Пэлем Вудхауз - Тетки – не джентельмены
Кук продолжал и с каждым словом становился все мрачнее:
– Вы известный мошенник, ваши сообщники называют вас Альпийский Джо. Последний раз вы пытались продать майору Планку дорогую статуэтку, которую украли у сэра Уоткина Бассета из Тотли-Тауэрс. К счастью, инспектор Уидерспун из Скотланд-Ярда арестовал вас, и вам не удалось осуществить свой гнусный замысел. Поскольку вы на свободе, то, значит, отсидели положенный срок, и теперь вас нанял полковник Брискоу, чтобы вы украли мою кошку. Имеете ли вы что-нибудь сказать?
– Да,- произнес я.
– Нет, не имеете,- возразил он.
– Я могу все объяснить,- сказал я.
– Нет, не можете,- отрезал он.
Боже мой, я вдруг понял, что и вправду не могу. Мне пришлось бы сначала детально обрисовать характер сэра Уоткина Бассета, потом столь же подробно описать характер моего дяди Тома, в-третьих, охарактеризовать Стефанию (Стиффи) Бинг, ныне миссис Пинкер, и в-четвертых, рассказать, кто такой Дживс. Мне потребовалось бы два часа с четвертью при условии, что он слушал бы внимательно и не прерывал меня, что, разумеется, было маловероятно.
Похоже, дело зашло, что называется, в тупик, и я начал думать, что наилучшим выходом из этого тупика будет покинуть общество Кука, обратиться в бегство и бежать без оглядки до северной оконечности Шотландии, когда звук, похожий на взрыв газопровода, прервал мои размышления. Я увидел, что Кук держит в руках тощий томик, который эта глупая ослица Ванесса не догадалась захватить с собой, удаляясь за кулисы.
– Эта книга! – завопил он.
Я призвал на помощь всю свою смекалку.
– А, да,- небрежно объяснил я. – Последний опус Реджи Спрокетта. Знаете ли, я слежу за его творчеством. Блистательный молодой поэт, критики прочат ему большое будущее. Если вам интересно, это сборник причудливо написанных эссе. Они превосходны. Не только стиль, но и мысль, заключенная в этих маленьких шедеврах…
Мой голос замер. Я уже собирался от души посоветовать ему приобрести эту книженцию, но увидел, что он вряд ли меня послушает. Кук, вытаращив глаза, уставился на титульный лист, где красовался автограф, и я понял, что мои слова останутся, как говорится, пустым звуком.
Кук шевельнул арапником.
– Здесь была моя дочь.
– Да, она заглядывала ко мне.
– Ха!
Я понял, что означало это «Ха!»- это была сокращенная форма выражения: «Я сейчас тебя отделаю, будешь знать!». А следующим заходом он употребил также и эту, более развернутую версию, видимо, усомнился, правильно ли я его понял.
Если бы мне сказали: «Вустер, решай, что для тебя предпочтительнее – чтобы тебе выпустили кишки голыми руками или же отделают хлыстом?», – я бы затруднился с ответом. Уж если на то пошло, лучше, когда и то, и другое происходит с кем-нибудь другим. Но, думаю, я все же высказался бы в пользу последнего, при условии, что отделывать будут в тесном помещении, где осуществить это нелегко. Размеры гостиной в «Укромном уголке» не позволяли Куку замахиваться. Он был вынужден ограничиться тычками, от которых человеку подвижному, вроде меня, не составляло труда увернуться.
Я и увертывался без особого напряжения физических сил, но покривил бы душой перед своими читателями, если бы сказал, что получал от этого удовольствие. Чувство собственного достоинства страдает, когда скачешь, точно барашек на весеннем лугу, по воле старого идиота, которого невозможно урезонить. Кук в своем невменяемом состоянии был явно не способен воспринять никакие резоны, хоть бы их ему поднесли на тарелочке, гарнированные кресс-салатом.
А сойтись с ним в рукопашную мне не позволяло как раз то обстоятельство, что он старый и малорослый. Именно это сочетание в папаше Куке (преклонный возраст и карликовый рост) мешало мне проявить свою доблесть. Будь на его месте кто-нибудь мелкий, но молодой, или наоборот, пожилой, но приличных размеров, я бы, наверное, да нет, определенно врезал ему от души, но нельзя же поднять руку на вредного недомерка, который уже доживает шестой десяток. Благородство, присущее Бустерам, не позволяло мне даже допустить подобную мысль.
Раза два у меня мелькала мысль, не выбрать ли линию поведения, которая первоначально пришла мне в голову,- а именно, бежать до северных пределов Шотландии. Читая про то, как кого-то там отхлестали на пороге клуба, я часто недоумевал, почему жертва не поднялась на крыльцо и не вошла внутрь, ведь человек на другом конце хлыста – не член клуба, и швейцар его не пропустит ни за какие коврижки.
Однако загвоздка была в том, что, прежде чем пуститься бегом в Шотландию, я должен буду повернуться к Куку спиной, а это могло бы иметь роковые последствия. Вот почему мы продолжали наш ритмический танец, пока наконец мой ангел-хранитель, до сих пор дремавший в бездействии, не очнулся и решил вмешаться – давно бы так. В «Уютном уголке», как во всяком деревенском домике такого рода, у стены стояли старые напольные часы, и мой ангел-хранитель подстроил так, что Кук налетел на них и с разгону шлепнулся на пол. Он лежал на полу, а я действовал с подлинно вустерской предприимчивостью.
Я упоминал, что предыдущая хозяйка «Уютного уголка» занималась самовыражением главным образом в жанре акварели, но однажды она, похоже, изменила себе. Над камином висела большая картина маслом, на которой был изображен здоровенный детина в треуголке и бриджах для верховой езды, занятый беседой с девицей в шляпке и в платье, похожем на муслиновое. Когда взгляд мой упал на эту картину, я вдруг вспомнил Гасси Финк-Ноттла и старинный портрет у тети Далии в Вустерширском доме.
Гасси – прервите меня, если вы это уже раньше слышали,- убегал от Спода, ныне лорда Сидкапа, который мчался за ним по пятам, намереваясь, если мне не изменяет память, сломать ему шею. В поисках укрытия Гасси ворвался в мою комнату, и, когда Спод уже почти что добрался до его шеи, он сорвал со стены картину и с размаху шарахнул ею Спода по голове. Голова прошла сквозь полотно, и портрет одного из предков дяди Тома оказался у Спода на шее наподобие елизаветинского плоеного воротника, из-за чего Спод несколько растерялся, а я успел сдернуть с кровати простыню и замотать его в нее, превратив его, как выражаются по-научному, в пренебрежимую величину.
И вот теперь я повторил точно такой же номер, сначала воспользовавшись картиной, потом скатертью, а затем отправился в пивную «Гусь и кузнечик» на переговоры с Орло Портером.
16
Любой непосвященный человек, вероятно, ужаснулся бы тому, как неосмотрительно я подставлю свои внутренности на растерзание Портеру, этим искушаю судьбу и скоро, конечно, раскаюсь
Но я-то знаю,- и это придавало мне смелости,- что от былой силы Орло П. осталось лишь одно название, и потому я мчался к «Гусю и кузнечику» в самом разудалом расположении духа, почти что с песней на устах.
Как я и предсказывал, Орло сидел в баре, потягивая джин с имбирной газировкой. При моем появлении он поставил стакан и посмотрел на меня исподлобья – так привередливый едок за завтраком изучает гусеницу у себя в салате.
– А, это ты,- буркнул он.
С этим трудно было не согласиться. Действительно, я – это я, и отрицать очевидное бессмысленно. Убедившись, что взгляд исподлобья не обманул его, Орло спросил:
– Что тебе надо?
– Поговорить.
– Пришел позлорадствовать?
– Вовсе нет, Портер,- поспешил я успокоить его,- когда ты услышишь, что я тебе скажу, ты запрыгаешь, как высокие холмы [ …как высокие холмы.- Псалом 113, 4: «Горы прыгали, как овны, и холмы, как агнцы».], правда, я никогда не видел, чтобы холмы прыгали, ни высокие, ни даже низкие. Портер, что бы ты сказал, если бы узнал от меня, что все твои беды и горести, которые тебя сейчас так угнетают, исчезнут прежде, чем закатится солнце?
– Оно уже закатилось.
– Разве? Я и не заметил.
– Время идет к ужину. Так что, будь любезен, убирайся ко всем чертям, иначе…
– Сначала я выскажусь.
– А ты еще не все сказал?
– Нет, далеко не все. Давай спокойно и беспристрастно рассмотрим ситуацию, в которой мы с тобой оказались. Ванесса Кук сказала, что выйдет замуж за меня, и теперь ты, конечно же, считаешь меня змеей, притаившейся в траве. Позволь мне заметить, что какое бы то ни было сходство между мною и змеей в траве – это не более, чем случайное совпадение. Разве я мог сказать ей nolle prosequi, когда она объявила о своем решении? Ясно, нет. Но хотя я и молчал, меня не покидало чувство, что я веду себя, как гнида.
– Ты и есть гнида.
– Вот тут ты ошибаешься, Портер. Я – человек глубоко чувствующий, а тот, кто по-настоящему глубоко чувствует, никогда не женится на девушке, которая любит другого. Он от нее отказывается.
Орло как раз приканчивал свой джин с газировкой, и когда до него дошел смысл сказанного, он поперхнулся.
