пятерых, как в том самом эпизоде с компанией де Жюссака. Мы ходили отныне вместе, и с нами считались даже ребята постарше; Федька — Портос кулаком разбивал грецкие орехи, да и мы не жаловались на малокровие.
И вот над нашей клятвой «Отныне вместе!» повис дамоклов меч. Каникулы. Судьба в лице родителей разбрасывала нас в разные стороны, и мы были бессильны это предотвратить.
— Ребята! — вдруг завопил Гришка. — Идея!
Гришкиными идеями мы были сыты по горло, и никакого энтузиазма его вопль не вызвал. С виду эти идеи всегда были смелыми и оригинальными, но с одной удивительной особенностью: как только мы пытались воплотить их в жизнь, получался сплошной конфуз.
— Заткнись, — лениво сказал Федька. — Трепло.
— Да нет! — загорячился Гришка. — Вы только послушайте! А что, если нам… совершить… подвиг?
— Какой подвиг? — заинтересовался Ленька.
— Да, какой?
— Я вам сейчас скажу, — важно изрек Гришка. — Мы должны… поймать… шпиона!
— Ну и что? — удивился Ленька.
— Как это — что? — презрительно переспросил Гришка. — Во-первых, мы обезоружим врага, который может нанести огромный вред. Например, взорвать мост. А во-вторых, нас за это пошлют в Артек, понял? Мы ахнули, до того нам пришлась по душе эта идея.
— В газетах напишут! — обрадованно забубнил Гришка. — В школе карточки повесят, патефонами премируют!
Перспектива была потрясающая.
— А где нам его ловить? — затормошили мы Гришку.
— Как это — где? — Гришка пожал плечами. — «Рассказы майора Пронина» читали? Ясное дело. Шпионы бывают в фотографии, в парикмахерской и в ботаническом саду. Это доказано как дважды два.
Мы обсудили кандидатуры единственного в городе фотографа, трех парикмахеров и пришли к выводу, что они явные нешпионы. Труднее было с ботаническим садом, поскольку в городе он отсутствовал. Гришка предложил заменить ботанический сад парком, но директор парка Петр Нилыч, орденоносец за Гражданскую войну, сразу отпадал, а две старухи сторожихи тоже не были похожи на диверсанток.
— И эти шпионов ловят… — У скамейки стоял высокий седой старик с палочкой и укоризненно качал головой. — Бросьте, детки, глупостями заниматься, без вас шпионов найдут.
