Александр Покровский - «...Расстрелять»
— Чёрт меня дёрнул! — воскликнул капитан первого ранга из отдела устройства службы, и он подхватил чокнутого капитана под мышки и помог ему затвердеть на ногах. Тронутый потихоньку светлел, синюшность пропадала пятнами, глазам возвращалась мысль, дыханию — свежесть.
— Простите! — прохрипел он, всё ещё нет-нет да и повисая на капразе и малахольно махая ему головой.
— Простите! — приставал он. — Я вам сейчас отдам честь! Я вам сейчас отдам! — а капитан первого ранга из засады говорил только: «Да-да-да, хорошо-хорошо» — и мечтал кому-нибудь его вручить.
Сзади загрохотало, и они одновременно повернули туда свои головы: ещё один капитан третьего ранга пролетел через дверь, поскользнувшись на тех же ступеньках. Капитан первого ранга из отдела устройства службы не стал дожидаться, когда этот новый капитан найдёт через разрез на шинели сзади свой копчик и наощупь внимательно его изучит.
— Эй! — закричал он, калеча свой голос, тому, новому капитану. — Сюда! Ко мне! Скорей!
— Вот! — сказал он, передавая ему малохольного капитана. — Вот! Возьмите его! Ему плохо! От имени командующего прошу вас довести его домой.
— Ну, если «от имени командующего», тогда конечно.
— Тебе правда нехорошо? — спросил второй капитан у первого, когда они подальше отошли.
— Правда, — сказал тот и улыбнулся.
Они ещё долго ковыляли вдаль, всё ковыляли и ковыляли, а капитан первого ранга из отдела устройства службы всё смотрел им вслед, всё смотрел, благодарно вздыхал, улыбался и радостно отхаркивался в снег. Сзади загрохотало, он обернулся и достал свой список — это прилетел очередной капитан третьего ранга, поскользнулся и приземлился на свой геморрой.
Торпедная атака
Часть первая
«Не пли! Не пли!»
Торпедная атака!
Это венец боевой подготовки!
Это сгусток нервов!
Это нутро в кулаки!
Торпедная атака!
Это сплав человека-металла,
И на всех одна душа,
И её на куски!
А ты чувствуешь, чувствуешь
Спиной,
Затылком,
Загривком
Дрожь ретивого корпуса!
А вокруг боевая тишина,
А вокруг искажённые лица.
«Пятый, шестой аппараты товсь!» -
Визжит товарищ центральный.
«Есть, товсь!» -
Мочеточки втянулись и сжались в комочки!!!
И секунды текут, как капли цикуты в рану,
«Пли!!!» -
И упоенье, упоенье…
«Ой, не пли, не пли!» — приседает
горько старпом,
Забывший ввести какую-то «омегу»,
Подкирпичили!
И столько нервов!
Сгустки!
По палубе!
Белый стих — торпедная атака!
Я не знаю, что в последнее время творится с нашей торпедной стрельбой. То торпеды всплывут в точке залпа, то там же утонут, то с обеспечивающим не договоришься, а то удираешь от своей же собственной торпеды. Выпустишь её, послушаешь — и во все лопатки чешешь от неё, ловко маневрируя, уклоняясь, отрабатывая винтами, потому что она взяла и на крутом вираже пошла обратно. Да-а-а… А недавно, только мы в море вышли и всё вроде нормально — и тут акустики докладывают: «Справа двадцать, слышим шум винтов торпеды». — «Какая торпеда?!» — кричит наш любимый старший помощник. «Не знаем, — говорят акустики, — но только пеленг не меняется». — «Как не меняется?!!» — кричит снова старпом. «А так», — отвечают акустики. И тут командир старпому: «Ворочай! Ворочай! Скорей ворочай» — и мы ворочаем! ворочаем! ворочаем! Просто чудеса. «Интересно, — говорили потом в кают-компании, — кто ж это по нам так стрельнул? Старпом чуть не обгадился».
— Кто написал эту гадость?! — зам держал двумя пальчиками за угол исписанный боевой листок. (Кают-компания. Обед второй боевой смены). — Им всё шуточки! Мичману такое не написать. Нет. Не сообразит. Тут офицерьё постаралось. Это уж точно!
— Николай Степанович! (Голос старпома).
— Я же ещё и извиняюсь! Вот, товарищи! (Товарищи от сочувствия перестали жевать). Как некоторые наши офицеры расписывают наши выходы на торпедные стрельбы! У нас идёт срыв за срывом боевой задачи, а им смешно! Они забавляются. А я-то всё думаю, и куда это у меня деваются бланки боевых листков. Из-под матраса! Один за другим всё исчезают и исчезают! Писал, гадёныш, старался! Сразу-то, видно, не получалось! — ерничает зам.
— Николай Степанович. (Старпом).
— О вас там, кстати, тоже написали. Мне всё это на дверь каюты приклеили. Восемьдесят восьмым клеем! Еле отодрал! Все матросы уже эту галиматью читали, не говоря об офицерах и мичманах! А я сплю и не подозреваю! Найду, убью живьём! Мочеточки у него втянулись в комочки! Сучара!!
— Николай Степанович.
— Сукин кот.
Часть вторая
(изложенная в боевом листке, повешенном на стенке в кают-компании на следующий день).
Командира БЧ-5 нашего подводного ракетно-торпедного корабля зовут Траляляичем!
Если вы нарисуете себе в воображении нос картошкой, рот от уха до уха и никогда не чесанные волосы, вы поймете, кому Родина доверила боевую часть пять! Она доверила её большому философу. Во всех случаях жизни он тихонечко напевает: «Тра-ля-ля» — особенно во время нахлобучек.
Вышли мы в очередной раз на торпедную стрельбу. (Надо же когда-то и торпедами выстрелить!) Изготовились…
— Боевая тревога! Торпедная атака!
— Тра-ля-ля, — поёт Траляляич, — тра-ля-ля, боевая часть пять к торпедной атаке готова, тра-ля-ля.
— Пятый, шестой аппараты товсь!
(— Тра-ля-ля!)
— Есть, товсь!
Тишина. Даже Траляляич молчит.
— Иди!!!
И шум воздуха раздаётся в «каштане». Есть, пли! Общий вздох. Выпихнули! На-к-конец-то!!
— Товарищ командир, — доложили командиру, — торпеды вышли.
— Тра-ля-ля, — поёт Траляляич. — тра-ля-ля!
— Бип, акустики, слышу шум винтов торпеды…
— Тра-ля-ля…
С корабля-мишени доложили:
— Цель поражена.
Но первое, что обнаружилось по приходе в базу в пятом и шестом аппарате, так это торпеды! Оказывается, никуда они не уходили! Что же слышали наши акустики? Чем же шумело в «каштане»? Что же так поразило нашу мишень?
— Тра-ля-ля, — пел целый день Траляляич, которого целый день таскали за волосья из кабинета в кабинет. В конце дня у него украли восемьдесят восьмой клей, а у зама из-под матраса в который раз свистнули боевые листки.
Часть третья
(Эпилог, который легко мог бы быть и прологом).
— Сучара! Кто это опять мне приклеил?! Вахта! Вахтенный! Где наша вахта?! Вот сучок! И не отодрать! Вычислю — убью!
Разнос
Подводная лодка стоит в доке, в заводе, в приличном, с точки зрения вина и женщин, городе. В 20.00 на проходной палубе третьего отсека встречаются командир ракетоносца — он только что из города — и капитан-лейтенант Козлов (двенадцать лет на «железе»). Последний, по случаю начавшегося организационного периода и запрещения схода с корабля, пьян в сиську.
Командир слегка «подшофе» (они скушали литра полтора). У командира оторвался козырек на фуражке. Видимо, кто-то сильно ему её нахлобучил. Между козырьком и фуражкой образовалась прорезь, как на шлеме у рыцаря, в которую он и наблюдает Козлова. Тот силится принять строевую стойку и открыть пошире глаза. Между командиром и Козловым происходит следующий разговор:
— Коз-ззз-лов! Е-дре-на вош-шь!
— Тащ-щ ко-мн-дир!
— Коз-ззз-лов! Е-д-р-е-н-а в-о-ш-ь!
— Тащ-щ… ко-мн-дир!…
— Коз-ззз-лов! Ел-ки-и!…
Выговаривая «едрёна вошь» и «ёлки», командир всякий раз, наклонившись всем корпусом, хватается за трубопроводы гидравлики, проходящие по подволоку, иначе ему не выговорить.
Всем проходящим ясно, что один из собеседников сурово спрашивает, а другой осознаёт своё безобразие. Проходящие стараются проскользнуть, не попадаясь на глаза командиру.
Подходит зам и берёт командира за локоток:
— Товарищ командир.
Командир медленно разворачивается, выдирает свой локоть и смотрит на зама через прорезь. Лицо его принимает выражение: «Ах ты, ах ты!». Сейчас он скажет заму всё, что он о нём думает. Всё, что у него накипело.
— Товарищ командир, — говорит зам, — у вас козырек оторвался.
Глаза у командира тухнут.
— М-да-а?… — говорит он, скользя взглядом в сторону. — Хорошо… — и тут его взгляд снова попадает в Козлова. Тот силится принять строевую стойку.
— Козлов!!! — приходит в неистовство командир. — Коз-ззз-лов!!! Е-д-р-е-н-а в-о-ш-ь!!
— Тащ-щ… ко-мн-дир…
Правду в глаза
Назначили к нам на экипаж нового зама. Пришёл он к нам в первый день и сказал:
— Давайте говорить правду в глаза. В центре уже давно говорят правду в глаза. Давайте и мы тоже будем говорить.