Юрий Коваль - Суер-Выер. Пергамент
Младенец облачился, превратился в юнгу и тут же принялся скакать и летать, как воробушек, по мачтам.
– Какое счастье! – кричал он. – Теперь я юнга! Я всю жизнь об этом мечтал! Быть юнгой на таком великом корабле, как «Лавр Георгиевич», под водительством сэра Суера-Выера! Гениальная судьба для молодого человека! НЕЧТО породило юнгу! Пусть оно и дальше порождает юнг, кассиров, трактористов и парикмахеров. Впрочем, вы немного ошиблись, капитан. Меня породило не НЕЧТО. Мою маму зовут Гортензия, а вот папа… действительно неизвестен. Не знаю, где папа, не знаю. Может быть, и найдётся на островах Великого Океана!
– Госпожа Гортензия говорила, что вы на острове цветущих младенцев, а мы обрели вас совсем в другом месте.
– Вы знаете, – сказал юнга, – эти цветущие младенцы обрыдли мне до невозможности! Толстощёкие и круглопузые, вечно они ссорятся из-за трёхколёсных велосипедов, я и перебрался в другое место. К тому же, я был там самым худосочным и слабеньким. Они все обжираются самым бессовестным образом, едят всё подряд – и колбасу, и сардельки, курятину и сыр пошехонский, а мне всё капуста отварная, овсянка да овсянка – аллергия, сэр, диатез.
– Странно даже, что у такой могучей мамаши столь худосочное дитя, – заметил Суер.
– Вы имеете в виду шесть грудей? – засмеялся мальчик. – Ну и что? Ведь в них содержится только смысл, а вовсе не здоровье.
– Какой же смысл?
– Ну, в данном случае:
РАЗУМ,
ДОБРОДЕТЕЛЬ,
ВЕЗЕНИЕ,
ПРЕДВИДЕНИЕ,
ОСТОРОЖНОСТЬ и, к сожалению,
ТРУСОСТЬ.
Увы, последняя, шестая, грудь немного меня разочаровала, да ещё эти цветущие младенцы здорово напугали своими игрушками и криком, а так, в остальном, я в порядке.
– Странно, – сказал капитан. – Какие необычные качества. А где же ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ?
– У меня их нету, – просто ответил юнга. – К тому же вовсе не у всех они встречаются. Большинство вскормлено двугрудыми мамашами, так что в каждом человеке есть всего два качества, у всех разные, но всего – два. Не буду называть имён, но и здесь, у вас на борту, я наблюдаю людей, в которых соединяются порой самые разные и странные качества:
в одном – ЖАДНОСТЬ И ЛЮБОПЫТСТВО,
в другом – БЕДНОСТЬ И ПОРОК,
в третьем – ГЛУПОСТЬ И ВОЗВЫШЕННОСТЬ ДУШИ,
в четвёртом – ЛЮБОВЬ И МЕЛОЧНОСТЬ,
в пятом – ПРОЦВЕТАНИЕ И КРЮК.
– Гм, гм, гм, – прервал капитан. – Крюк?
– Именно крюк.
– Но крюк – это не качество, это предмет.
– Предмет? Какой предмет?
– Вы что, никогда не видели крюк?
– Не видел, только чувствовал в других.
– Боцман, покажите юнге крюк.
– Извините, сэр, – подскочил Чугайло, – какой крюк?
– Всё равно… какой-нибудь крюк, да и подцепите на него что-нибудь.
– Чем подцепить, сэр?
– Чёрт вас побери, чем угодно, лебёдкой, краном, провались пропадом!
Боцман заскакал по палубе, двигая подзатыльниками направо и налево:
– Живо! – орал он. – Тащите сюда крюк! Шевелись, скотина!
Матросы забегали по судну в поисках крюка. Найти им, кажется, никакого крюка не удавалось.
– Извините, сэр! – задыхаясь, крикнул боцман. – Крюка нету!
– Как это нету?
– Нигде нету, сэр!
Тут боцман подскочил к матросу Вампирову и врезал ему по зубам:
– Где крюк, сука?
– Да не брал я, не брал!
– А кто брал? Говори!
– Не скажу, – процедил Вампиров.
Боцман уж и скакал, и орал, и дрался, сулился рублём – матрос молчал.
– Пытать его! – орал боцман. – Тащите скуловорот!
– Пусть кэп прикажет, – сказал наконец матрос. – Тогда скажу.
– Говорите, матрос, – приказал Суер-Выер. – Кто взял крюк?
– Извините, сэр, но это вы взяли.
– Я? – изумился капитан. – Когда?
– Две вахты назад, сэр. Я как раз драил рынду, когда вы выскочили из каюты с криком: «Я вижу истину!» Схватили крюк, привязали его на верёвку и стали шарить в волнах океана и сильно ругались.
– Не может быть, – сказал Суер. – Я ругался?
– Сильно ругались, сэр! «Никак не подцепляется, зараза!» – вот вы что говорили. А я ещё вас спросил, что вы подцепляете, а вы и сказали: «Да истину эту, ети её мать!» Так и сказали, сэр!
Сэр Суер-Выер мрачно прошёлся по палубе.
– Все по вахтам! – приказал он.
Грознее тучи ходил капитан, и я не знаю, чем бы кончилось дело с этим крюком, если б вперёдсмотрящий Ящиков не крикнул вдруг:
– Земля!
Глава LVII. Название и форма
Две крутобёдрых скалы выросли вдруг перед нами из кромешных пучин.
Валунный перешеек объединял их в одно целое, но волны, набегая, то и дело разъединяли их. То соединят, то разъединят, то соединят, то разъединят…
– Какой-то остров соединений и разъединений, – хмыкнул Хренов. – Всё это напоминает мне простую коно…
– Хватит, Хренов, – резко прервал капитан. – Никого не интересует, что это вам напоминает. А если потомкам будет любопытно, что именно мичман Хренов называет «простой коно…», пусть сами догадываются.
Пристать к этому острову, состоящему из двух скал, было невозможно. Разбиваясь о каменные подошвы, волны рокотали как-то особенно, и казалось, что они толкуют о чём-то, бормочут и разговаривают.
Наш корабельный священник Фалл Фаллыч, которого матросы по простоте душевной называли чаще Пал Палычем, умилённо вслушивался в смысл гортанной морской речи.
– Вот-вот запоют, родимые, – шептал он, – ангельские песни… Капитан, вы столько понаоткрывали островов, а я всё в кают-часовне, из кают-часовни в кель-каюту, разрешите и мне открыть вот этот остров и дать ему название.
– Вообще-то, батюшка, – сказал капитан, – ваше возникновение несколько неожиданно. Мы даже и не подозревали, что вы на борту. Но раз уж вы возникли – открывайте, мы не возражаем. Но назвать остров пока трудно. Мы не знаем, кто на нём живёт и что вообще здесь происходит.
– Это не важно! – сказал Фалл Фаллыч. – Я по наитию!
– Валяйте, батя, – сказал капитан.
– Это очень просто, – сказал Фалл Фаллыч. – Назовём его ОСТРОВ РАЗГОВОРА ДВУХ РАВНОАПОСТОЛЬНЫХ БРАТЬЕВ С НЕБОМ.
– Шикарно, – сказал капитан. – Тонко и умно, но не длинновато ли? И где вы видите равноапостольных братьев?
– Да вот они, две эти вечные скалы. Они и объясняются с Небом посредством бурления вод, рокота пенных волн, пения звонкой гальки.
– И вы уверены, что они разговаривают с Небом? А может, между собой?
Фалл Палыч прислушался, вытянув шею к равноапостольным скалам.
– Они толкуют о любви и вере, – сказал он, – о страсти и грехе. В их речах звучит очень много философских размышлений. Да, они говорят между собой, но Небо их слышит!
– Назовите просто: ОСТРОВ РАЗГОВОР.
– А насчёт равноапостольных братьев?
– Опустите, батюшка, от греха, да и не поймёшь, кто тут из них Кирилл, кто Мефодий.
– Разговор, – сморщил носик Пал Фаллыч. – Фю, фю… Диалог! Вот слово! Где мой жезл?
Длиннющий жезл с вострым наконечником и набалдашником, украшенный золотом и каменьями – слава Богу, не крюк! – быстро нашёлся и с поклоном был подан служителю культа.
Надо сказать, что к этому торжественному моменту на палубе собралась вся команда. Все с интересом ожидали, как наш поп станет нарекать и открывать остров.
– Слушай меня, о Остров! – сказал Фалл Фаллыч и возложил с борта на берег свой могучий жезл. – Нарекаю тебя: ОСТРОВ ДИАЛОГ. А вы, о Скалы, говорите между собой о вере и страсти, о добропорядочности и о вечном блаженстве, о высокой нра…
– Хорош, – прервал священника капитан. – Хватит, батя, нарекли – и достаточно, и закончим на высокой нра… и пускай потомки думают, что это такое. Название «Остров диалог», конечно, никуда не годится, и мне придётся из всей вашей речи вычленить действительно сильное название. Итак, этот остров называется – ОСТРОВ ВЫСОКОЙ НРА…
Глава LVIII. Драма жизни[12]
Между тем на левой скале что-то заскрипело, открылась дверь из пещеры, и на свет Божий вышел человек в брюках с карманами и в пиджаке без карман.
Он стал потягиваться,
крякать,
зевать,
протирать очи,
икать, чесаться по всему телу и в затылке,
хлопать себя по лбу, ковырять в носу,
хвататься за сердце с криком: «Корвалолу!», сморкаться,
чихать,
пердеть так, что с гор срывались камни, и выделывать разные прочие номера и коленца.
Мы только надеялись, что он не заблюёть, но он вполне скромно поссал в пролив.
Короче, человек этот не был похож на равноапостольного брата, потому что явно был с похмелья. Даже с борта нашего фрегата чувствовался могучий запах прерванного сном богатырского перегара.
На другой же скале, как раз напротив, открылась другая дверь, и новый из пещеры явился человек. У этого карманов на брюках не было, карманы были на клетчатом жилете, а в руках он держал рентгеновский снимок, который с интересом разглядывал против солнца.
– Ты ль это предо мною, Гена? – крикнул Похмельный.
