Пелам Вудхаус - Укридж и Ко. Рассказы
— Сэр, — сказала миссис Баулс, — вас в гостиной ожидает тело.
— Тело! — Не стану отрицать: это излюбленное клише творцов детективных романов ввергло меня в шок. Но тут я вспомнил, откуда она родом и некоторые особенности тамошнего диалекта. — О! Вы хотите сказать — мужчина?
— Женщина, — поправила меня миссис Баулс. — Тело в розовой шляпе.
Меня кольнула совесть. В этом духовно чистом скромном жилище женские тела в розовых шляпах, видимо, нуждались в объяснении. Я почувствовал, что корректность требует тут же призвать Небеса в свидетели, что я не имею ни малейшего отношения к этой женщине, ну, ни малейшего!
— Мне поручено передать вам вот это письмо, сэр.
Я взял конверт и вскрыл его со вздохом. Я сразу узнал почерк Укриджа и в сотый раз на протяжении нашего близкого знакомства меня пронзило тоскливое подозрение, что этот человек в очередной раз навлек на меня нечто ужасное.
«Мой дорогой Старый Конь
Не так уж часто я прошу тебя об одолжении…»
(Я испустил глухой смех.)
«Мой дорогой Старый Конь
Не так уж часто я прошу тебя об одолжении, малышок. Однако молю и взываю, чтобы сейчас ты сплотился вокруг и показал себя истинным другом, каким, как мне известно, ты являешься. Я всегда говорю о тебе только одно: Корки, мальчик мой, ты настоящий товарищ и никогда никого не покинешь в беде.
Подательница сего (восхитительная женщина, она тебе понравится) приходится матерью Флосси. Она приехала на денек с экскурсией с севера, и абсолютно необходимо, чтобы ее ублаготворили и проводили на поезд шесть сорок пять с Юстонского вокзала. Сам я, к сожалению, не могу присмотреть за ней, потому что, к несчастью, слег с вывихнутой лодыжкой. Иначе я тебя не побеспокоил бы.
Это вопрос жизни и смерти, старичок. У меня не хватает слов объяснить, насколько важно, чтобы эту старую типицу достойно развлекли. От этого зависят наисерьезнейшие дела. Так что надвинь шляпу на уши и вперед, малышок, и да будут наградой тебе всяческие блага. Все подробности сообщу тебе при встрече.
Всегда твой С. Ф. Укридж
P. S. Все расходы оплачу позже».
Последние слова все-таки вызвали на моих губах слабую меланхоличную улыбку, но в остальном этот жутчайший документ, на мой взгляд, был начисто лишен даже подобия комической стороны. Я посмотрел на свои часы и обнаружил, что дело не зашло дальше половины второго. И следовательно, эта особа женского пола пробудет под моей опекой добрых четыре часа с четвертью. Я прошептал проклятия — естественно, бессильные, ибо в подобных случаях проявлялась особая черта демона Укриджа: тому, у кого недоставало силы полностью отмахнуться от его отчаянных молений (а у меня практически всегда ее недоставало), он не оставлял ни единой лазейки для спасения. Сеть своих гнусных планов он раскидывал в самую последнюю секунду, не давая жертве ни малейшего шанса для вежливого отказа.
Я медленно поднялся в мою гостиную. Я чувствовал, что ситуация была бы много легче, если бы я знал, кто такая Флосси, о которой он писал с такой беспечной фамильярностью. Это имя, хотя Укридж, бесспорно, полагал, что оно затронет во мне какую-то струну, не нашло в моей душе ни малейшего отклика. Насколько я помнил, с какой стороны ни посмотреть, в моей жизни не было ни единой Флосси. Я начал мысленно перебирать прошлые уходящие вдаль года. Давным-давно забытые Мэри, и Джулии, и Лиззи всплывали из мутных глубин моей памяти, пока я в ней рылся, но только не Флосси. Когда я взялся за ручку двери, мне пришло в голову, что Укридж, если он надеялся, что светлые воспоминания о Флосси свяжут нежными узами меня и ее мать, возводил свое здание на песке.
Едва войдя в комнату, я убедился, что миссис Баулс обладала чисто репортерским даром схватывать самые существенные моменты. О матери неведомой Флосси можно было бы сказать многое — например, что она была дородна, бодра и затянута в корсет куда сильнее, чем рекомендовал бы любой врач, но все эти факты подавлял и затмевал тот факт, что на ней была надета розовая шляпа.
Это был наибольший, наиярчайший, сверхпышно изукрашенный головной убор, какой мне доводилось видеть, и перспектива провести четыре с четвертью часа в его обществе добавила заключительный штрих к моему уже удрученному состоянию. Единственным солнечным зайчиком в непроглядном мраке была мысль, что ей придется шляпу снять, если мы пойдем в кинотеатр.
— Э-э… как поживаете, — сказал я, застывая в дверях.
— Как поживаете? — произнес голос из-под шляпы. — Скажи джентльмену «как поживаете», Сирил.
Тут я обнаружил у окна оттертого до блеска мальчугана. Инстинкт истинного художника подсказал Укриджу, что секрет истинно художественной прозы состоит в умении отсекать излишние подробности, а потому в письме он не упомянул про мальчугана, и, когда тот обернулся, чтобы неохотно подчиниться правилам хорошего тона, я почувствовал, что такая ноша свыше моих сил. Это был зловещего вида мальчишка с крысиной мордочкой, и он посмотрел на меня с ледяной брезгливостью, словно бармен в питейном заведении «Принц Уэльский» на Рэтклифф-Хайуэй.
— Я взяла Сирила с собой, — сказала мать Флосси (и предположительно Сирила), после того как отрок пробурчал осторожное приветствие, явно позаботившись, чтобы оно его ни к чему не обязывало, и вновь повернулся к окну, — потому как я подумала, что ему будет приятно повидать Лондон.
— Разумеется, разумеется, — ответил я, а Сирил у окна угрюмо взирал на Лондон, словно не слишком его одобряя.
— Мистер Укридж сказал, что вы нас поводите туда-сюда.
— С восторгом, с восторгом, — произнес я дрожащим голосом, взглянул на шляпу и тотчас отвел глаза. — Полагаю, нам стоит посетить кинотеатр, как вы думаете?
— Не-а! — сказал Сирил. И что-то в его тоне указывало, что его «не-a!» бесповоротны.
— Сирил хочет посмотреть всякие зрелища, — сказала его маменька. — Фильмы-то мы можем все посмотреть и дома. Он только и думал, как посмотрит виды Лондона. Это же будет ему, как образование, посмотреть все виды.
— Вестминстерское аббатство? — предложил я. В конце-то концов, что может быть полезнее для крепнущего юного сознания, чем знакомство с надгробиями великого прошлого, и если он пожелает, то и выбрать подобающее место для собственного погребения в грядущие дни? К тому же у меня было возникла мысль — но тут же исчезла, не успев принести мне утешения, — что при входе в Вестминстерское аббатство женщины вроде бы снимают шляпы.
— Не-а! — сказал Сирил.
— Он хочет посмотреть убийства, — объяснила мать Флосси.
Она сказала это так, словно речь шла о самом естественном мальчишеском желании, но мне оно показалось неосуществимым. Убийцы не имеют обыкновения заранее доводить до сведения публики обстоятельные программы своих предполагаемых действий. И я понятия не имел, какие убийства должны были состояться сегодня.
— Он всегда читает все про убийства в воскресных газетах, — продолжала родительница, внося ясность в тему.
— А! Понимаю, — сказал я. — Значит, мадам Тюссо. Там имеются все убийцы.
— Не-а! — сказал Сирил.
— Так он места хочет посмотреть, — сказала мать Флосси, ласково снисходя к моей тупости. — Места этих самых, значит, убийств. Он навырезал адреса, чтоб, когда мы вернемся, всем своим друзьям нос утереть, что он там был.
Меня объяло неизъяснимое облегчение.
— Так мы же можем объехать их в такси! — вскричал я. — Сможем так и сидеть в такси с начала и до конца. Вылезать из него вовсе не требуется.
— А то в автобусе?
— Только не в автобусе, — сказал я твердо. Такси, категорически решил я, и только такси, предпочтительно с опускающимися шторками.
— Ну, будь по-вашему, — благодушно сказала мать Флосси. — По мне-то, ничего приятней, чем прокатиться в такси, и быть не может. Слышь, Сирил, что говорит джентльмен? Ты прокатишься в такси!
— Хры! — сказал Сирил, будто не собирался этому верить, пока не увидит своими глазами. Скептичный мальчик.
Этот день мне запомнился, как не самый счастливый в моей жизни. Во-первых, затраты на экспедицию далеко превзошли смету, намеченную мною второпях. Уж не знаю почему, но все самые привлекательные убийства, видимо, совершались в такой дали, как Степни или Каннинг-Таун, и объезд в такси всех таких мест обходится недешево. А во-вторых, Сирил оказался не из тех натур, чье обаяние раскрывается при более близком знакомстве. Думаю, я не ошибусь, сказав, что больше всего он нравился тем, кто наблюдал его елико возможно реже. И наконец, тоскливое однообразие искомых достопримечательностей вскоре начало действовать мне на нервы. Такси останавливалось перед обветшалым домом на какой-нибудь унылой улочке в милях и милях от ближайшего аванпоста цивилизации. Сирил высовывал свою неаппетитную голову в окошко, несколько мгновений в безмолвном экстазе упивался заветным зрелищем, а затем брал на себя роль гида. Он, очевидно, основательно проштудировал свой предмет и располагал всей возможной информацией.
