Наринэ Абгарян - Манюня
И что самое удивительное — дышал.
В тот же день из Еревана прилетел вертолет, чтобы срочно перевезти его в лучшую клинику республики.
Дочка дяди Арама, Анжела, в одночасье стала девочкой номер один нашего двора.
— Ну как там папа, Анжелка? — выспрашивали мы.
— Дышит, — важно отвечала Анжела.
— А что еще делает?
— Говорят — пахнет шашлыком.
— Ого, — уважительно таращились мы, — а еще?
— Больше ничего пока не делает. И это, — замялась Анжела, — у него на теле все волосы выгорели — брови, ресницы. Даже на груди ничего не осталось.
— И на ногах?
— И на ногах, — вздохнула Анжела и вдруг расплакалась, — он лежит в отдельной палате, и к нему никого не пускают!
Нам стало жалко Анжелку. Мы обступили ее со всех сторон и стали гладить по волосам. Так как нас было много, а голова у Анжелки была одна, то мы чуть не передрались за право погладить ее.
На следующий день повторялась та же ситуация. Мы снова выспрашивали, как дела у дяди Арама, потом Анжела плакала, и мы ее гладили по волосам.
А однажды Анжела вышла на улицу крепко задумчивая, привычно подставила нам свою голову и шепотом сообщила:
— Папа очнулся!
— И чего? — вылупились мы.
— И стал говорить, что он больше не будет электриком работать.
— Это как это? — не поверили мы своим ушам.
— Сказал, что с него достаточно одной молнии. И что он не хочет больше Бога гневить.
— Аааааа, ооооооо, — застонали мы.
Слухи в нашем городе распространялись с какой-то молниеносной скоростью. Не успела Анжелка рассказать нам последние новости о своем отце, как на другом конце города люди уже уверяли друг друга, что у электрика Арама открылся третий глаз, что он этим глазом исцеляет любую хворь, видит будущее и ведет прямые переговоры с Богом на разные актуальные для мироздания темы.
Когда дядя Арам выписался из клиники и рейсовым автобусом вернулся домой, то встречать его на автовокзал пришла большая толпа.
— Арам, а правда, что молния бьет очень больно? — выкрикивали люди.
Дядя Арам боязливо выглядывал из-за спины водителя «Икаруса» и искал глазами в толпе жену.
— Арам, я здесь, — всхлипнула тоненько Рипсиме.
— Пропустите человека к жене! — рявкнул водитель автобуса и ринулся прокладывать грудью дорогу.
— Арам! — причитала Рипсиме.
— Рипсиме! — жаловался дядя Арам.
Толпа терпеливо ждала, пока дядя Арам обнимет свою жену.
— Ну поцелуй ее, чего стесняешься? — подбадривали люди дядю Арама. — Мужик ты или не мужик?
Когда дядя Арам смущенно клюнул в щеку свою Рипсиме, толпа решила, что все церемонии соблюдены, и снова обступила дядю Арама.
— Мне бы домой, — шепнул дядя Арам.
— На нашем глазу,[4] — заверили люди, подхватили его под руки и повели домой, не переставая сыпать вопросами. Спрашивали, есть ли на самом деле Бог, и если да, то что делать с партийными билетами, лечит ли теперь Арам педикулез и существует ли разум на других планетах.
Дядя Арам морщился, как от зубной боли, и молчал.
— Я здесь, Арам, — гладила его по руке Рипсиме.
Когда поздно ночью толпа, наконец, разошлась по домам, дядя Арам обнял одной рукой свою Рипсиме, другой прижал к себе Анжелку и сказал:
— Надо отсюда переезжать.
— Куда? — заплакала Рипсиме.
— Поедем во Владикавказ, к твоей сестре. А то я этого не вынесу.
Целый месяц, пока шла подготовка к переезду, в нашем подъезде дежурила очередь из впечатлительных женщин, угрюмых мужчин и словоохотливых старух.
Дядя Арам прятался по родственникам и не ночевал дома.
— Скажите Араму, — обрывали телефоны родственников люди, — тут приехал человек из города Капана. У него жена на третьем месяце беременности. Пусть Арам подскажет, кто родится: мальчик или девочка?
— Не знаю, — мотал головой дядя Арам.
— Он говорит, что с пятидесятипроцентной уверенностью будет мальчик, — передавали в трубку родственники.
— Мальчик родится! — раздавался на том конце провода вопль радости. — Спасибо, Арам, они его назовут в твою честь!
— Я этого не вынесу, — качал головой дядя Арам.
— Не волнуйся, я с тобой, — шептала ему верная Рипсиме.
Анжела ходила по двору насквозь заплаканная.
— Не хочу уезжать, — говорила она.
— Мы тебе будем писать, — гладили мы ее по голове.
Потом они переехали. В день отъезда дядя Арам пробился через толпу провожающих к нам домой, пожал папе руку.
— Юра, отправь летом Надю в санаторий, она скоро будет желудком маяться, — сказал он папе на прощание, — и не переживай, будет у тебя сын. На твое сорокалетие.
— Да ну тебя, — махнул рукой отец, — о сыне я уже не мечтаю.
— Ну-ну, — улыбнулся дядя Арам, — а Надю обязательно отправляй на лечение, ладно?
— Ладно, — обещал папа.
— И, это, я тебя умоляю, не называй сына в мою честь! — засмеялся напоследок дядя Арам.
ГЛАВА 12
Манюня едет на концерт, или Как можно заставить гневаться Бетховена
— Белый верх, темный низ, форма парадная! — Метался по коридорам музыкальной школы обезумевший от волнения хормейстер Серго Михайлович. — Девочкам обязательно повязать пышные белые банты, колготки тоже белые. Туфли черные!
Волнение Серго Михайловича легко объяснялось — завтра должно было состояться выступление учеников музыкальной школы города Берда в доме культуры села Мовсес. Выступление было приурочено к торжественной дате — пятидесятилетию формирования колхоза «Заветы Ильича», самого передового в нашем районе. Публика предполагалась соответствующая — исключительно труженики серпа и молотилки, а также члены их семей.
— Приедет делегация из соседнего Красносельского района, — Серго Михайлович заикался от волнения — Красносельский район Армении, издавна населенный ссыльными молоканами, славился на всю республику рекордными урожаями свеклы и кормовой репы. — А также предполагается присутствие ответственных товарищей из Еревана и Тбилиси и… — Серго Михайлович перешел на благоговейный шепот и махнул рукой куда-то в сторону иранской границы, — …Ставропольского края РСФСР!
Если бы Серго Михайловичу сообщили, что послушать выступление учеников нашей школы прилетают жители далекой галактики Альфа Центавра, то волнения, поверьте, было бы меньше. Одно дело представители инопланетных, чуждых нашей партии и правительству идеологий, другое дело — пятидесятилетие самого передового на весь район колхоза «Заветы Ильича»!
— Завтра с утра никто не пойдет в школу, мы обзвоним ваших директоров и представим им список учеников, которые по уважительной причине будуг отсутствовать на занятиях! — Наш дружный радостный рев заглушил на минуту голос Серго Михайловича, но хормейстер был стреляным воробьем — одним взмахом невидимой дирижерской палочки он заставил крик захлебнуться в наших глотках. — С девяти утра и до часу дня мы репетируем в школе, потом все расходятся пообедать и переодеться! В три часа собираемся возле входа, там нас будет ждать автобус. Начало праздничного концерта — ровно в шесть! Опаздывать нельзя!
Еще бы опаздывать нельзя! На восемь часов вечера, в честь прибытия высоких гостей из соседних районов и республик, намечался торжественный банкет, который по доисторической, неукоснительно и по пунктам выполняемой кавказской традиции предполагал убийственное чревоугодие, сдобренное огромными количествами доморощенного алкоголя. Банкет потом плавно перетекал в завтрак, и очумевшие гости внезапно обнаруживали себя за поеданием порции горячего, пахнущего ядреным чесноком хаша со стопочкой холодной, звенящей на воздухе домашней араки. Далее бездыханные тела гостей загружали в автобусы или служебные автомобили и раскидывали по пунктам назначения.
На следующий день, ровно в пятнадцать ноль-ноль, мы с Маней, простирнутые и отутюженные до крахмального скрипа, вошли во двор нашей музыкальной школы.
Первое, что бросилось нам в глаза, был заляпанный по самые брови грузовик «ГАЗ-63» в деревометаллическом и чуть ли не нэповском исполнении. Он раскорячился напротив входа в школу и всем своим видом гордо свидетельствовал о самом непосредственном своем участии в защите Киевской Руси от печенежских набегов.
Рядом с грузовиком волновалась стайка наших ребят в одинаковых белых сорочках и темных брюках. Чуть поодаль трепетали девочки с белыми пышными бантами в волосах.
У капота грузовика, при полном параде, в бархатном пиджаке и кружевном жабо, безутешно рыдал хормейстер Серго Михайлович. По левую руку от него клокотала в праведном гневе аккомпаниатор Инесса Павловна. Нам с Маней сразу стало ясно — происходит что-то из ряда вон выходящее.
