Джером Джером - Досужие размышления досужего человека
Самый невероятный чердак, который мне довелось повидать, я когда-то делил с одним другом. Из всех эксцентрично задуманных строений, от Брэдшоу до лабиринта в Хэмптон-Корте, эта комната была самой необычной. Создавший ее архитектор, должно быть, был гениален, но я все же думаю, что его таланты больше годились для создания головоломок, чем для проектирования жилищ. Ни одна фигура евклидовой геометрии не может дать представления об этой квартире. В ней было семь углов, две наклонные стены создавали скат, а окно располагалось как раз над камином. Кровать вмещалась только между дверью и буфетом. Чтобы вытащить что-то из буфета, приходилось перелезать через кровать, и, таким образом, немалая часть добычи оставалась на постельном белье. Ко времени отхода ко сну ассортимент пролитых и рассыпанных на кровати продуктов и припасов вполне годился для небольшого магазина, причем большую часть составлял уголь, который мы хранили на нижних полках буфета. Если нам требовался уголь, мы перелезали через кровать, набирали полный совок и ползли обратно. Самый волнующий момент наступал посередине обратного пути: затаив дыхание, мы не сводили глаз с наполненного совка, готовясь к последнему рывку. В следующую секунду мы – уголь, совок и кровать – смешивались в одну кучу.
Мне доводилось слышать, как некоторые восхищались залежами угля. Мы спали в таких залежах каждую ночь и особого восторга не испытывали.
Впрочем, наш чердак, при всей своей необычности, не исчерпал запасов юмора архитектора: весь дом был чудесным образцом оригинальности. Все двери открывались наружу, то есть если кто-то выходил из комнаты в тот момент, когда вы спускались по лестнице, для вас этот сюрприз был не из приятных. Первого этажа не было вовсе, поскольку первый этаж принадлежал дому в соседнем дворе, а входная дверь открывалась прямо на лестницу, ведущую в подвал. Входящие в дом посетители внезапно проскакивали мимо того, кто открыл им дверь, и скатывались по этой лестнице. Нервные натуры воображали, что их заманили в ловушку, и принимались вопить во все горло, барахтаясь на полу подвала, пока кто-нибудь не вытаскивал их оттуда.
Давненько я не бывал на чердаках. С тех пор я поглядел на разные этажи, но особой разницы не заметил. На вкус жизнь остается такой же, и не важно, пьем ли мы ее из золотого кубка или глиняной кружки. Дни все так же полны смесью радости и печали, независимо от того, где мы их проводим. Страдающему сердцу все равно, сшит ли жилет из тонкого сукна или из бумазеи, и на бархатных подушках мы смеемся ничуть не радостнее, чем на деревянных стульях. Когда-то я вздыхал, обитая в этих комнатах с низкими потолками, но и после переезда в более комфортные жилища разочарования приходят ко мне ничуть не реже, чем раньше. Жизнь строго соблюдает равновесие: если где-то счастья прибавляется, то в чем-то другом оно убавляется. По мере того как растут наши доходы, увеличиваются и наши аппетиты, и мы никогда не достигаем желаемого. Обитая на чердаке, мы наслаждаемся ужином из жареной рыбы и крепкого портера, а когда переезжаем на первый этаж, нам приходится вкушать изысканные блюда в дорогом ресторане, чтобы получить такое же удовольствие.
© Перевод О. Василенко
Об одежде и манерах
Говорят (и тем, кто так говорит, должно быть стыдно), будто модная одежда дарует человеческому сердцу такое блаженство, какое не в силах дать религия. Боюсь, что эти циники иногда правы. Когда я был молод (как пишут в сказках, «в стародавние времена») и хотел поднять себе настроение, то частенько наряжался в праздничную одежду. Если по какой-то причине я был не в духе, к примеру, если моя прачка дала мне отставку или мой белый стих в десятый раз вернули с пометкой редактора «к сожалению, из-за недостатка места мы не можем воспользоваться вашим любезным предложением», или мной пренебрегла женщина, которую я любил так, как еще не любили ни одну женщину на свете, кстати, на свете, должно быть, неимоверное число способов любви. Мы все любим так, как никто до нас не любил. Не представляю, что будут делать наши внуки: пожалуй, к тому времени им придется любить, стоя на голове, если они будут упорствовать в желании найти некий еще неиспользованный способ.
Ну так вот, когда со мной случалась подобная неприятность и я разочаровывался в жизни, я надевал праздничную одежду и шел гулять. Таким образом я возвращал себе исчезающее самоуважение. В новой шляпе и в брюках со стрелкой (чтобы сохранить стрелку, брюки клались под кровать, я имею в виду, не на пол, а под матрас) я чувствовал себя важной персоной – на одной прачке свет клином не сошелся! Впрочем, и на одной девушке тоже – найдутся другие, которые, возможно, оценят столь привлекательного и неглупого юношу. А мне все равно! Вот такой я был безрассудный. Буду любить других девушек – нарядно разодетый молодой человек вполне на это способен.
Одежда имеет огромное значение для ухаживания: подходящий наряд – это наполовину выигранная битва. Во всяком случае, именно так думают молодые люди, и обычно им требуется часа два, чтобы привести себя в надлежащий вид. Первые полчаса юноша решает, надеть ли легкий костюм и невзрачный котелок, взяв с собой тросточку, или фрак с цилиндром и взять с собой зонтик. Если он решает надеть легкий костюм и берет трость, то непременно начинается дождь, и юноша добирается до места назначения промокшим насквозь и весь вечер прячет грязные ботинки. С другой стороны, если выбрать цилиндр и зонтик… А кому же придет в голову носить цилиндр без зонтика? Это ведь все равно что позволить младенцу – храни его Господь! – бродить без няни. Как я ненавижу эти цилиндры! Признаться, купив один, я ношу его очень долго. Мой нынешний цилиндр куплен лет пять назад. Прошлым летом он казался довольно старомодным, но в этом году мода завершила полный круг, и теперь я снова выгляжу шикарно.
Впрочем, вернемся к нашему молодому человеку в процессе ухаживания. Если он выходит из дома в цилиндре и с зонтом, то день оказывается невыносимо жарким, пот вымывает все мыло из усов и превращает изящный завиток на лбу в безвольно свешивающийся клок, напоминающий выброшенные на пляж водоросли. Фортуна никогда не благоволит к бедняге: даже если он добирается до заветной двери в презентабельном виде, оказывается, что предмет его воздыханий ушел гулять с кузиной и вернется домой поздно вечером.
Юноши наших дней, вынужденные носить неуклюжие, нелепые костюмы, должно быть, завидуют изящным щеголям времен своих дедушек. Вот они на рождественских открытках: кудрявые волосы, модные шляпы, обтянутые узкими панталонами ноги, высокие сапоги с кисточками, пышные оборки и трости. Неудивительно, что крошка в большом капоре и в платье, перехваченном голубым кушачком, опустила глазки и готова отдать руку и сердце. В такой одежде мужчины вполне могли завоевать женскую любовь. Разве способны на это мешковатые брюки и короткие куртки?
Одежда влияет на нас сильнее, чем мы думаем: наши манеры определяются нашим нарядом. Оденьте мужчину в потрепанные обноски, и он будет пробираться по улицам тайком, свесив голову и пряча взгляд. А если нарядить его в роскошное одеяние, он будет расхаживать по центральной улице, размахивая тросточкой и разглядывая девушек с видом бойцового петуха.
Одежда меняет наш характер. С пером в шляпе, с кинжалом за поясом и белыми кружевными оборками на рукавах мужчина невольно чувствует себя храбрым воякой. А одетый в длинное пальто поспешит спрятаться за столб и позвать на помощь полицию.
Я готов признать, что под сукном и твидом можно найти столь же (или даже более) безупречную добродетель, достоинство, глубокую привязанность и прочие похвальные качества среднего класса, какие были под шелком и бархатом, но тот рыцарский дух, что заставлял бросаться в схватку «ради улыбки дамы», вызывается из своей могилы в пыльных складках драпировок и под листами заплесневелых летописей только звоном стали и шелестом плюмажей.
Мир, должно быть, стареет: теперь мы одеваемся весьма благоразумно. Человечество уже прошло период детства, когда мы бегали голышом, не считая длинной свободной рубахи, и обожали ходить без обуви. Затем наступила варварская эпоха, жестокие времена отрочества: нам было безразлично, во что одеваться, зато мы любили покрыть себя татуировками с головы до ног и никогда не расчесывались. А потом мир вступил в пору юности и стал франтом: распустил кудри, оделся в красные камзолы и начал флиртовать, хвастаться и задаваться, разыгрывая храбреца.
Однако веселые дни безрассудной юности прошли, и теперь мы посерьезнели, остепенились, а некоторые говорят, что и поглупели. В девятнадцатом веке мир стал важным господином средних лет и не может вообразить себя в нарядном костюме, поэтому одевается в черные сюртуки и брюки, в черные шляпы, черные ботинки, и – Боже мой! – кто бы мог подумать, что когда-то этот весьма почтенный джентльмен шатался по дорогам как трубадур или бродячий рыцарь, разодетый в цветастые наряды! Ах, в нашем веке мы куда благоразумнее!
