Борис Шапиро-Тулин - Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом
Минут через двадцать история с пропавшим диском показалась ему не такой уж и трагической, потом и вовсе пустяковой, а еще через некоторое время настолько смешной, что тело майора начало сотрясаться от накатившего на него хохота. Получилось почти по Сталину: жить стало лучше, жить стало веселей, только вот сказал эту фразу вождь по поводу исчезнувшего диска или он имел в виду что-то другое, Устин Пырько вспомнить уже не мог.
Глава третья,
1
Не секрет, что жители каждого уважающего себя города бережно хранят память о своих странных земляках, известных под кодовым названием «Ходячие недоразумения». Рассказы об их удивительных поступках добавляют неповторимый колорит всем тем невероятным историям, которыми местные граждане морочат головы заезжим краеведам. Но если во многих городах таких «ходячих недоразумений», как правило, можно сосчитать по пальцам одной руки, то в благословенном Бобруйске пришлось бы пересчитывать пальцы у доброй половины города. Тетя Бася даже утверждала, что если бы на каждом отдельно взятом булыжнике, которым мостили проезжую часть бобруйских улиц, кто-нибудь догадался нацарапать имя и фамилию каждого отдельно взятого «ходячего недоразумения», то из таких булыжников можно было возвести башню покруче Вавилонской.
Правда, гуманные бобруйчане, дабы поберечь нервы будущих археологов и учитывая, что подобная башня в истории человечества уже существовала, идею тети Баси отвергли, но это вовсе не значило, что научные изыскания в таком щекотливом вопросе следовало прекратить вообще. Появись вдруг исследователи, решившие защитить докторскую диссертацию по теме «Теория относительности и ее связь с “ходячими недоразумениями” Бобруйска», горожане с удовольствием поделились бы с въедливыми учеными всем своим накопленным материалом. И тогда уж наверняка в многостраничном труде с графиками, диаграммами и цитатами из высказываний тети Баси появилась бы глава, посвященная юному созданию, которое ко времени описываемых событий умудрилось достать до печенок подавляющее большинство жителей города.
Таким, не к ночи будь помянутым, «недоразумением» являлся ученик восьмого класса школы № 1/бис по имени Серик Кургонял. И это несмотря на его возраст, сложную национальность и весьма уважаемых родителей.
Отец Серика, занимавшийся поиском нефтяных залежей в местных болотах, был наполовину казах, наполовину латыш и когда-то давным-давно носил фамилию Кургонялс. Городской общественности, несмотря на все ее старания, не удалось выяснить, какие именно соображения отняли и растворили в небытии букву «с», зато этой же общественностью было отмечено, что оставшиеся буквы образовали фамилию, которая даже по бобруйским меркам считалась неудобоваримой.
Старший Кургонял предпочитал в объяснения по поводу своей фамилии не вдаваться и к тому же бо́льшую часть времени проводил не среди любопытствующих горожан, а среди полюбившихся ему окрестных топей и буераков. Здесь он, с одной стороны, выполнял директивы партии и правительства, одержимых идеей реквизировать как можно больше ценностей у идеологически несознательной природы, а с другой – был счастлив находиться пусть на небольшом, но все-таки удалении от назойливой опеки все той же партии вкупе с тем же правительством.
Мама Серика – наполовину армянка, наполовину еврейка, по имени Аида Израилевна – работала закройщицей в ателье по пошиву верхней одежды и ни в каких порочащих связях (за время длительных отсутствий латышского казаха) общественностью, волновавшейся по поводу ее морального облика, замечена не была. Напротив, жены городских начальников демонстрировали мадам Кургонял свое полное расположение и записывались к ней в очередь, чтобы сшить очередной умопомрачительный наряд, а их неулыбчивые мужья заказывали у модной закройщицы зимние полушубки на толстой подкладке из ватина с непременным каракулевым воротником, который застегивался у горла на специальный металлический крючок.
Что касается Серика, то на странном для местного слуха имени настоял его отец, который в пору романтической влюбленности в свою профессию мечтал создать династию с явным геологическим уклоном – в переводе с казахского это имя обозначало Искатель, или Первопроходец.
2
Оправдывать свое будущее предназначение Серик начал уже, что называется, с младых ногтей, или, если точнее, с ногтей младенческих. Во всяком случае, перешедшую к нему от отца врожденную способность отыскивать богатства, запрятанные в природных кладовых, он успешно демонстрировал на предметах, отличавшихся, правда, по размерам и предназначению от залежей угля или нефти, но сберегаемых их обладателями гораздо надежнее, как им казалось, чем всякие там земные недра. Фразу из популярной в те годы песни: «Нам нет преград ни в море, ни на суше», без сомнения, можно было бы посвятить младшему Кургонялу, если бы авторы текста знали о существовании этого юного таланта. Преград для Серика по выуживанию интересующих его предметов из всевозможных тайников действительно не существовало.
В каком затейливом клубке должны были переплестись кавказские, азиатские, еврейские и прибалтийские гены, чтобы у таких добропорядочных родителей сынок проявил себя как весьма предприимчивое «ходячее недоразумение», горожане, естественно, не имели никакого понятия, зато на собственном опыте они могли убедиться, что выработанные Сериком методы позволяли отбирать у намеченной жертвы то, с чем она, жертва, ни при каких условиях расстаться бы не хотела.
Впрочем, обозвать его воришкой в прямом смысле этого слова язык у бобруйчан не поворачивался. Дело в том, что «реквизировал» он различные предметы вовсе не для какой-то там выгоды. Все, что путем хитроумных манипуляций оказывалось в его руках, он приносил домой и честно выкладывал на массивном дубовом столе, который всегда был аккуратно застлан свежевыстиранной скатертью с узором из нежных васильков, пущенных по самому ее краю.
Бедная Аида Израилевна, слезно вымаливая прощение, разносила по соседям и по всевозможным учреждениям кошельки, папки с бумагами, разного рода украшения, хранимые в фамильных шкатулках, часы, наручные или опущенные в карман жилетки, а случалось, даже и партбилеты, словом, все те вещи, которые Серик непостижимым образом доставал из самых труднодоступных и тщательно охраняемых мест.
Впервые подобный проступок он совершил еще в раннем детстве, когда в хозяйственную сумку Аиды Израилевны умудрился засунуть ночной горшок и таким образом тайком вынести его за пределы детского сада, того самого, в который родителям Серика, приехавшим в Бобруйск из далеких степных краев, удалось устроить своего отпрыска то ли по неимоверному чуду, то ли по огромному блату.
Может быть, наказание за содеянное вышло не слишком вразумительным, а может быть, страсть прибирать к рукам все, что скрывалось за хитроумными замками, превысила суровые родительские наставления, но когда в том же детском саду Серик сумел проникнуть в запертую на ключ канцелярию, вынести оттуда бухгалтерские счеты и завернутую в несколько газет жирную истекающую соком селедку, а вслед за тем стащить пятиконечную звезду, водруженную на верхушку новогодней елки, воспитательница, под чьим надзором он все это время находился, посмотрела на возвращенные Аидой Израилевной вещи, вздохнула, а затем возвела глаза к потолку с таким видом, будто ее подопечный оказался существом сверхъестественным, против которого любые педагогические ухищрения были бы такими же бесполезными, как дырявые ведра, припасенные для тушения пожара.
Если бы знаменитый психоаналитик Зигмунд Фрейд не скончался в самом начале Второй мировой войны и по счастливой случайности оказался вдруг в благословенном Бобруйске, он, в отличие от четы Кургонял, наверняка сумел бы разобраться с тайными мотивами, лежащими в основе поступков Серика. Раскурив перед ошарашенными родителями толстую ароматную сигару и засунув по привычке большой палец правой руки в кармашек жилетки, сшитой из тончайшей ангорской шерсти, этот ученый человек с аккуратно подстриженной бородкой объяснил бы им все, что происходило с неугомонным Сериком.
Из этого объяснения наверняка выходило бы то, что неосознанное желание их сына завладеть ничем не примечательным горшком следует расшифровывать как своеобразный акт любви по отношению к приглянувшейся ему девочке (именно на этом горшке она обычно восседала перед тем, как отправиться в спальню для обязательного дневного сна), да и кража звезды с новогодней елки была спровоцирована этой же девочкой, которая смотрела на пятиконечное чудо, укрепленное на макушке, таким восхищенным взглядом, что Серик просто вынужден был исхитриться и убрать с глаз долой неожиданного «соперника».
