Владимир ВОЙНОВИЧ - Москва 2042
Коммуний Иванович встал и поднял руку. Музыка смолкла. Раздались бурные аплодисменты. Смерчев знаками остановил и их.
— Дорогие комуняне и комунянки! — взволнованно начал Смерчев. — Гениалиссимус лично поручил мне представить вам нашего дорогого, уважаемого, запоздалого гостя. — Тут опять раздались дружные аплодисменты. — Шестьдесят лет, мужественно преодолевая исключительные трудности, добирался он сюда из своего отдаленного прошлого, чтобы увидеть своими глазами нас и наши свершения и от имени ушедших поколений глубоко поклониться нашему любимому Гениалиссимусу за его неутомимую деятельность на благо нашего народа и всего человечества.
Честно говоря, я уже плохо помню все, что он говорил. Помню только, что он очень высоко отозвался о моих литературных достижениях, в которых я, как он выразился, смело бичевал пороки современного мне социалистического общества, за что был несправедливо наказан культистами, волюнтаристами, коррупционистами и реформистами, пробравшимися в ряды партии. Тем не менее, моя мужественная и нелицеприятная критика отдельных недостатков сыграла свою скромную, но все-таки положительную роль в том движении, которое, в конце концов, закончилось Великой Августовской революцией.
Речь Смерчева многократно прерывалась самыми бурными аплодисментами, и при этом публика каждый раз скандировала имена Гениалиссимуса и мое.
Вообще, в целом, это была такая трогательная встреча, что я даже не могу передать. Один за другим поднимались на трибуну разные люди: рабочие, инженеры, студенты.
Под гром барабанов в зал было внесено знамя гвардейской части, которая, как выяснилось, носит мое имя.
Пионеры поднесли мне огромный букет цветов, повязали на шею красный галстук и прочли стихи, из которых я запомнил такое четверостишие:
Здесь, в Москорепе, каждый пионер,
Читая ваши славные страницы,
Старается брать с Карцева пример,
По-карцевски работать и учиться.
Собственно говоря, все выступавшие, приветствуя меня, обещали работать, учиться, нести воинскую службу и жить по-карцевски. Возможно, некоторые из них немного переборщили в своих похвалах, но признаюсь, мне их слова были, тем не менее, очень и очень приятны, а иногда даже у меня на глазах проступали слезы.
Все они очень часто цитировали Гениалиссимуса (Гениалиссимус сказал, Гениалиссимус заметил, Гениалиссимус неоднократно указывал), но при этом, как ни странно, приписывали ему высказывания, крылатые выражения и поговорки, которые (я знал это наверняка) впервые были сказаны вовсе не им.
Среди выступавших были Дзержин Гаврилович и отец Звездоний. Первый, произнеся в мой адрес самые лестные комплименты, призвал москореповцев по случаю моего приезда к еще большей коммунистической бдительности.
— Мы, — сказал он, — нисколько не сомневаемся, что Виталий Никитич приехал к нам с чистыми намерениями, но мы должны помнить, что таким же образом к нам могут проникнуть и скрытые враги.
Речь отца Звездония была пересыпана цитатами из Священного писания, которое, если верить батюшке, было сочинено Гениалиссимусом.
— Примитивные коммунисты прошлого, — сказал Звездоний, — не будучи знакомы с основополагающим учением Гениалиссимуса, без достаточных оснований отвергали возможность таких, теперь уже совершенно неоспоримых явлений, как непорочное зачатие, воскресение, вознесение и второе пришествие. Теперь возможность таких явлений убедительно доказана современными достижениями науки и религии. Наглядный пример мы видим перед собой. Виталий Никитич, как мы знаем, давно умер. Но теперь он воскрес и явился к нам. И если теперь среди нас найдется какой-нибудь, говоря словами Гениалиссимуса, Фома Неверный, что ж, он может подойти, потрогать Виталия Никитича и убедиться, что он явился к нам во плоти.
Затем выступил руководитель отряда космонавтов Прогресс Анисимович Миловидов. Он сообщил о проведенном во время моего отсутствия уникальном космическом эксперименте. Оказывается, около девяти месяцев тому назад космонавты Ракета и Гелий Солнцевы под наблюдением находящегося вместе с ними доктора Пирожкова произвели зачатие в состоянии невесомости и теперь со дня на день ожидают младенца, который, по мнению доктора Пирожкова, должен быть мальчиком. Они надеются родить его к 67-му съезду партии и уже заранее приготовили ему имя Съездий. Миловидов прочел радиограмму, присланную космонавтами мне:
Любимого предварительного писателя поздравляем возвращением. Заканчиваем важный биолого- генетический эксперимент. Слава Гениалиссимусу. Солнцев, Солнцева, Пирожков.
Все, что я увидел и услышал на этом митинге, было ужасно интересно, но немного утомительно. Поэтому я обрадовался, когда Смерчев сказал, что основная часть митинга окончена и ему остается только огласить Указ Верховного Пятиугольника.
Поскольку этот указ самым непосредственным образом относился ко мне, я запомнил его слово в слово. Вот что в нем было сказано
Учитывая выдающиеся заслуги в деле создания предварительной (докоммунистической) литературы, отсутствие наличия в его действиях преступного умысла, отсталость его мировоззрения и за давностью лет Карцева Виталия Никитича:
1. Полностью реабилитировать и отныне считать полноправным гражданином Московской ордена Ленина Краснознаменной Коммунистической республики.
2. Реабилитированного Карцева произвести в чин младшего лейтенанта литературной службы с присвоением ему звездного имени Классик.
3. В связи с приближающимся столетием со дня рождения Классика Никитича Карцева объявить его юбилей всенародным праздником.
4. Обязать Юбилейный Пятиугольник организовать подготовку к юбилею на высоком идейно-политическом уровне, а во всех трудовых коллективах провести торжественные митинги, собрания, читательские конференции с обязательным повторным изучением основных трудов Юбиляра.
Указ, естественно, был подписан лично Гениалиссимусом.
Тут же под музыку мне были вручены паспорт, военный билет и еще какие-то книжечки и бумажки, которые я запихнул к себе в дипломат.
Этот удивительный митинг завершился небольшим концертом, который вела девушка в чине лейтенанта. Стайка девочек в марлевых пачках исполнила танец маленьких лебедей. Затем выступили два акробата братья Неждановы. Пока они носили друг друга на руках, прыгали и делали сальто, к сцене приблизилась полная дама с румяными щеками и заплывшими глазками.
Клянусь, я ее сразу узнал! Я знал ее на протяжении всей своей прошлой жизни от рождения и до отъезда в эмиграцию. Она никогда не менялась, всегда была того же возраста, той же комплекции и в том же самом черном бархатном платье. Сейчас это платье было гораздо короче, чем раньше, значительно выше колен, но зато с таким же, как в прошлом, большим декольте.
Встреча с этой дамой меня так взволновала, что я позабыл о братьях Неждановых и смотрел исключительно на нее. Как только акробаты закончили свой номер, дама в черном поднялась на сцену, стала посередине и положила оголенные руки на свою большую и пышную грудь.
— А теперь, — сказала ведущая, — в исполнении народной артистки Москорепа Зирки Нечипоренко прозвучит украинская народная песня…
— Гандзя-рыбка! — закричал я и захлопал в ладоши.
Члены президиума посмотрели на меня недоуменно. Я заметил, что как-то удивилась и публика. Оглянулась на меня и певица. Но ведущая не растерялась и одарила меня улыбкой.
— Правильно. Гандзя-рыбка! — объявила она.
Зирка Нечипоренко избоченилась, сделала мне глазки и, заламывая руки, жизнерадостно заверещала:
Як на мэнэ Гандзя глянэ,
В мэнэ зразу сэрце въянэ.
Ой, скажите ж, добри люды,
Що зи мною тепер будэ…
Внимая певице, я чувствовал себя одновременно утомленным и растроганным до умиления. Наконец-то, пусть поздно, пришло ко мне оно, заслуженное признание. Ну в самом деле, что я заслужил, чего добился в прошлой жизни? Только того, что меня обзывали хулиганом, алкоголиком, контрабандистом, сексуальным разбойником, прислужником иностранных разведок, лакеем международного империализма, спекулянтом, фарцовщиком, паразитом, клеветником, свиньей под дубом, волком в овечьей шкуре, шавкой, которая лает из подворотни, Иваном, не помнящим родства, Иудой, продавшим Родину за тридцать сребреников. Я сейчас, право, даже затрудняюсь припомнить все оскорбительные эпитеты, которыми наградили меня в прошлом культисты, волюнтаристы, коррупционисты и реформисты. Теперь я был полностью вознагражден за все любовью и широким признанием, встреченным мною у комунян и у членов комписовской делегации, которые тут же стали называть меня моим новым именем Классик (кроме, впрочем, Дзержина Гавриловича, который стал называть меня дорогуша). Поэтому, когда мне предложили выступить с ответным словом, я ужасно разволновался.
