Вилл Каппи - Падения великих людей
Жанна веселилась за двоих. Она швыряла коробку пудры ему в лицо, обзывая его мельником Жаком, и он ревел от смеха. Она использовала в приятной беседе не совсем литературные выражения, и он лопался от ржачки. Что тут скажешь, такие вещи могут быть весьма забавными.
Конечно, не обходилось без кофе. Вне сомнений, вы слышали, как Людовик готовил его в маленькой кухне своей Жанне, как она смеялась, когда напиток сбегал, и как самозабвенно они пили его в уютных комнатах.
С годами Людовик по-настоящему привязался к этому напитку. Процедура кофепития была настолько отработана, что он мог получить чашечку этого напитка в любое время дня и ночи, как только ощущал в этом потребность. Доктор неоднократно предупреждал его о вреде кофейной привычки, ибо по достижении шестидесятилетнего возраста у Людовика начались приступы головокружения. Возможно, дело было не в кофе, а в этой чертовой лестнице.
Что же еще, кроме красоты и веселого нрава, было секретом шарма Дюбарри? Уму непостижимо, как ей удавалось задержать свое старение во всех его разновидностях – особенно в их худших чертах – до самого конца и даже заставлять его хранить относительную верность? Тем более, если принимать во внимание, что их совместная жизнь протекала в атмосфере скандалов, интриг и визитов-бесед с новенькими хорошенькими кандидатками.[289] Ответ, возможно, таится в том, что она иногда оставляла его одного: как только он желал провести вечер со своей коробочкой для нюхательного табака, она этому не препятствовала.[290] Если же он заявлял, что дела задержат его допоздна в своем кабинете, она желала ему хорошо провести время и обещала увидеться с ним попозже. Она не упрекала его в том, что отдала ему лучшие годы своей жизни, и считала, что вполне в состоянии провести вечер в одиночестве, и чего это кто-то должен о ней заботиться. Но это всего лишь мое предположение.
Полагаю, что уместно упомянуть о любви Жанны к одеяниям и украшениям. Так-то оно так, однако не будет ли логичным предположить, что она полюбила Людовика за его деньги? Будь это так, она покупала бы новые платья и новые бриллианты каждый день и обустраивала бы гнездышко так часто, как только бы пожелала. Уверяю вас, без всякого ропота со стороны двора.
Людовик отличался щедрой душой, а для мужчины это уже кое-что, не так ли? Он никогда не испытывал колебаний потратить ли миллион или два из государственных фондов на ее прихоти, даже когда дела в королевстве шли неважно.[291]
Время от времени Людовик позволял ей подавать собственные проекты генеральному инспектору. Это экономило время и избавляло его от усилий в тех делах, которые он недолюбливал.[292]
Жанна никогда не брала для текущих расходов больше, чем ей требовалось, то есть лишь то, что было на тот момент в казне. По одной из оценок, за пять лет она обошлась Франции в $62 409 015. Естественно, за такие деньги любая леди испытывала бы чувство глубокой признательности. Способны ли такие деньги купить честную перед Господом всепоглощающую любовь, мне неведомо. Говорят, что так не бывает, и полагаю, что довольно вульгарно даже поднимать этот вопрос.
Как известно, ничто не длится вечно. Людовик XV умер от оспы в мае 1774 года. За пять дней до своей кончины он отослал Жанну прочь, доказывая этим поступком, что раскаивается в содеянном. Он оставался с ней в горе и в радости, а расстался лишь из-за боязни попасть после смерти в плохое место. Он любил ее, но постоянно боролся со своим чувством. Если бы он выздоровел, то наверняка вернул бы ее назад. По крайней мере, позвольте так считать. Кое-кто из графинь не смог скрыть своей радости, а Мария-Антуанетта даже отписала своей матери Марии-Терезе: «Это тварь была представлена конвенту, и каждого, чье имя было замешано в скандале, удалили из суда».
Во время следования похоронной процессии никто не рыдал и не вопил от горя: «Вот несут нашего любимого Людовика!» А ведь много лет назад, когда он заболел, толпа в Метце кричала нечто подобное. Тогда она верила, что это он выиграл войну практически в одиночку, не щадя себя ради ихнего блага. А на самом деле он стал больным, предаваясь пьяному разгулу с графиней Шаторо. Но они об этом не знали. Теперь же у катафалка потешались крикуны: «Вот он – любимчик дам!» Такое можно заявить лишь об избранных.[293]
Жанна прожила еще почти двадцать лет. Богатая, активная и не обойденная вниманием мужчин, немного округлившаяся, но в свои пятьдесят все еще хорошенькая, как картинка. Она стала одной из жертв Французской революции, затеянной некоторыми философами, возомнившими, что мир можно сделать лучшим местом для жизни. Они хотели, чтобы все французы были свободными, равными и счастливыми, а попытались достичь этой цели путем отсечения наибольшего количества голов. Жанна отправилась на гильотину за свои роялистские симпатии в 1793 году.[294] Приговор был достаточно справедлив. Жанна не любила простых людей. Она знала их слишком хорошо.[295]
Нет большего заблуждения, нежели утверждение, что мадам Дюбарри явилась причиной Французской революции. Это самое последнее, что только может прийти на ум. Все, чего она желала, так это потратить мешок денег на разные безделушки. В дни своей славы она никому не причинила вреда, за исключением дюка де Шузеля, который слишком часто приставал к ней по поводу банковских счетов. Она его уволила и заставила Людовика платить ему ошеломительную пенсию, дабы бедный человек не слишком уж переживал.[296] Она была последней королевой левой руки Франции.
Меня никогда не интересовала сцена с гильотиной. Размышляя о мадам Дюбарри, я предпочитаю видеть ее на подходящем месте в Версале – в маленькой квартирке, по лестнице вверх до конца и еще один марш. Войдя туда, мне мерещится Людовик, взбирающийся в полночь по задней лестнице в королевском одеянии. У него слегка багровое лицо и он отдувается в предчувствии приступа атеросклероза. Он открывает двери и обнаруживает Жанну в прелестном неглиже и с видом ангела – более чем когда бы то ни было. Ну да, не бывает ничего лучше, чем чашечка хорошего кофе.
Петр Великий
Царь Алексей Михайлович Романов и его вторая жена Наталья Кирилловна Нарышкина не могли натешиться своим сыном Петром. Правда, какое-то время.
В раннем детстве у мальчугана просматривались перспективы на то, что со временем из него получится эрудированный человек.[297] Его учитель Никита Моисеевич Зотов не препятствовал развитию индивидуальности ребенка. Не мудрено, что по завершении обучения царевича Зотова назначили шутом при дворе.[298]
Возвели Петра на царский престол в 1682 году.
Итак, десяти лет отроду он получил законное право потешаться над самыми знатными подданными. Он, вообще, отличался пристрастием к юмору, выбивая киркой зубы и сшибая головы во время фейерверков. Петр знал, чего ждет от него толпа.
А тем временем Россией правила его единокровная сестра София. Это нежное создание верило в движение за женские права, пытаясь организовать убийство Петра. Пришлось бросить ее в темницу, дабы у нее появилось время осмыслить задуманное.[299]
Однажды в четверг Петр решил реформировать Россию, дав ей все преимущества западной цивилизации. Этот день нарекли Черным четвергом. Он думал, что с чем большим числом недоумков обсудит проблему, тем больше о ней узнает. И отправился за границу.
Путешествовал инкогнито – под личиной плотника Петра Михайлова. Однако, поступая таким образом, привлекал к себе еще большее внимание.[300] Довольно сложно оставаться инкогнито, если ты – русский царь ростом в шесть футов, восемь и три четверти дюйма.[301]
Отправляясь в Англию, Петр надеялся разузнать, каким образом следует обустраивать дела дома.[302] Остановился он в доме Джона Эвелина, который снимал адмирал Бенбоу и, в свою очередь, сдавал в субаренду Петру. За время своего жития в этом доме Петр разбил около трех сотен оконных стекол, изодрал множество перин и практически превратил свое пристанище в руину.[303]
Далее его путь пролег в Голландию, где он намеревался побольше разведать о строительстве кораблей. В Заандаме он целую неделю проработал простым плотником. Приходил, правда, поздно, обедал часа три, работу заканчивал рано и в итоге мало чему научился.[304]
Маленький деревянный домик, в котором он прожил эту неделю, ныне посещают толпы туристов.[305]
Петр стремился к учению, чтобы было о чем поговорить. После встречи с ним вдова курфюрста Ганновера София записала в своем дневнике: «Петр принял китовые пластины в корсете за наши кости. Он заметил, что у германских дам дьявольски твердые кости».
