Андрей Баранов - Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде
Спросили много вина, на этикетках которого была конечно оливковая ай-лимпийская ветвь, и Левше первую чарку. А он с вежливостью первый пить не стал: думает, – может быть, отравить с досады хотите, с вас станется.
– Нет, – говорит, – это не порядок: и в Польше нет хозяина больше, – сами вперед кушайте.
Ну тут натурально англичане всех вин перед ним опробовали, нимало не отравились и тогда ему стали наливать.
Он встал, на всякий случай левой рукой перекрестился и за всех их здоровье выпил.
Они заметили, что он левой рукою крестится, и спрашивают у курьера:
– Что он – лютеранец или протестантист?
Курьер отвечает:
– Нет, он не лютеранец и не протестантист, а русской веры.
– А зачем же он левой рукой крестится?
Курьер сказал:
– Он – Левша и все через левую руку делает.
Англичане еще больше стали удивляться – и начали накачивать вином да элем и Левшу и курьера, нарушать олимпийский спортивный режим, и так целые три дня обходилися, а потом говорят: «Теперь довольно». По симфону воды с ерфиксом приняли и, совсем освежевши, начали расспрашивать Левшу: где он и чему учился и до каких пор арифметику знает?
Левша отвечает:
– Наша наука простая: но Псалтирю да по Полусоннику, а арифметики мы только самую малость знаем.
Англичане переглянулись и говорят:
– Это реально удивительно.
А Левша им отвечает:
– У нас это так повсеместно.
– А что же это, – спрашивают, – за книга в России «Полусонник»?
– Это, – говорит, – книга, к тому относящая, что если в Псалтире что-нибудь насчет гаданья царь Давид неясно открыл, то в Полусоннике угадывают дополнение.
Они говорят:
– Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения, знали, то, бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть; а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в стальном атлете, на самую аккуратную точность рассчитана и его подковок несть не может. Через это теперь атлеты и не прыгают и диски не мечут.
Левша согласился, что мол без соображения и блоху не подкуешь.
А англичане сказывают ему:
– Поезжайте к нам в Англию, мы вам большую образованность передадим, и из вас удивительный мастер выйдет, настоящий русский Жопс.
Но на это Левша, будучи патриотом, не согласился.
– Мы, – говорит, – к своей родине привержены, привыкши в свой приход в церковь ходить, да и мне там в одиночестве очень скучно будет, потому что я еще в холостом звании как патрон без пули.
– Вы, – говорят, – обвыкнете, наш закон примете, и мы вас женим.
– Этого, – ответил Левша, – никогда быть не может.
– Why not, – вопрошают.
– Потому, – отвечает, – что наша русская вера самая правильная, и как верили наши правотцы, так же точно должны верить и потомцы.
– Вы, – поясняют ему англичане, – нашей веры не знаете: мы того же закона христианского и то же самое Евангелие содержим.
– Евангелие, – отвечает Левша, – действительно у всех одно, а только наши книги против ваших толще, и вера у нас полнее. У нас тому есть все очевидные доказательства.
– Какие?
– А такие, – говорит;– что у нас есть и боготворные иконы и гроботочивые главы и мощи, а у вас ничего, и даже, кроме одного воскресенья, никаких экстренных праздников нет, а по второй причине – мне с англичанкою, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет.
– Отчего же так? – спрашивают. – Вы не пренебрегайте: наши тоже очень чисто одеваются и хозяйственные, и на ласку вовсе не холодные – такие любовные мемуары пишут что вся Европа млеет читаючи.
А Левша говорит:
– Я их не видел и горя не знал.
Англичане отвечают:
– Это не важно суть – узнать можете: мы вам грандеву сделаем.
Левша застремался.
– Зачем, – говорит, – напрасно девушек морочить. – И отнекался. – Грандеву, – говорит, – это дело господское, а нам нейдет, потому что таким делом если заняться, то надо с обстоятельным намерением, а как я сего к чужой нацыи не чувствую, то зачем девушек морочить, резьбу им сбивать?
Те спрашивают:
– Мы бы, – говорят, – только через одно любопытство знать желали: какие вы порочные приметы в наших девицах приметили и за что их обегаете?
Тут Левша им уже откровенно ответил, напрямки:
– Я их не порочу и на них не наезжаю, а только мне то не нравится, что одежда на них как-то машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на руках какие-то ногавочки. Совсем точно обезьяна-сапажу, аж жуть берет.
Англичане засмеялись и говорят:
– Какое же вам в этом препятствие?
– Препятствия, – отвечает Левша, – нет, а только опасаюсь, что стыдно будет смотреть и дожидаться, как она изо всего из этого разбираться станет, а сам я ее разобрать не смогу хоть и на все руки мастер.
– Неужели же, – говорят, – ваш фасон лучше?
– Наш фасон, – отвечает, – в Туле простой: всякая в своих кружевцах, и наши кружева даже и большие дамы носят, когда в тренде.
Они его тоже и своим дамам казали, и там ему свой чай пятичасовой культурно наливали и спрашивали:
– Для чего вы морщитесь?
Он отвечал, что мы, говорит, очень сладко не приучены, чтобы жизнь медом не казалась.
Тогда ему по-русски вприкуску подали.
Им показывается, что этак будто хуже, а он говорит:
– На наш вкус этак вкуснее, прямо райское наслаждение.
– А может, – говорят, – вам больше мужчины нравятся? У нас есть очень симпатичные.
– Нет, – говорит, – такое блюдо нам и вприглядку тошнехонько и если об этом дома, в Туле, узнают, надо мною большую насмешку сделают, если не прибьют по понятиям.
Он англичанам и в этих своих суждениях понравился так, что они его опять пошли по плечам и по коленям с приятством ладошками охлопывать, так что он чуть не сбежал сразу.
Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился, а только уговорили его на короткое время погостить, и они его в это время по разным Вимбледонам водить будут и все свое искусство покажут.
– А потом, – говорят, – мы его на своем корабле привезем и живого в Тавриду доставим.
На это он согласился, мол заграничный вояж и вправду необходим для всесторонней кругозоркости.
Ну конечно отпускать Левшу экспедиционерам было очень жалко, потому что до ай-Лимпиады и до зимы оставалось всего ничего, а вдруг что в стадионах сломается да так что и не починишь запросто. Однако же государю очень хотелось перед всей Европой похвалиться какие у нас мастера есть, поэтому возразить было невозможно – пришлось отправить с курьером до самого Лондона.
Глава восьмая, заморская, английская
Ехали курьер с Левшою очень скоро, так что от Тавриды до аж самого Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только на каждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли – се тре жули, камон, камон».
Взяли англичане Левшу на свои руки, а русского курьера назад в Россию отправили. Курьер хотя и чин имел и на разные языки был учен, но они им не интересовались, а Левшою интересовались, – и пошли они Левшу водить и все ему показывать. Он смотрел все их производство: и металлические фабрики и мыльно-пильные заводы, и конечно местные гипподромы со скачками да всякие теннисные корты с крикетными полями. Все хозяйственные порядки их ему очень нравились, особенно насчет рабочего содержания. Выяснилось совершенно четко что работник у них постоянно в сытости, одет не в обрывках, на каждом способный тужурный жилет, обут в толстые щиглеты с железными набалдашниками, чтобы нигде ноги ни на что не напороть; работает не с бойлом, а с обучением и имеет себе понятия.
Перед каждым на виду висит долбица умножения а под рукою стирабельная дощечка: все, что который мастер делает, – на долбицу смотрит и с понятием сверяет, а потом на дощечке одно пишет, другое стирает и в аккурат сводит: что на цыфирях написано, то и на деле выходит. А придет праздник, соберутся по-парочке, возьмут в руки по палочке и идут гулять чинно-благородно, как следует, кайф ловят по расписанию.
Левша на все их житье и на все их работы насмотрелся, смотрел и как новые ружья делают, и как старые в каком виде состоят. А как до старого ружья дойдет, – засунет палец в дуло, поводит по стенкам и вздохнет, а чего вздыхает – не говорит. Но больше всего внимание обращал на такой предмет, что англичане очень удивлялись. Не то его занимало, как стадионы строят, как сколько на это средств тратят. Все обойдет и хвалит, и говорит:
– Это и мы так можем.
А как глянет на смету расходов, пошевелит губами считая и вздохнет:
