Саид Насифи - На полпути в рай
— Могли ли мы в то время думать, что политика станет такой сложной и запутанной!
— Что значит запутанной? Уж во всяком случае, министерство иностранных дел требует ловкости не больше, чем университет. К тому же, политику будем делать мы и наши друзья, а вам придётся лишь выполнять наши указания и сводить концы с концами. Вот и всё.
В это время в комнату на цыпочках вошёл Мешхеди Мохаммед Голи. Приблизившись со смиренным и подобострастным видом к креслу господина доктора Тейэби, он поднял свою руку над головой, затем свёл большой и указательный пальцы обеих рук и поднял их к глазам. Это означало, что прибыл тот, высокий, в очках.
Доктор Тейэби молча указал Мешхеди Мохаммеду Голи на соседнюю комнату, давая таким образом распоряжение провести посетителя туда.
Доктор Дипломаси понял, что его время истекло, пришёл новый клиент и ему пора уходить. Он поднялся и, обращаясь к хозяину, который тоже встал, произнёс:
— Ничего не поделаешь, придётся подчиниться воле вашего превосходительства, принять пост министра иностранных дел и, я надеюсь временно, отказаться от министерства просвещения, к которому, как вы знаете, я очень привязан. Но я убедительно прошу вас позаботиться о том, чтобы наши друзья забыли о своей обиде. Тогда я буду совершенно спокоен.
Два героя, два учёных доктора, два столпа политики, две торгующиеся стороны, в конце концов довольные друг другом, обменялись рукопожатиями, и фигура доктора Али Акбара Дипломаси снова продефилировала мимо лавки Плешивого Аббаса. Шофёр торопливо выскочил, открыл дверцу чёрного шевроле, и наш учёный, честнейший из честных, ректор университета, быстро помчался по своим научным делам.
Как только Али Акбар Дипломаси вышел из комнаты, наступила очередь мужчины в очках, которого так изящно изобразил Мешхеди Мохаммед Голи. Высокий, крупный, он вошёл в комнату и, подойдя к господину доктору Тейэби, крепко пожал ему руку:
— Очень признателен вам за приглашение.
— Я боялся, что вы опоздаете. Ну-с, как поживаете, как дела?
— Да какие там, горбан, дела? Разве это жизнь.
— Не огорчайся, дорогой, всё должно свершиться в течение двух дней. Мы дали обещание нашим друзьям послезавтра утром представить состав кабинета, по на сей раз…
— Горбам, а разве в прошлый раз были какие-нибудь упущения?
— Собственно, лично я к вам претензии не имею, но я поражаюсь, как это вы, при вашей, машалла, проницательности, не можете понять, что я не один решаю дела в меджлисе. Вам не следует пренебрегать и другими, особенно своей группой депутатов. Если они будут против, даже я не смогу помочь вам.
— Горбан, но ведь их претензиям нет предела. Поднеси им всё государство на подносе — они всё равно скажут, что мало.
— Это я прекрасно понимаю, но что поделаешь? Одно из двух: нужно либо оставаться и выполнять всё, что велят, либо заняться чем-нибудь другим.
— Но я не об этом. Дело в том, что эти господа не ладят между собой.
— Знаю и это, однако вы должны понять, что люди там разные: есть полезные, даже очень полезные, есть вредные и очень вредные. Нельзя мерить всех на один аршин. Верно, что каждый депутат имеет один голос, но голос голосу рознь. Иной голос равен десяти. Нужно иметь в виду авторитет человека, его способность вести политическую борьбу, устраивать дела. Большое значение имеет его внешность, роль и вес в политических кругах, в печати, в посольствах…
— Да, всё это верно, — подтвердил гость.
— Ну, раз вы согласны, давайте решать.
— Горбан, извините вашего покорного слугу, боюсь оказаться дерзким, но вы же сами понимаете, время сейчас сложное. Ведь мне день и ночь придётся иметь дело с хазаратами[61]. Через два-три дня они будут здесь. Вчера до трёх часов ночи мы вели переговоры — господин Фатех специально прибыл для этого в Тегеран. Впереди нефтяной вопрос, и на сей раз они не будут торговаться. Помните, какими они были мягкими раньше, и то могли ватой горло перепилить, а сейчас они будут действовать решительно.
— Кому вы это говорите? Я буду знать всё раньше вас всех! Вы же знаете, они приходят сначала ко мне, а потом уже к вам.
— Во всяком случае, раз известно, что на днях появится мистер Гес и, как внезапная смерть, свалится на наши головы, разрешите обстоятельно обсудить этот вопрос.
— Для этого я и пригласил вас.
— Горбан, давайте сделаем так: ваше превосходительство изложит сейчас своё мнение, а я его запишу. Мы с радостью примем всё, что вы пожелаете для своей группы в меджлисе.
— Выражаю вам большую благодарность от своего имени и от имени наших друзей. Мы знаем, что с вами можно договориться скорее, чем с кем-либо другим. Не зря же мы включаем вас в состав большинства кабинетов. В этом кабинете вы тоже будете.
— Позвольте мне проявить ещё одну дерзость.
— Пожалуйста, я к вашим услугам.
— Нижайше прошу вас, если я принесу вам огорчение, не скрывайте, скажите мне об этом прямо. Хотелось бы сейчас, не откладывая в долгий ящик, разрешить все сомнения.
— Господин министр финансов, вы, кажется, начинаете сомневаться в вашем преданном друге?
— Клянусь, нет. Но как бы вашему покорному слуге не подбросили под ноги мыло, дынную корку или ещё что-нибудь в этом роде и он не поскользнулся бы. Время очень тревожное. Надо быть поистине семи пядей во лбу, чтобы угодить хазаратам. Ведь все мы люди, все можем ошибиться, а наши друзья в меджлисе не считаются ни с обстановкой, ни с моей занятостью, и мои ничтожные упущения, чего доброго, могут принять за серьёзную ошибку или злой умысел.
— Не надо думать о мести, пока не совершено преступление. Пока ещё и глиняный сосуд цел, и маст[62] не пролит. Мы полностью доверяем вам, и если бы у нас были хоть малейшие сомнения, я не имел бы чести сегодня с вами беседовать.
— Понимаю, в эти тревожные дни вы предпочли преданного вам слугу всем другим.
— Нет сомнения, вас мы ценим выше всех. Даже если допустить на секунду, что мы бы вас не захотели! то наши единомышленники никогда не откажутся от вас. Это и понятно. Ведь не зря всякий приезжающий из Абадана[63] идёт прямо к вам и только через два-три часа мы удостаиваемся чести видеть его у себя.
— Как бы там ни было, но, учитывая сложность обстановки, я должен вам сказать откровенно и прямо…
— Пожалуйста, прошу вас. Вы же знаете, я готов на всё.
— Первое моё условие: ваше превосходительство должны быть преданным моим другом.
— Разве этого не было до сих пор?
— Слов нет, горбан, ваше дружеское ко мне отношение бесспорно. Но иногда вы забываете старых друзей, предпочитая им новых.
— Честное слово, не понимаю, что вы имеете в виду! Допустим даже, что вы и правы, но, дорогой мой, ведь это же политика! Кроме того, вы знаете, что мы не распоряжаемся всем до мелочей. Бразды правления находятся в руках других, а они частенько обходят нас, заключают сделки с новыми лицами. Вот и приходится на время забывать кого-нибудь из наших искренних друзей.
— Да, горбан, именно это я и имел в виду, и мне хотелось бы, чтобы подобные вещи больше не повторялись.
— Машалла, какой же вы злопамятный. Забудьте об этом, дорогой мой. Не стоит вспоминать минувшее. Ведь мы начинаем новое дело. Что же касается прошлого, то скажу вам, душа моя, это было сделано по настоянию хазаратов. Но, слава богу, в конце концов они поняли, что более подходящего человека, чем вы, им не найти.
— Судя по переговорам, которые они вели в последние два-три дня, пожалуй, так.
— Ну а по основному делу, по нефтяному вопросу, между мной, вами и хазаратами как будто нет больших разногласий?
— Но, как я уже не раз докладывал вам. меджлис возлагается на вас, а всё, что за его пределами, будет в моих руках.
— Здесь возражать не приходится, но, как говорит пословица, самая большая голова ещё под одеялом спрятана Ведь это дело очень тёмное. Вы, очевидно, думаете, что держать в руках меджлис легко?
— И всё же, машалла, в меджлисе самое большее сто двадцать — сто тридцать человек, а за его пределами мы должны иметь дело с тысячами. Тут журналисты и ахунды, чиновники и придворные, гражданские и военные, авантюристы и мошенники. Я готов хотя бы на недельку поменяться с вами местами.
— Я, дорогой мой, тоже готов поменяться с вами. Верно, нам приходится иметь дело только со ста двадцатью — ста тридцатью депутатами, но не думаете ли вы, что претензий у депутатов меньше, чем у четырнадцати миллионов девятисот девяноста девяти тысяч восьмисот восьмидесяти иранцев?
— Мне это известно лучше, чем кому-нибудь другому.
— Тогда как же вы говорите, что вам будет труднее? Ведь если на вас обидятся один-два депутата, это будет меньше только одним или двумя голосами. А вот если они не послушаются меня, то знаете, что может произойти с государством?
