Стивен Ликок - Стивен Ликок. Юмористические рассказы
К полудню следующего дня она дошла до пятнадцати шестнадцатых дюйма, а ночью прослушивание показало, что уровень воды поднялся до тридцати одной тридцать второй дюйма. Положение становилось отчаянным. При такой скорости наполнения трюма едва ли можно было предсказать, насколько поднимется вода в ближайшие дни.
Вечером капитан позвал меня к себе в каюту. Перед ним лежали счетные таблицы, по всему полу валялись огромные листы бумаги, сплошь исписанные дробями.
— Сбейсног, судно обречено, — сказал он. — По существу, оно уже начало погружаться. Я могу это доказать. Может быть, потопление займет шесть месяцев, а может быть, и несколько лет, но если ничего не изменится, корабль неизбежно пойдет ко дну. Предотвратить это невозможно. Надо бежать.
В ту же ночь под покровом темноты, пока команда откачивала воду, мы с капитаном построили плот.
Никем не замеченные, мы свалили мачты, обрубили их до нужной длины, сложили крест — накрест и связали шнурками от ботинок. Затем молниеносно погрузили на плот пару ящиков с продовольствием и напитками, секстант, хронометр, газометр, велосипедный насос и еще кое — какие приборы. После этого, воспользовавшись моментом, когда корабль от качки сильно накренился, мы спустили плот на воду, спустились по веревке сами и под покровом непроглядной тропической ночи потихоньку отчалили от обреченного судна.
Утром следующего дня мы уже были крошечной, не больше, чем вот эта (.), точкой, затерявшейся в просторах Индийского океана.
Мы оделись, тщательно выбрились и вскрыли ящики с едой и напитками.
И только тут мы поняли весь ужас нашего положения.
В глубоком волнении следил я напряженным взглядом, как капитан одну за другой вынимает из ящика прямоугольные банки с консервированным мясом. Их было пятьдесят две. Обоим нам сверлила мозг одна и та же мысль. Наконец появилась последняя банка. Тут капитан вскочил на ноги и устремил в небо безумный взгляд.
— Консервный нож! — вырвалось у него. — О боже, консервный нож!
И он рухнул без чувств.
Тем временем я дрожащими руками вскрыл другой ящик. В нем были большие бутылки пива, плотно закупоренные патентованными пробками. Я вытащил их одну за другой. Когда появилась последняя, я взглянул в пустой ящик, вскрикнул: «Чем? Чем? О милосердный боже, чем их открыть?» — и замертво упал на капитана.
Наконец мы очнулись и увидели, что мы — все еще крошечная точка, затерянная среди океана. Нам даже показалось, что мы стали еще меньше.
Над нами простиралось сверкающее, медно — красное небо тропиков. Тяжелые свинцовые волны плескались у краев плота. А по всему плоту валялись банки с консервами и бутылки пива. То, что пришлось нам перенести в последующие дни, невозможно описать. Мы били и колотили по банкам кулаками. Мы дошли до того, что, рискуя вконец испортить банки, изо всей силы швыряли их о плот. Мы топтали их ногами, грызли зубами, осыпали проклятиями. Мы тянули и выкручивали пробки из бутылок, били горлышками о банки, примиряясь даже с тем, что можем разбить стекло и испортить бутылки.
Все было напрасно.
А потом мы целыми днями сидели молча, испытывая страшные муки голода. Нам нечего было читать, нечего курить, не о чем разговаривать.
На десятый день капитан нарушил молчание.
— Бросим жребий, Сбейсног, — сказал он. — Видно, дело идет к тому.
— Да, — мрачно отозвался я, — с каждым днем мы теряем в весе.
Перед нами вставала ужасная перспектива людоедства. Мы решили бросить жребий.
Я приготовил палочки и протянул их капитану. Ему досталась та, что подлиннее.
— Что она означает? — спросил он дрожащим голосом, колеблясь между надеждой и отчаянием. — Я выиграл?
— Нет, Трюм, — с грустью возразил я, — вы проиграли.
Не буду останавливаться на последовавших за этим днях — долгих безмятежных днях, проведенных на плоту. Силы мои, подорванные голодом и лишениями, понемногу восстанавливались. Это были, дорогой читатель, дни глубокого, безмятежного покоя, и все же, вспоминая о них, я не могу не пролить слез о том смельчаке, благодаря которому они были тем, чем были.
На пятый день удары плота о берег пробудили меня от крепкого сна. Я, видимо, слишком плотно поел и не заметил, как приблизился к земле.
Передо мною лежал круглый остров с низким песчаным берегом. Я сразу узнал его.
— Остров сокровищ! — воскликнул я. — Наконец-то я вознагражден за мой героизм!
Лихорадочно бросился я к середине острова. И что же я увидел? В песке зияла огромная свежевыкопанная яма, рядом валялся пустой кожаный чемодан, а на обломке доски, торчащей ребром, было написано: «„Покоритель пучин“, октябрь 1867». Так! Значит, негодяи заделали пробоину в трюме, направились прямо к острову, о существовании которого они узнали благодаря карте, столь неосторожно оставленной нами на столе в каюте капитана, и лишили нас с беднягой Трюмом честно заслуженного сокровища.
От обиды на столь черную неблагодарность у меня помутилось в голове, и я медленно опустился на песок.
Я остался на острове.
Там я жил, кое-как перебиваясь с песка на гравий и прикрывая наготу листьями кактусов. Шли годы. Постоянное употребление в пищу песка и тины подорвало мое некогда крепкое здоровье. Вскоре я заболел, умер и похоронил себя.
Что, если бы и прочие авторы морских рассказов последовали моему примеру!
из сборника «ЗА ПРЕДЕЛАМИ ПРЕДЕЛА» (1913)
Перевод Д. Лившиц
Мой незнакомый друг
Он вошел в купе для курящих пульмановского вагона. Я сидел там один.
На нем было длинное пальто на меху, а в руках он держал пятидесятидолларовый чемоданчик.
Он поставил чемодан на сиденье и лишь после этого заметил меня.
— Ну и ну! — сказал он, и лицо его, словно солнечным лучом, осветилось отблеском какого-то воспоминания.
— Ну и ну! — повторил я.
— Боже милостивый, — сказал он, энергично пожимая мне руку, — ну, кто бы мог подумать, что мы встретимся?
«В самом деле, кто?» — подумал я про себя.
Он устремил на меня внимательный взгляд.
— Ты нисколько не изменился, — сказал он.
— И ты тоже, — живо отозвался я.
— Разве только немного пополнел, — продолжал он, критически разглядывая меня.
— Да, — согласился я, — немного есть. Но, пожалуй, и ты тоже не похудел.
Я сказал это, чтобы оправдать излишнюю полноту, в которой можно было бы меня упрекнуть.
— Впрочем, нет! — продолжал я решительным тоном. — Ты выглядишь почти точно так же, как прежде.
И все время я мучительно вспоминал, кто бы это мог быть. Я совершенно не помнил этого человека. Мне казалось, что я вижу его впервые в жизни. Я вовсе не хочу этим сказать, что у меня плохая память. Напротив, память у меня на редкость хорошая. Правда, я с трудом запоминаю имена. Частенько бывает также, что я не могу запомнить лицо, а иногда забываю, так сказать, внешний облик человека и, уж конечно, не замечаю, кто как одет. Но, помимо этих деталей, я никогда никого не забываю и горжусь этим. А если мне и случится иной раз забыть имя или лицо, я никогда не теряюсь. Я знаю, как себя держать в подобной ситуации. Нужно только обладать хладнокровием, находчивостью, и тогда все идет как по маслу.
Мой друг уселся.
— Давненько мы не видались, — сказал он.
— Давненько, — повторил я с ноткой грусти в голосе.
Мне хотелось, чтобы он почувствовал, что и меня тоже сильно тяготила эта разлука.
— Но время промелькнуло очень быстро.
— Как одно мгновение, — охотно согласился я.
— Удивительно, как быстро течет жизнь, — сказал он. — Мы теряем след наших друзей, и все вокруг становится совсем другим. Я часто думаю об этом. И по временам мне так хочется знать, куда же разбрелась вся наша старинная компания.
— Мне тоже, — сказал я.
И действительно, сейчас, в эту самую минуту, я как раз думал о том же самом. Я давно уже заметил, что при подобных обстоятельствах человек рано или поздно начинает вспоминать о «нашей старинной компании», «о наших мальчиках» или о «нашей шумной ватаге». Вот тут-то и представляется возможность выяснить, кто он такой.
— Случалось тебе за это время возвращаться на старое пепелище? — спросил он.
— Ни разу, — отрезал я уверенно и твердо.
Такой ответ был совершенно необходим. Я почувствовал, что «старое пепелище» следует исключить из нашего разговора — во всяком случае, до тех пор, пока мне не удастся выяснить, где оно находится.
— Впрочем, — продолжал он, — я думаю, у тебя едва ли появлялось такое желание.
— Пока еще нет, — ответил я очень осторожно.
— Понимаю. И прошу извинить меня, — сказал он. Мы помолчали.
