Джером Джером - Леди и джентльмены
В гостиной, под прикрытием сентиментальной песни в исполнении кузины, я задал тетушке естественный вопрос:
— Что с ним случилось? Заболел?
Пожилая леди хихикнула.
— Придет время, и вы таким станете, — жизнерадостно прошептала она.
— Когда? — взволнованно уточнил я.
— Когда влюбитесь, — ответила она.
— Значит, он влюблен? — помолчав, уточнил я.
— Разве не видно? — негодующе воскликнула она.
Я был молод, и тема показалась чрезвычайно актуальной.
— И что же, до тех пор, пока не разлюбит, так и будет ходить голодным?
Она взглянула с подозрением, но, судя по всему, решила, что я попросту глуп.
— Подождите, пока придет ваше время. — Она потрепала меня по непослушным кудрям. — Если влюбитесь по-настоящему, об обеде и не вспомните.
Ночью, около двенадцати, в коридоре послышались осторожные шаги. Я вылез из постели, украдкой приоткрыл дверь, посмотрел в щелку и увидел, как приятель мой, в халате и домашних туфлях, крадучись спускается по лестнице. Первое, что пришло на ум: от любви парень окончательно потерял голову и начал бродить во сне. То ли из любопытства, то ли для того, чтобы присмотреть за несчастным, я торопливо натянул брюки и отправился следом.
Он поставил свечу на стол и метнулся к кладовке, откуда вскоре вернулся с парой фунтов холодного мяса на тарелке и квартой пива в кружке. Я скромно удалился и оставил товарища в момент охоты на банку маринованных помидоров.
Спустя некоторое время я присутствовал на его свадьбе и не мог отделаться от мысли, что жених пытался продемонстрировать экстаз значительно более бурный, чем тот, который дано испытать любому из смертных. А еще через пятнадцать месяцев прочитал в «Таймс» колонку рождений и по пути из Сити домой зашел его поздравить. Он нервно расхаживал по коридору в шляпе и время от времени останавливался, чтобы отведать неаппетитного вида пищи, состоявшей из холодной бараньей отбивной и стакана лимонада — причем и то, и другое почему-то стояло здесь же, на стуле. Кухарка и горничная слонялись по дому, страдая от безделья, а сияющая чистотой и порядком столовая, где он выглядел бы гораздо более естественно и уместно, уныло пустовала. Я не сразу понял причину добровольного дискомфорта, однако предпочел не проявлять недоумения и поинтересовался здоровьем матери и младенца.
— О, превосходно! — со стоном ответил он. — Лучше и быть не может! Доктор сказал, что в жизни не видел столь удачного разрешения.
— Рад слышать, — заметил я. — Честно говоря, боялся, что ты изведешь себя напрасными волнениями.
— Волнениями! — воскликнул он. — Дорогой мой, сам не знаю, на ногах ли стою или на голове. — Честно говоря, именно так он и выглядел. — Это первое, что удалось засунуть в себя за сутки.
В этот момент на лестнице появилась сиделка. Он бросился навстречу, по пути опрокинув лимонад.
— Что? — спросил испуганным, неожиданно хриплым голосом. — Как они?
Пожилая дама перевела взгляд с молодого отца на холодную отбивную и одобрительно улыбнулась:
— Прекрасно. — Она по-матерински похлопала его по плечу. — Не тревожьтесь.
— Ничего не могу с собой поделать, миссис Джобсон, — признался он, без сил опускаясь на ступеньку и прислоняясь головой к перилам.
— Конечно, не можете, — восхищенно подтвердила сиделка. — А если бы могли, то были бы плохим мужчиной.
Тут-то до меня наконец дошло, почему он не снял дома шляпу и столь неопрятно обедал в коридоре холодной отбивной.
Следующим летом молодое семейство арендовало живописный старинный дом в графстве Беркшир. Супруги пригласили меня в гости на пару дней — с субботы до понедельника. Поместье располагалось на берегу реки, а потому я положил в сумку фланелевый костюм и воскресным утром вышел в нем в сад. Приятель разгуливал облаченным в сюртук и белоснежный жилет. Трудно было не заметить, что он смотрит на меня с некоторым подозрением, а возможно, и с опасением. Когда раздался первый удар гонга, призывавшего на завтрак, он не выдержал:
— А более приличного костюма у тебя нет?
— Приличного?! — воскликнул я. — Неужели что-то случилось?
— Дело не в этом, — ответил он. — Я говорю об одежде, в которой не стыдно появиться в церкви.
— Уж не собираешься ли ты в этот прекрасный день торчать в церкви? — недоверчиво спросил я. — Не лучше ли поиграть в теннис или сходить к реке? Раньше ты всегда так делал.
— Да, — согласился он, нервно теребя ветку, которую зачем-то поднял с земли. — Видишь ли, мы с Мод совсем не против развлечений, но вот наша кухарка… она шотландка и привыкла строго соблюдать веками установленные правила.
— И что же, заставляет вас каждое воскресное утро ходить в церковь? — изумился я.
— Понимаешь, ей кажется странным, если кто-то этого не делает, и потому мы стараемся посещать службу утром и вечером. А днем нас навещают девушки из деревни. Начинаются песни и все, что положено в подобных случаях. Стараюсь по мере возможности не оскорблять чужих чувств.
Я не осмелился произнести вслух все, что подумал, и вместо этого сказал:
— У меня есть дорожный твидовый костюм. Если хочешь, я надену.
Он перестал теребить ветку и сдвинул брови, пытаясь вспомнить, как именно выглядит твидовый костюм, в котором я приехал.
— Нет, — наконец заключил он, покачав головой. — Боюсь, твоя внешность ее шокирует. Понимаю, что сам во всем виноват, должен был предупредить.
И вдруг его осенило.
— Надеюсь, ты не откажешься притвориться больным и остаться в постели? Всего лишь на день?
Я объяснил, что совесть не позволит мне принять участие в организованном обмане.
— Да, так я и думал, — смирился он. — Что ж, наверное, придется как-то с ней объясниться. Можно сказать, что ты потерял сумку с вещами. Не хочется, чтобы она думала о нас плохо.
Примерно через пару лет скончался дальний-дальний родственник и оставил ему огромное состояние. Он купил большое поместье в Йоркшире и превратился в крупного землевладельца. Вот тогда-то и начались серьезные неприятности.
С мая до середины августа, если не считать редких выходов на рыбалку, которые неизменно заканчивались мокрыми ногами и простудой, жизнь протекала сравнительно мирно, однако с ранней осени до поздней весны работа изматывала. Он был полным мужчиной и всегда с опаской относился к огнестрельному оружию, так что шестичасовые марши по вспаханным полям в обществе тяжеленного ружья и толпы безалаберных спутников, которые беспорядочно палили в разные стороны, отчаянно угнетали и изнуряли. Промозглой октябрьской ночью приходилось вставать в четыре и отправляться охотиться на лисят, а зимой надо было дважды в неделю выезжать с собаками — если только не спасал благословенный мороз. Тем обстоятельством, что удавалось возвращаться всего лишь в синяках и с легким сотрясением мозга, он обязан исключительно собственной низенькой плотной фигуре. При виде летящего навстречу дерева он крепко зажмуривался и пришпоривал лошадь, а за десять ярдов до реки начинал думать о добротных, надежных мостах.
И все же никогда не жаловался.
— Сельский джентльмен должен вести себя как сельский джентльмен и стоически преодолевать трудности, — не раз говаривал он. Основной жизненный принцип диктовал условия игры.
Жестокая судьба распорядилась так, что случайная спекуляция удвоила его состояние, вследствие чего пришлось стать членом парламента и приобрести яхту.
Заседания парламента вызывали у него головную боль, а прогулки на яхте приводили к безжалостным приступам морской болезни.
Несмотря на это, каждое лето он приглашал на борт толпу богачей, каждый из которых навевал нестерпимую скуку, и отправлялся на месячное мучение в Средиземное море.
Во время одного из круизов, сидя за карточным столом, гости устроили чрезвычайный скандал. Сам он в это время отлеживался в каюте и понятия не имел о том, что происходит в салоне. Однако оппозиционные газеты узнали об истории и между делом назвали яхту «плавучим адом», а популярное издание «Полис ньюс» даже поместило его портрет в почетной рубрике «Главный преступник недели».
Впоследствии он вошел в культурный кружок, который возглавлял недоучившийся студент с пухлыми красными губами. Прежде его любимой литературой были творения в духе Марии Корелли и еженедельника «ТимБитс», но теперь он начал читать Джорджа Мередита и литературный журнал «Желтая книга», да еще и пытался что-то понять. Вместо походов в мюзик-холл «Гейети» пришлось выписать «Индепендент тиэтр» и тешить душу изучением бесчисленных постановок Шекспира. В искусстве ему всегда нравились хорошенькие девушки возле уютных домиков на фоне внушающих доверие молодых людей или, на худой конец, играющие с собачками дети. Ему объяснили, что подобные картины безвкусны, и приказали покупать полотна, от которых при каждом взгляде становилось дурно: зеленые коровы на красных холмах при свете розовой луны или трупы с бордовыми волосами и желтыми шеями в три фута длиной.
